Валерий Липневич
В кресле под яблоней
повесть
Людмиле Константиновне Гусаровой – другу, читателю, врачу.
На голубой клеенке неба – пролитое молоко облаков. Кто-то рассеянно пытается вытирать, но только перегоняет лужицы с одного места на другое.
Сквозь неплотную, молодую листву старой яблони жарко прикладывается к левой щеке неожиданно выглядывающее солнце. Это именно тот случай, когда надо подставить и правую.
Напротив моего кресла, в канаве за ветхим штакетником, могучие вербы. Одна вольно раскидистая, ветвящаяся, впадающая в небо десятками ручейков, другая – обрезанная, с торчащими во все стороны зелеными прутьями. Третья справа прячет свой ствол за домом, но верхушка тоже видна – светло-зеленым нимбом покачивается над темно-серой шиферной крышей.
Сквозь вербы серебрится водонапорная башня на пригорке. Аист с какой-то загогулиной в клюве планирует на ее вершину. Ремонт родного гнезда идет полным ходом. Интересно, а в своей Турции они тоже ладят гнезда? Ведь птенцов-то высиживают только здесь. Родина – там, где рождаются дети.
Между вербами и водонапорной башней, за высоким забором с лобасто выпирающими булыжниками красуется дом моего соседа Иосифа, по-домашнему Юзика, с которым мы и прикатили утром на его белом
“форде”. Лет двенадцать назад он разворотил склон, отделенный канавой от дороги, и воткнулся в тяжелую глину мощным, на века, фундаментом. Милиционер-чернобылец, скорее квадратный, чем прямоугольный, провел эту циклопическую акцию на пару с такой же крепкой и неутомимой подругой.
Долго проклинали его деревенские бабки, пробираясь в магазин за хлебом по изуродованной дороге. Нещадно материли, особенно весной и летом, случайные и постоянные прохожие, с трудом выволакивающие ноги из цепкой глины. Молча терпели соседи – начальство. Выговаривали свои претензии только иногда, по пьянке. Но Юзика это не смущало.
Хотя, когда из окна в окно прострелили его дом насквозь, он стал демонстративно появляться с кобурой на поясе.
Никто не подсказал вовремя, что немного левее и выше лежит в земле еще более мощный фундамент панского дома, в свое время угрюмо озиравшего нищую округу. Деревенские хатки лепились друг к другу, а на улице двум подводам было не разминуться. Да если бы и подсказали, то после некоторого колебания Юзик все равно бы не отважился занять это место, невольно и опасно привлекающее к себе внимание. Ломаная крыша послушно повторяет линию склона, и дом не торчит из пейзажа.
Вековая мужицкая мудрость: и быть, и как бы не быть. Именно это обеспечивает приспособление и выживание. Никаких “или”.
Романтическое “или – или” – для Гамлетов и прочих недоумков, заваливающих трупами сцену истории.
Словно реализуя упущенную моим соседом возможность, на холме за рекой, напротив бывшего панского дома, поднял свой скромный замок однофамилец и тезка нобелевского лауреата. Замок чем-то напоминает переделкинскую дачу – близость фамилий обязывает. “Ишь не боится красоваться! – замечают мужики. – Смелый парень этот Пастернак!” И непонятно: то ли хвалят, то ли порицают. Скорее, как обычно: и то, и другое. Не лишают героя свободы действовать, но и не отказываются от права на собственное мнение. “А ведь не пан!” – добавляют задумчиво.
“Пан не пан, а грошы доугия!” – ставит кто-нибудь точку.
Соседу моему выпали не долгие деньги, но долгие труды, невольно вызывающие сочувствие и уважение. Еще и теперь, по прошествии двенадцати лет, нельзя сказать, что стройка закончена. Бревенчатый сруб обложен кирпичом, плотно настелены – без единой щелочки – полы, розоватой ольховой вагонкой обшиты стены. Над бетонным бункером с гаражом, погребом и хозблоком возникли четыре комнаты и кухня с прихожей. Все сделано добротно, основательно, без модных ухищрений.
И все сами, без наемных рабочих, в выходные, праздничные, отпускные дни. Скоро возьмутся и за третий этаж.
Конечно, с домом бы уже закончили, если бы не двадцать соток земли вокруг. Склон скудного глиняного холма как-то незаметно превратился в райский, с любовью возделанный уголок. Сад, огород, теплицы – все благодарно одаряет, пытаясь хоть как-то возместить потраченное время и силы. Да, трое сыновей – не шуточки. А тем более в начале перестройки. Теперь-то, если здраво прикинуть, занятие это абсолютно нерентабельное. Всю продукцию, что производит семья в течение лета, можно купить долларов за триста. Их проще и легче заработать в городе. Но, возражает мой сосед, процесс не купишь. Смысл его усилий именно в этом процессе – наркотически опьяняющем, дарующем счастье, такое необходимое в городской круговерти. Именно на него и был он запрограммирован десятками предыдущих поколений. Но именно в нем, на прощанье, эта привычная мужицкая участь и осознается как счастье, дает последнее, торжествующее цветенье. Дети – уже горожане. И по возможности уклоняются от этого “процесса”.
Главная забота Юзика, его радость – пчелы. Несколько десятков ульев на прицепах – вывозит на поля – постоянно в теплом кругу его заботы.
Иногда неожиданно вылетающий рой, не утруждаясь поиском места, лепится прямо на него. Он спокойно стоит, довольно улыбается, медленно движется к свободному улью. Рассказывает, что впервые это случилось в детстве. Рой неожиданно обвалился на него – мать растерянно замерла, – а он ничуть не испугался. Прошел в гудящей и копошащейся шубе на пчельник и начал осторожно ее снимать. Горстями.
Неожиданное доверие этих загадочных существ навсегда поразило и приковало к ним. Улей стоит даже в городе на балконе. Те же пчелы позволили ему пару лет назад пересесть из неказистого и безотказного труженика “Запорожца” на элегантный “форд”. Прислали его из Германии в обмен на энное количество молочных фляг с медом. В народе сосед мой известен как пчеловод. О том, что он офицер милиции, правда уже на пенсии, юрист, почти никто и не знает. В этом есть своя логика: славу приносит только то, что мы любим, чему отдаемся всем сердцем.
Солнце пригревает все жарче, перемещаясь к верхушке липы. Облака незаметно дрейфуют на восток – за спину, в сторону Москвы. На подоконнике распахнутого окна пышно возлежит белая подушка, отогревая и просушивая свои гусиные перышки. Их собирала еще бабушка, гуси не переводились до последнего. Только когда осталась одна, распрощалась и с коровой, и с гусями. Да к десятку кур прибавилась и коза. А как же не держать все, что можно, на сколько хватает сил и здоровья. С этой последней, малой живностью плюс кот и собака я пробыл всего лишь месяц – пока бабушка лежала в больнице.
И, мягко говоря, затрахался.
Дым из трубы выгибается к соседям справа. Их хата, такая же, как наша, но только обложенная белым кирпичом, приткнулась у самой реки.
Соловьи в кустах щелкают прямо у окон, и ветки черемухи стучатся в стекла. Когда-то здесь жила многодетная семья Барановых. Да и сейчас хотя и не такая обильная, но все же достаточно шумная жизнь продолжается. По всему свету раскатились из родного гнезда дети и внуки.
Старший сын, еще довоенный, жил в Челябинске, недавно умер. Две внучки – от брака средней дочери Веры с очень нетипичным евреем – перебрались в Израиль, к отцу. Одна вышла за араба и старательно рожает детей с загадочной наследственностью. Другая – еще не замужем
– уехала недавно, работает официанткой в кафе, присылает матери сто долларов каждый месяц. Сын самой старшей дочери, Вали, от первой жены, – ее зеленый вагончик, в котором она проводит лето, стоит в конце усадьбы – тоже оказался там. Зарабатывает четыре тысячи долларов в месяц. Зарплата не рядовая. Он специалист по электронике, работал в военной промышленности. Так что наши люди есть всюду.
Летом с Валей внучка Даша – от дочки, которая с утра до ночи торгует на рынке. Даша в этом году пойдет в нулевой класс, но главное – характер – уже при ней. Девочка независимая и здравомыслящая.
Никаких сюсюканий не переносит. Не бабушка ухаживает за ней, а она за бабушкой. Валя вся больная, недавно похоронила мужа, ходит с палочкой, но никогда не жалуется, всегда с улыбкой на красивом лице.
Самое лучшее для нее лекарство – работа в огороде. Посидит, отдохнет
– и опять за дело. Я помню ее еще незамужней, веселой и сильной девушкой, которая любила возиться с малышней. Когда она подхватывала на руки, сердце сладко замирало от совсем не детских предвкушений.
Стереотип женственности сформировался не без ее участия.
В старой родительской хате осталась самая младшая из послевоенного замеса – Ира. Она занимает большую часть хаты. Меньшая стала дачей, в теплое время года там располагается Женя, уже бабушка.
Родительские сотки работают на всю катушку, сажают все, кто может и хочет, – Ира не против, небольшой участок перед окнами ее вполне устраивает. Точнее, устраивал, когда жила одним днем и короткой, хмельной радостью. Вот и теперь слышно, как она что-то выговаривает своему бывшему собутыльнику. Он мужик добрый, трудолюбивый, но с зеленым змием расставаться не спешит.
