Юрий Антропов - Роевник дедушки Ераса

В тот день мы надумали распилить лиственничный кряж, все лето пролежавший у бабушкиных ворот. Отец с деловитым видом засуетился по двору, доставая из разных мест пилу, топор, колун (почему-то колун всегда держали в курятнике, и отец об этом вспомнил тут же и был рад и горд, что вспомнил и что все это по-прежнему, так, как и тридцать с лишним лет назад). Потом он принес из чулана напильник, уселся на приступок и усердно завжикал — стал точить пилу и править развод.

Обе бабушки (Наталья, папина мать, и Арина, ее сестра, живут уж столько лет вдовами, под одной крышей) отнеслись к нашей затее по-разному. Бабушка Арина с усмешкой, которая скорее была добродушной, чем снисходительной, следила за нами с высокого крыльца. А бабушка Наталья, сухонькая, подвижная, пыталась помочь отцу, приговаривая:

— Ты, Вася, вот сюда садись, на чурочку — она гладенькая, и тебе будет сподручнее... Поди, для топора-то рашпиль принеси, — посымай ему щеки-то, а то, вишь, вахлявы, как сточили... А то брось-ка ты, сынок, все это дело к такому ляху — найму ближе к осени кого-нибудь, распилят! Мир не без добрых людей. Глядишь, Вовка Просин пособит — он из города надысь привез заводную пилу, чудная такая!..

Я тоже норовил за что-нибудь ухватиться, но в первые, заметные фигуры выбиться мне не удавалось, и я утешил себя тем, что отыграюсь и удивлю всех, как только начнем пилить кряж и колоть отваленные здоровенные чурки. Люся, моя жена, присела в ряд с бабушкой Ариной, на самой верхней ступеньке крыльца, и иронично поглядывала на меня, а отец смущенно отвечал бабушке Наталье:

— Да нет, мама, все хорошо, не беспокойтесь... Да, ей-богу, мама, не суетитесь вы, ну сядьте подите, отдохните!..

Начали пилить. Бодро так начали. Люся, в джинсах, вызвавших в день нашего приезда немое потрясение обеих бабушек, уселась верхом на кряж.

— Жми крепче, милая! — ширкая пилой, ласково и значительно сказал я Люсе, и она, кажется, и впрямь поверила, что кряж неподвижен только благодаря ее стараниям, и оседлала его еще усерднее — просто вцепилась в смолистую кору, и бабушка Наталья тоже поняла это невинное заблуждение снохи и не замедлила подыграть вполне искренне — взгромоздилась рядом, бочком, свесив ноги на одну сторону. Бабушка Арина, щурясь на солнце, беззвучно посмеивалась.

Взбудораженная такой счастливой оказией — сын и внук, городские гости, решили похозяйствовать в старом доме! — бабушка Наталья не обращала внимания на сестру и подсказывала мне, явно жалея своего сына Васю:

— Ты бы, Витенька, не налегал шибко-то на свой край, а то батьке тяжело протаскивать...

Я приотпускал немного, но пила будто утеряла свою прыть, прямо-таки прилипала к смолистым стенкам, и продергивали мы ее с величайшим трудом.

— Клин, клин надо вбить! — Не то сам я сообразил, не то вспомнил виденное когда-то, объявляя тем самым невольную якобы паузу.

— «Клин»... — хмыкнул отец, держась за поясницу, выгибаясь и смахивая со лба крупные капли пота. — Ты сначала еще хотя бы на вершок заглубись, а то как раз пилу и заклинишь...

— То-то и оно... — удрученно согласилась бабушка Наталья, едва ли не первой понявшая, что из благого намерения сына и внука ничегошеньки не выйдет. Бабушка Арина тоже поняла это и, кряхтя, спустилась с крылечка и пришкандыбала за ограду, к нашему кряжу, тоже засуетилась вокруг, пытаясь взять у меня пилу с тем, чтобы попилить немного, — ей казалось, так она скорее убедит нас в полной возможности задуманного дела и в необходимости во что бы то ни стало продолжать его.

— От дают! — Перед нами на лоснящейся игреней лошади, лихо держась в седле, откуда-то возник улыбающийся парень. Незаметно как и подъехал. В его голосе и лице были смущение и насмешливая снисходительность, как у всякого сельского жителя при виде городских, занимающихся не своим делом. — Бог в помощь, что ли!

— Легок на помине... — сказала бабушка Наталья, сконфуженно слезая с кряжа. — Не узнаешь, поди? — удивленно и тоже насмешливо, как бы сразу отмежевываясь от нашей затеи, обратилась она ко мне.

— Володя?..

— Ну! — радостно поддакнул парень и, не слезая с лошади, поочередно подал каждому из нас руку. — А я еще издали догадался! Здорово, дядь Вась! Здрасьте!..

Ох, и рука же была у моего не то троюродного, не то четвероюродного брата! Тиски — не рука!.. Тетя Фрося, его мать, — племянница бабушки Натальи, папина двоюродная сестра, так? Значит, кто мы с ним? Троюродные?.. Большая родня, по старым-то временам, а нынче я вот и не вспоминал уж сто лет про Володьку, а ведь во время эвакуации, когда я жил в деревне, мы были с ним не разлей-вода...

Он все сидел в седле, о чем-то говорил с отцом и быстро взглядывал на меня и Люсю, а я откровенно любовался им. «В кого же он в нашей родне такой здоровяк?» — перебирал я в памяти своих ближних и дальних родственников.

— Ты че, баушка, заставила их не делом заниматься? — говорил Володька в это время бабушке Наталье, явно стесняясь моей жены, хотя и не подавая вида. — От вам неймется! Переказывал же с мамкой: управлюсь с пасекой — приеду и развалю этот кряж!

— Дак я это знаю, ты-то бы приехал, — оправдываясь, сказала бабушка Наталья, — Вот все Вася с Витей придумали...

— Ты, поди, — встряла бабушка Арина, опять взбираясь на крыльцо, — пасеку перевозишь куда, что ли?

— Ну! — сказал Володька. — Да не свою — чужую! Подсудобили!.. Дед-то Власка довел своих пчел, пораспустил рои да и бросил пасеку-то, мотанулся в город, к сыну, а мы отдувайся! Вчера на правлении дали разнарядку: каждому пасечнику перевезти из Разливанки по двенадцать ульев и слить со своими. А на кой они, к примеру, мне, Власкины пчелы: запущенные, того и гляди добрых пчел пережрут...

— А в Разливанке, — сгоняя слепней с лошадиной морды, спросила бабушка Наталья, — значит, не будет пасеки?

— А то будет!..

— Во как... А ведь там когда-то завсегда самый лучший мед брали... — поджала губы бабушка Наталья.

— Разливанка? — встрепенулся отец. — Это, мама, где наш покос был? М-м-м... Места-то какие!..

— Там теперь лес рубять, — сдержанно заметила с крыльца бабушка Арина. — Сказывають, понагнали машин...

— Полно! — подтвердил Володька. — Мы вот возим, — кивнул он себе за спину, и мы только теперь заметили волокуши из гибких елочек, привязанных комлями к седлу; между елочками, как в люльке, были увязаны два улья, — а кто-то один сидит на пасеке, караулит. По очереди. А то вчера приезжаем— глядь: на подвале замок сорван, и некоторых рамок с вощинкой как не бывало: видно, ночью шуровали, позарились на вощинку — думали, мед...

— Мед к заднице льнет... — сказала бабушка Арина, глядя в сторону разливанских гор. Им с бабушкой Натальей особенно больно было всякое надругательство человека над природой. А в Разливанке сейчас валили вековые кедры — мачта к мачте, и попутно с этим нужным делом губились ягодные участки, полосовались тракторными колеями вдоль и поперек цветочные луга.

— Дак я поехал, — сказал Володька, — а то мне еще один рейс делать... А я счас Леньку Куприхиного с пилой «Дружба» к вам подошлю, дядь Вась, он в полчаса этот кряж развалит... В гости-то ко мне придете? — спросил он вдруг неуверенно, глядя в основном на меня. Что-то в его взгляде изменилось. — Пришли бы! Я управлюсь с перевозкой к вечеру-то... Порыбачим, харюсков половим...

— А есть? — опять встрепенулся отец. — Твоя пасека-то где, Володя?

— Да все там же, на Мяконьком!

— Это где раньше дядя Ерас сидел?.. — припоминая первого колхозного пасечника, отца двоюродной сестры Фроси и, стало быть, родного деда Володьки, мучительно и счастливо (он помнит еще все это!) хмурил брови отец. Он и сказал-то «Ерас», а не «Герасим», — сказал так, как звали пасечника в деревне.

Тут и я вспомнил: «Эва! Забыл дедушку Ераса!.. Так вон в кого Володька!..»

— Там, там, дядь Вась, где ж еще-то... — сказал Володька и совсем стал пасмурным. — Только уж после дедушки Ераса-то перебывало на пасеке... Дак придете?

— Придем, придем! — заверил я. — К вечеру, к самому клеву, и будем!

Вовка улыбнулся и поехал было, но бабушка Наталья, заметно недовольная каким-то непонятным нам поворотом дела, не утерпела, чтобы хоть слабо да не возразить:

— Ты бы, Вовонька, не связывался с Ленькой-то Куприхиным, на кой он те сдался! Опять беду наживешь...

Вовка провел ладонью по коротким своим волосам.

— Не, баушка, ничего такого больше не будет, не опасайтесь за меня... Мы счас с Ленькой даже вроде друзей; так его в жисть не упросишь прийти со своей пилой, а я только моргну — сразу явится, как тут и был! Я вот его еще в кумовья возьму!..

Бабушка Наталья недоверчиво покачала головой, а бабушка Арина, опять слезая с крыльца, поспешно сказала: