Тихо было уже слишком долго. Она собралась с духом, чтобы кое-что сообщить или проявить вежливый интерес, который помог бы им скрасить несколько предстоящих минут. Повернувшись к своим гостям, она спросила, пишет ли господин Симомура также и для детей.
Переводчик серьезно прислушался, затем легко поклонился, а господин Симомура повторил его поклон. Они тихо говорили между собой, быстро и почти шепотом, едва шевеля губами. Она смотрела на их руки, чрезвычайно маленькие, с узкими светло-коричневыми пальцами, на их маленькие красивые лапки и ощущала себя огромной лошадью.
— Сожалеем, — ответил переводчик. — Господин Симомура не писатель. Он не пишет никогда. Нет, нет!
Он растянул губы в улыбке, они оба улыбнулись, мягко и соболезнующе склонив голову и неотрывно разглядывая ее; глаза Симомуры были абсолютно черными.
— Господин Симомура рисует, — добавил переводчик. Господин Симомура хотел бы видеть опасных зверей, очень диких, if you please[1].
— Понимаю, — ответила она. Изображения животных для детей. Но у нас опасных животных немного. И они только на севере.
Переводчик, улыбаясь, кивал головой. «Yes, yes[2] — повторял он. — Очень любезно… Господин Симомура рад!»
— У нас есть медведи, — неуверенно сказала она, вдруг забыв, как будет по-английски «волк». — Похожи на собак, — продолжала она. — Большие и серые. На севере.
Внимательно глядя на нее, они ждали. Она попыталась завыть, словно волк. Ее гости вежливо улыбнулись и продолжали разглядывать ее.
Она угрюмо повторяла:
— Никаких животных на юге нет, есть только на севере.
— Yes, yes, — отвечал переводчик.
Они снова зашептались, и внезапно она добавила:
— Змеи. У нас есть змеи.
Она устала. Повысив голос, она еще раз сказала:
— Змеи, — и, волнообразно проведя рукой в воздухе, будто кто-то ползет, зашипела.
Господин Симомура больше не улыбался, он беззвучно смеялся, откинув назад голову.
— Анаконда, сказал он. — Змея. Very good[3]. И тут же с быстротою молнии прекратил смеяться. Жирная кошка, спрыгнув со стула, прошлась по полу.
— Я очень стара, — озабоченно, со все растущей паникой в голосе сказала она, — но я, собственно говоря, ничего не знаю ни о людях, ни о животных.
Быть может, существовала возможность как-то спросить или проникнуть самой в тот мир, где он искал свой путь и рисовал своих животных, может, она могла бы разузнать тогда что-то новое и важное.
Даже вполне вероятно, что они искали примерно то же самое — мрачное, дикое и пугливое и, может, утраченную надежность детства… Что ей было известно… она подняла кофейник и спросила:
— Please?[4]
Оба, слегка пританцовывая, поклонились, наполовину приподнявшись, законченным движением, означавшим благодарный отказ.
Переводчик сказал:
— Господин Симомура считает, что вы красиво пишете. У него для вас подарок.
Он развязал шелковые ленты; под несколькими слоями хрупкой рисовой бумаги лежала тоненькая коробка из дерева. Ее смастерили с изысканной аккуратностью.
Под крышкой лежал веер с рисунком, изображавшим топающего ногами и оскалившего зубы воителя.
— Как красиво! — вырвалось у нее. — Спасибо, thank you, ever so much. Это, право, слишком!.. Я всегда восхищалась рисунками, которые… И коробка тоже удивительная…
— Ей нравится шкатулка, — объяснил переводчик.
Господин Симомура глубоко поклонился. Она обмахивала веером кошку, та выгнув назад уши, удалилась.
— Жирная кошка, — выговорил на своем своеобразном английском языке господин Симомура и доброжелательно рассмеялся.
— Да, — ответила она. — Очень жирная.
Переводчик поднялся и сказал:
— Было очень интересно. А сейчас господин Симомура хотел бы увидеть диких зверей. Please. Мы знаем, что вы так любезны.
Он открыл перед ней дверь, и они прошли в прохладную тишь мимо ряда высоких коричневых шкафов со стеклянными дверцами. Тощий изнуренный лис, стоя на своем шкафу, разглядывал потолок.
— Wild[5]? — спросил господин Симомура.
Она ответила:
— No[6].
Господин Симомура, очень серьезный, долго смотрел на лиса. Господин в белом халате поспешно шел по коридору. Преградив ему путь, она сказала:
— Извините, но здесь иностранец, он интересуется животными…
Остановившись и глядя в пол, он ответил:
— Ага! Животными! А каким образом могу я?..
— Местными животными, — пояснила она. — Если есть какая-нибудь возможность?..
Он сказал:
— Я на энтомологическом отделении.
— Естественно, — воскликнула она. — Как глупо с моей стороны! Они ведь абсолютно… чересчур малы!
Посмотрев на нее, он продолжил:
— Это зависит от… Я, естественно, ничего об этом деле не знаю.
— Нет, — поспешила ответить она. — В таком случае, вопрос ставится совершенно иначе. Я понимаю.
Она улыбнулась и, слегка поклонившись человеку в белом халате, снова пошла по коридору. Господин Симомура открыл свой альбом для эскизов и широко открытыми щелочками глаз разглядывал лиса.
Профиль лиса был чрезвычайно скуден, даже не изваян, а всего лишь намечен одной сдержанно проведенной линией. Небольшая морда. Только шерсть выделяла лиса, покрывая его тело в живом и буйном изобилии, словно жесткая черная трава. Повернувшись к ней, господин Симомура сказал:
— No, по!
Закрыв альбом, он ждал…
Они поднялись по изогнутой лестнице, этаж за этажом, и на самом последнем вошли в зал, битком набитый скелетами. Некоторые из них — огромные — были подвешены к потолку и ужасающе скалили свои черные зубы. Над ними возвышался скелет слона; лишенный хобота и клыков, он обрел покорное, чрезмерно человеческое лицо.
— No, — произнес господин Симомура.
— Yes! No! — воскликнула она. — Я так огорчена…
Подойдя к стеклянному ящику с большим светло-желтым крабом, она надела очки и громко, чтобы скрыть свою растерянность и тень непонимания, пробежавшую между ними, прочитала надпись: «Японский гигантский краб Makrocheira Kaempfferi, обитает обычно так глубоко в воде, что волны не затрудняют его движений».
— You see! — сказала она. — Japanese![7]
Он улыбнулся и поклонился. Они начали спускаться вниз по лестнице. «Так глубоко, — думала она, — так глубоко, что волны не чувствуются; он только ходит на своих десяти длинных ногах, и ничто не может преградить ему путь, потому что все вокруг так колоссально велико!»
На следующем этаже они увидели сотни животных, запечатленных с великим искусством и бесконечным терпением в самой типичной для них позе. Их шерсть отражала тусклость смерти, пасть была залита гипсом, но они соответственно своей природе шагали по болоту или пескам либо переваливали через горы, и ни одно из них не считалось диким животным.
— Я огорчена, — произнесла она.
— Please, — заверил ее господин Симомура, коснувшись на миг ее пальцев. Его руки красивым жестом обозначили то фатальное, чему ничем не поможешь, даже любезностью. И они отправились дальше.
И вот они подошли к волку. Он был так же изъеден молью, так же жалок, как лис, но выглядел куда более свирепым. Господин Симомура открыл свой альбом с эскизами, а она встала за колонной, чтобы не мешать ему.
Они стояли одни, большой зал был залит ровным белым светом, исходившим от снега за окном. Похоже, никаких медведей здесь не было, было лишь множество круглых тюленей с глазами, прикрытыми ватой, а дальше, за окостеневшими тенями стеклянных ящиков на высоких узких ножках, располагались, вероятно, олени.
Она подумала. «Он не любит чучела животных. А завтра он уезжает. Если бы только так не онемели сегодня колени».
И вот господин Симомура стоит рядом с ней, он движется так же тихо, как разговаривает. Жестом, выражающим глубокое сожаление, он протягивает ей свой альбом с эскизами.
Он нарисовал волка с помощью всего лишь нескольких линий, сознательных, грубых и неслыханно выразительных. Рисунок был очень хороший! Внезапно ее охватило желание показать ему живого волка.
Они ожидали паром. Она очень страшилась молчания, но господин Симомура, казалось, больше не обращал на нее внимания. Он бродил по узкой береговой полоске под причалом, собирал мелкие камешки, кусочки угля и внимательно их изучал. «Неужели он не мерзнет в этом тоненьком пальтишке, — думала она. — И без шапки». Изображение волка внушило ей робкое чувство уважения к нему, гораздо более сильное, нежели то, что обычно испытываешь к чужому человеку. Ее неуверенность заглушалась также заботой о том, что он мерз.
Очень маленькая юркая спортивная лодка с мотором на борту причалила у мостков. Называлась она «Высокогорье».
— Разве паром туда больше не ходит? — спросила она.
