Солнце уже стояло высоко, изумрудно посверкивали обработанные химикалиями виноградники на склонах гор за кукурузным полем, на котором кто-то, справлявший малую нужду, приветственно махал свободной рукой красному автомобилю. Слившись с ним, Нед неотрывно смотрел на дорогу, зато старик, его дед, поощрительно помахал нахалу. Умиротворенное настроение старика покоробило Неда. В голове горошиной гремела мысль. Ищешь сюжет – и обязательно подворачивается что-нибудь неподъемное. О ветровое стекло разбивались мухи и расплющивались в ажурные, насквозь источенные монеты со скелетиком вместо царственного лика. Далеко позади остался Милан, впереди вырастали горы. Они быстро ехали. Старик бросил на Неда взгляд и сел прямо, уперев подбородок в грудь и надув щеки. Настроение у него испортилось.
– Притормози, Нед, – сказал он. Проехали еще километра два.
– Ради Христа, Нед, я хочу есть, – потребовал старик. Сбросив газ, Нед высматривал, где остановиться. Когда они перемахнули через белый мост, под которым, словно подсиненная, голубела полоска воды, старик издал одобрительное мычание. Нед затормозил и тут же подал назад, едва успев разъехаться с дымившей навстречу автоцистерной. Старик недовольно шмыгнул носом, но внуку было не до того. Красный автомобиль тряхнуло на колее проселка, укрытого в тени деревьев, и они встали. «Приехали», – сказал Нед, доставая корзинку с провизией, и старик медленно выбрался размять ноги и осмотреться.
На узкой полоске поля стеной стояла кукуруза, мотая лохматыми початками, дальше террасами всходила голая скала, непригодная для виноградника. Поле и дорога выводили к ферме, за ее лимонно-желтым забором пылала красная черепица. Другим концом дорога уходила к высоким деревьям вроде тополей, также пылавшим огнем, только нежарким, зеленым, и их тень доставала до самой реки. Обещанием избавительной прохлады поплескивала невидимая вода: подход к ней загородила высокая, по колено, крапива. Жара допекла старика. Он пнул крапиву – как тянуло посидеть в холодке!
– Господи, у них крапива воняет.
– Это не крапива, – сказал Нед. – Тут мусор спускают в воду. Течением все уносит. Своего рода сливной бачок.
Старик еще принюхался.
– Черт, а ведь правда, – сказал он.
Поднялся и опустился рой сизых, цвета окалины, мух.
– Вот это кстати! – воскликнул старик, взяв пластмассовую чашечку с кофе. Он шумно выпил его, потом отщипнул кусок от булки, отдельно пожевал салями. Нед не стал есть. Он пил красное вино. Один раз они задели друг друга локтями, и Нед слегка отпрянул в сторону, и тогда старик беззлобно скорчил презрительную гримасу.
Зловоние крапивы заползало ему в рот, даже кофе не мог его перебить. Он был насквозь пропитан им. И тут из-за автомобиля, словно привидение, вынырнула старуха в каком-то черном балахоне поверх коричневых штанов, кое-как заправленных в опорки. Она стояла, раскачиваясь с носка на пятки, и ботинки с отставшими подошвами зевали по-рыбьи, показывая ржавые зубы. Не сводя глаз с булки, торчавшей из корзины, она понесла какую-то тарабарщину. «Мы что, на ее участке?»– спросил старик. Нед отрицательно мотнул головой и отдал ей булку. Она жадно куснула ее и продолжала лопотать, плюя крошками, а остаток хлеба сунула под балахон, и тут выяснилось, что вместо руки у нее культяпка. Она молящим жестом, крестом раскинула руки, ее грязная культя жалко морщилась. Нед заговорил со старухой по-итальянски. Но та весь свой пыл обратила на старика, повернувшегося к ней затылком. Мало того, что от нее пахло, как от этой крапивы, она еще словно ставила ему это в укор. Ишь какой чистенький, упитанный старичок. «Скажи ей, чтобы уходила», – сказал старик. «Она говорит, что у нее никого и ничего нет, – сказал Нед, – и просит денег». «Возьми», – сказал старик, та рассмеялась, запрокидывая голову и комкая в здоровой руке бумажку, и исчезла, опять как привидение. Старик облегченно вздохнул.
– Еще дешево избавились от ее вонищи.
– Нацисты убили ее мужа и троих сыновей, – сказал Нед. – Теперь ходит, побирается, спит где придется.
Старик сморщил нос.
– С нами она загостилась, – сказал он и, взглянув на Неда, подавил смешок.
– Есть вещи похуже, чем попрошайничество, – сказал Нед.
– Ты на что, черт возьми, намекаешь? – взорвался старик.
– Что это честный кусок хлеба, – ответил Нед.
– Что ты знаешь о куске хлеба, черт бы тебя побрал? – кипятился старик. – Да ты в свои двадцать три года палец о палец для себя не ударил!
Нед открыл рот, но благоразумно решил промолчать.
– Вот-вот, сказать-то и нечего, – не унимался старик, – шикарные школы, колледжи – ни в чем отказу! А теперь взъелся на деда, на своих, потому что один шут гороховый взял и прикарманил мои двадцать тысяч. И прикидывал, куда драпануть…
– Никуда он не уезжал, – сказал Нед.
– Верно, не уезжал, – процедил старик. – Просто сидел на чемоданах, а его приперли к стенке и по глупости убили. Эти два болвана зарвались, теперь ответят. Кто им дал право?
– Они у тебя служат и когда ничего от него не добились, то и прижали к стенке вездеходом! – выкрикнул Нед.
– Господи, неужели ты думаешь, я не мог придумать что-нибудь поумнее? – спросил старик.
– А сколько у тебя было междугородных разговоров? Я знаю – сам оплачивал. Ты же меня и посылал, – сказал Нед.
– Перестань молоть чепуху, – сказал старик. – У меня большое дело. Я начинал с нуля, а теперь это большое дело. За ним нужен глаз. Ладно, дай-ка еще кофейку.
Он пригубил – вонь отравила все, даже кофе, его чуть вырвало.
– В один прекрасный день, – сказал старик, – я расскажу тебе, как я начинал.
– Очень интересно узнать, – словно со стороны услышал себя Нед, – потому что известно, как ты кончишь.
Старик дернул рукой и плеснул кофе Неду в лицо. Он встал и вытерся голубым платком, продолжая смотреть на деда. Старик отошел к крапиве. «Извини, – буркнул он, не оборачиваясь, – сорвался».
– Броуди не воскресить, – сказал Нед. Старик воздел руки.
– Я довезу тебя домой, – сказал Нед, – но твой бизнес – это твое личное дело.
– Очень хорошо, – сказал старик, забираясь в машину. – Доставь меня домой, и пусть твое содержание будет твоим личным делом.
– Я не сужу с точки зрения морали, – сказал Нед, запуская мотор, – просто все это не для меня.
– Скажите на милость! – паясничал старик, стараясь перекричать шум мотора. – Белоручки, чистоплюи университетские! Я тебе так скажу: какие красивые слова говорить и какие мудреные книжки писать – это мы за вас решаем. Ты понял?
– Может, и так, – сказал Нед.
– Только так, – скрепил старик.
Впервые на его памяти дед высказался с такой определенностью и как бы утвердил приговор балагуру и пересмешнику Броуди. И вот Нед спешит отвезти старика домой, потому что Броуди убили и старик должен быть на месте, чтобы выгородить его убийц.
Машина выбралась на шоссе. Впереди на встречной полосе стоял автомобиль, около него мыкалась знакомая старуха. Красная машина прокашлялась и взяла разгон, и старик наморщился, пряча улыбку, потому что успел заметить растерянность на раскормленной физиономии того водителя: спасаться надо от нищенки, а она не пускает. Немного выждав, старик заговорил снова.
– Если ты не хочешь вступить в дело, то чем же ты будешь заниматься? – спросил он.
– Буду писать, – сказал Нед. Он правил одной рукой и только при обгоне брался за руль обеими. – Пару вещей я уже напечатал…
Старик молчал.
– Этим я и хочу заниматься, – сказал Нед.
– Пусть, только в тот вопрос ты еще не раз ткнешься носом. Как сейчас, у речки, – сказал старик.
Солнце не в счет. Впереди сплошной мрак. Яркий свет был пыткой.
Их прижало к спинкам сидений – дорога шла в гору. Старик глянул вниз и между кронами деревьев разглядел полоску воды, рельсы. Цепочка платформ, нагруженных чем-то вроде известки, ползла к скоплению цистерн, трубопроводов и печей. Дорога сделала крутую петлю, и красная машина перемахнула через мост. Тот же завод под ними. Алое пламя полыхало над высокой трубой. На секунду старик сквозь радужный свет увидел ее черное, как пушечное жерло, нутро. И снова впереди дорога, они забираются все выше, едут быстро, хотя без обгонов, потому что дорога сузилась. Вытянув шею, старик высмотрел впереди вереницу машин, ползущих под палящим солнцем впритык, словно похоронная процессия. Скоро и они пристроились в хвост.
– Черт! – выругался Нед и сбавил скорость. – Какая-нибудь махина впереди.
Старик сощурился и нашел виноватых: три автоцистерны занимали пустую дорогу и стопорили все движение. Старик обернулся и через заднее стекло увидел, что к ним, сверкая на солнце, уже подстроилось несколько машин. Солнце било в лицо, зной стекал с гор и вливался в открытые окна машины. В кабине было сущее пекло. Старик шевельнул языком в пересохшем рту. Они медленно двигались, и можно бы, не расплескав, выпить кофе, но кофе провонял. Воды ему хотелось! И вода рядом, но негде встать. Сбегая по склонам, тоненькие нити сплетались в жгуты, набухали, и каскады чистейшей воды низвергались с уступов, рассыпая над дорогой брызги. Усмиренная каменным руслом, вода казалась застывшей массой зеленого стекла, хотя ясно, что она и там бунтовала. Старику до смерти хотелось лечь на эту воду, погрузить в нее лицо, открыть рот. Кое-как он переборол жажду, расслабил воротник, подвигал во рту языком, пытаясь освободиться от привкуса крапивы и горечи старых обид.
