Андрей Матвеев
Средиземноморский роман
Мысленно я начал писать этот текст совсем в другом месте.
Отнюдь не в том, где я делаю это на самом деле.
Здесь постоянные скачки давления, дожди, серое небо, а если и бывает жара, то от нее хочется выть — она тяжела, она прерывиста, как дыхание бешеной собаки.
Или кошки. Или лисицы.
В общем, как дыхание любого бешеного.
И если на самом деле я пишу этот текст здесь, то только по одной причине: именно здесь я и нахожусь в данный момент.
Но мысленно я пишу его совсем в другом месте.
И место это я подбирал долго и тщательно, варьируя все те места, в которых умудрился побывать за свою жизнь, и основываясь на трех главных пунктах.
Пункт первый. Там должно быть тепло.
Пункт второй. Там должно быть море.
Пункт третий. Мне там должно быть хорошо.
Ибо отсутствие третьего пункта при наличии первых двух свело бы на нет все усилия по написанию текста.
И оказалось, что выбирать особенно не из чего, потому что именно трем пунктам отвечала только одна географическая точка, в которой я и решил приступить к тому, что сейчас и делаю.
Точка эта называется Бланес, или Blanes.
Находится она в Испании, на той части побережья, которое известно как Коста-Брава, собственно, Бланес — это самая южная часть Коста-Брава, более того, административно Коста-Брава начинается в самом центре Бланеса. Идешь вдоль набережной, минуя длинную, желтую ленту пляжа, именуемую St. Abanel, но находишься еще не в Коста-Брава, а вот доходишь до того места, где в воде высится скала Сан-Джорди, и находишься уже на Коста-Брава.
Но дело не в географии.
Дело в том, что в Бланесе тепло, в Бланесе есть море и в Бланесе мне было хорошо.
Хотя море в Бланесе холодное.
Когда я там был и когда мне там было хорошо, то температура воды не поднималась выше двадцати градусов.
А ведь это был самый конец июня — начало июля.
То же Средиземное море, только в другой его части, у побережья Израиля, где-нибудь у Ашкелона, Натании, Тель-Авива, Яффы или Акко в самом начале июня не меньше двадцати трех, а в середине — до двадцати шести.
В конце июня я в Израиле не был, но думаю, что она — температура — в это время еще выше.
А в Бланесе море холодное и глубокое. С метр от берега — и тебя скрывает с головой.
И еще — оно очень прозрачное.
То есть холодное, прозрачное и глубокое.
Сине-зеленое, местами светло-голубое, местами — черно-аквамариновое.
А иногда белесо-серое с темными проплешинами.
Но это — когда нет волны, потому что когда идет волна, то оно становится другим, отчего-то оно становится теплым, но при этом грязным. Желто-зеленым, с пеной и пузырями.
Когда я купался в Тель-Авиве, то море было тоже грязным, но от другого — большой город, много людей на пляже, грязное и теплое море, в котором тебе относительно комфортно, только как-то суетно.
В море у бланесского пляжа тебе не суетно, потому что оно совсем другое — оно дышит, оно разговаривает, оно фыркает тебе в лицо, оно холодит и настораживает, и ты понимаешь, что это и есть начало романа.
Воздушный змей над Бланесом играет в прятки.
как жизнь со смертью,
ныряет то в песок, то в волны,
затем акулой черной прямо в небо…
И это не метафора — он так и сделан своим хозяином,
акула с большой пастью, есть жабры, плавники,
все, как и должно — на первый слог поставим ударенье…
Роман тут — не как литературный жанр, роман как определение взаимоотношений.
К примеру, взаимоотношений моих и Средиземного моря.
Поэтому и называется все то, что я пишу сейчас в далеком от моей сегодняшней дислокации местечке под названием Бланес, «Средиземноморский роман».
Хотя говорить о романе только с морем было бы неправильно, мой роман с морем начался столько лет назад, что и говорить об этом нет смысла. Более того, какое-то время я даже жил на море, естественно, не на Средиземном, но тоже ничего.
Называлось (да и сейчас называется) оно Японским, является составной частью Тихого океана, а было это еще в конце шестидесятых годов прошлого века. Так что моему роману с морем уже больше тридцати лет.
А мой средиземноморский роман — это роман как со Средиземным морем, так и со всем Средиземноморьем, хотя был-то я всего в двух точках, одна — на Востоке, другая — на Западе.
Хотя это и есть суть, Восток — Запад, Запад — Восток.
И все это пересекается во мне, перехлестывается, одно накладывается на другое и получается какая-то странная смесь, временами жгучая, временами абсолютно неудобоваримая, восток — запад, запад — восток, и если бы я выбрал географической точкой написания этих заметок не Бланес, а те же Яффу или Акко, то мало бы что изменилось, ибо настоящее место моего географического пребывания находится совсем в другом месте.
И в этом-то все и дело.
Собственно, этот текст начал придумываться еще год назад, в безумное високосное лето двухтысячного года, как раз после моей последней поездки в Израиль. Вечерами я уходил в небольшой лесок неподалеку от дома, спускал с поводка своего далматина и, пока сэр Мартин наслаждался красотами вытертой и пожухлой лужайки, я лежал на спине, смотрел в небо и пытался понять, отчего мне так хорошо там, где хорошо мне быть не должно.
То есть не в собственной стране, а гораздо южнее.
Где намного жарче и где совсем нет привычного глазу ландшафта.
То есть ни берез, ни елей, ни тополей.
Где пустыня, где пальмы, а если есть сосны, то они совсем другие.
Хотя сосны — это уже Испания, а я пока не про нее.
Я про себя и про попытки разобраться, почему я такой.
Психогеографически. Говорят, что есть такая наука, хотя мне-то казалось, что ее придумал я. В последний, между прочим, день пребывания в Бланесе, когда волна перешла уже в настоящий шторм и я стоял на песчаном пригорке и смотрел, как она пытается достать мои ноги.
Временами ей это удавалось, и она, хищно осклабившись, обдавала меня брызгами и пеной.
Я отскакивал, но делал это без страха, а с восторгом.
Мне было хорошо, мне было удивительно хорошо.
И тут я подумал о том, что должна быть такая наука — психогеография — которая описывает, почему в одном месте тебе хорошо, а в другом — плохо.
Поэтому я и не написал его год назад, ибо тогда под рукой была лишь одна точка — восточная.
А сейчас появилась западная, а потому я и пишу.
Вот только мысленно делаю это совсем не в том месте, где нахожусь сейчас физически.
Курчавый, смуглотелый мачо
выгуливает стаффорда по пляжу…
Тот ввинчивается в пляжные барханы, лакает воду –
солена, однако, и недовольно крутит головой,
пытаясь укусить волну в отместку.
Волна, смеясь, окатывает пса,
и тот бежит вдогонку вслед за мачо…
Мысленно я делаю это за столиком ресторана «Mar Vent», что в переводе с испанского означает «Море Ветер».
Находится он все в том же Бланесе, на улице Родореда (Rodoreda), 1. Владеют ресторанчиком Мануэль и Кармен, вот только если Мануэля я видел каждый день и неоднократно, то Кармен — ни разу.
Видимо, она была дома или же не показывалась из-за стойки, а я к стойке не подходил, потому что стойка внутри, а на улице Родоредо тоже стояли столики, за одним из которых я и примостился, чтобы писать этот текст.
За тем самым столиком, за которым выпил свою первую в Бланесе чашку кофе.
Мы только что занесли вещи в отель («Беверли парк», тоже на улице Родоредо), до 12 — часа заселения — оставалось еще минут пятьдесят, после шестичасового перелета до Барселоны +бессонная ночь перед + три часа после с головой происходили какие-то странные вещи, и не только у меня — и у жены, и у дочери в глазах появилась какая-то немыслимая паника, как бывает всегда, когда ты попадаешь в некую временную щель.
В которую, между прочим, мы и попали, проделав четырехчасовой путь назад, оказавшись опять в том самом утре, из которого уже улетели.
И тогда мы пошли к морю, не переодевшись, оставив вещи в специальной комнатенке рядом с recepcion, выползли на тридцатиградусную средиземноморскую жару, вдохнули в легкие эту жару напополам с настоянным на море и ветре воздухе и пошли от отеля в сторону моря по улице Родоредо.
И, миновав еще один отель, наткнулись на столики, стоящие прямо на улице, на стенд с меню — фотографии блюд + цена в песетах, столики были пусты, мы сели за один, стоящий почти на самом углу, и тут в дверях появился невысокий плотный мужчина лет сорока с небольшим, смуглый, черноволосый, с хорошо подстриженными усами.
— Buenos dias! — сказал я, вспомнив, что с испанцами всегда надо здороваться первым.
