Василий Аксенов
Из практики романостроительства
В какой-то момент вас посещает желание написать роман. Если вы профессионально занимаетесь расстановкой слов на бумаге, то знаете остроту этого чувства. Для непосвященных несколько пояснений.
Жизнь, которую вы ведете вне романа, часто бывает сродни заболоченному берегу реки в том месте ее поворота, где вода теряет течение и застаивается годами. У таких заводей любят возводить цементные и кожевенные заводы. Стоки предприятий заквашивают гнилостную пульпу. На поверхности кое-где видны бугорки, это трупики вляпавшихся животных. Аллегорически их можно сравнить со своими брошенными замыслами.
Едва лишь произносится фраза «Я хочу написать роман», как вся грязь вздымается и фиксируется перед вами: то ли замок, то ли космический корабль, неизвестно из какого материала, не из грязи же, воплощенный шедевр. Затихает реверберация фразы, и сооружение рушится, добавляя в изначальное болото еще больше ржавчины и коросты.
К началу работы этот мелькнувший шедевр почти забыт или почти не забыт: иначе и работа бы не началась. Это «почти» важнее всех завязок, кульминаций и развязок, или, как их там, ритмов, стилей, саспенсий там всяких, эпифаний, ну и так далее. Вместо всех этих элементов литературной теории, которым мы так старательно учим нерадивых студентов Вашингтонской метрополии, а также юношей Междуречья Тигра и Евфрата, перед вами брезжит некая неясная картина, почему-то имеющая отношение к вашему «почти». Ну вот, к примеру, какая-то излучина, за нею – аэропорт и шляпой нахлобученной архитектурный торт: загадочно.
Вы начинаете шляться вокруг этого места. Иногда расставляете среди свалок треногу с прибором: псевдогеодезист, фальшивый архитектор. Не ждите знаков одобрения. Никто вам не даст аванса под ваш замысел, если вы его правильно сформулируете. Ваши идеи будут признаны не очистительными, а разрушительными. Не посягайте, скажут вам, здесь все-таки Америка (или Россия), здесь люди живут. Здесь пузырьки метана поднимаются, к их запаху все привыкли. Вас уже выгнали однажды вон за ваши труды, и нынешнее терпение не вечно.
А мне нужен этот ландшафт, отвечаете вы почти грубо. А также гэз-стейшн неподалеку. Там светятся цвета «Шеврона», а из одинокой машины, хватившей ночью бензина, доносятся скрипки Алессандро Марчелло. И вы начинаете расчищать площадку, на что уходит то ли целый год, то ли неполная ночь. В конце концов: «В сутолоку разноголосиц звук долетит извне, снизится Победоносец на византийском коне» – ну, в этом роде.
Чьим-то приказом цементный и кожевенный заводы упразднены – и сразу исчезли. Обойдемся без цемента. Скрепляющим материалом окажутся сами предложения, протянутые между подлежащим и сказуемым, заполненные отборным словесным составом. Невнятица глаголов, наречий, предлогов, прилагательных, притянутая сущими словесами, постепенно становится текстом, и на берегу начинает подниматься каркас. Он то укрепляется сверху донизу, то обрушивается тем или иным крылом. Фронтон то сияет застекленными окнами, то зияет мрачнейшими кавернами. Все-таки он уже живет, если можно так сказать о «каркасе», учитывая не только русское, но и английское значение слова, а его надо учитывать. Эмигрантское дело, вавилонский словарь, где-то что-то заело, соскочившая тварь, подлежащее рыщет, свищет по этажам, словно изгнанный сыщик, что пятерку зажал, на луну завизжал, коренным скрежетал, и тэдэ.
Однако вы уже не одиноки. Некие тени, быстро обретая плоть, уже шустрят по стройке, прикидываясь завзятыми прорабами, каменщиками, арматурщиками: ну конечно, это ваши персонажи. Вам кажется, что вы ими командуете, собираете мизансцены, а то и массовки батальонного характера, во имя высших целей пресекаете самодеятельность, суете каждому под нос его чертеж, чтобы держался в рамках. Не лезьте с готикой, дубина! Мы здесь возводим ренессанс! Зачем вам лампа Аладдина? Не нужно погружаться в транс! Пусть разберется вся шарага! Не надо прыгать в высоту! Катитесь вдаль к своим шарадам! Не нарушайте простоту! Тут вдруг вы видите, что вам не очень-то внимают, потому что заняты уже не совсем вашим делом, погружены в собственные взаимоотношения, ввязываются в удивляющие вас передряги. Закрадывается подозрение, что по ночам, когда вы спите, они не спят. Иначе почему вы утром прежде всего думаете: что там с ними за ночь стало? Не пожрал ли их дракон? Или грязный крошка Сталин вслед послал своих драгун?
Здание, романтический порт на реке, растет вместе с кучей бумаги на вашем столе. Все это преувеличено, думаете вы, все чрезмерно, кич, нагромождение идей, то расползается, то вспучивается на фиг, смешение стилей, немотивированные пересечения, Доктор Живаго какой-то, никогда не закончить, ведь на столе попутно растет куча студенческих работ по классу романа, пора подумать и о продаже, то есть о читателях, ведь ты же сам талдычишь в классе, что без читателя творческий акт не завершен: и вдруг ты видишь, что роман закончен. Вступленье, хороший эпиграф, пятнадцать добротных глав, шальных характеров игры, ну и, разумеется, шелест подлунных дубрав!
Вдоль реки протянулась набережная с фонарями, по ней впору прогуляться и Онегину, и Аблеухову, и Стивену Дедалусу. Саморазоблачившись, то есть потеряв местоимение «вы», ты сам пока что прогуливаешься. К набережной подступает эллипсовидная площадь с окнами разных кафе, с фонтанами и башней маяка, по духу нечто сродни пьяцца Сан-Марко, но в предреволюционном ключе. Эклектика вернулась во всех ее апофеозах, вот Александр Блок может здесь на закате собрать толпу: «Ждите кораблей! Ждите кораблей!»
Вздымаются стены основного сооружения, много рефлектирующего стекла, по нему еще удобнее читать закаты, чем по самим закатам: далеко ли до Апокалипсиса? Отсутствие симметрии. Нагромождение башенок, лоджий, шпили и флюгера. Здесь промелькнут и дожи. Донесется и флейт игра.
Здешняя публика, привыкшая оставлять в трясине сапоги, возмущается: все построено не по правилам. Конструктивистские кубы перемежаются диалогами арт-деко, вдруг матовым плавником мелькнет козырек бель-эпохи, а там по уступам вскарабкается, пламенея, пучок готики, и тут же с претензией на натуральность вылепляется колоннада ампира и ротонда-рококо. Ноль художественного доверия! Неисправим, как его ни шерсти! Автора! Автора! В деготь и перья! Вынести из города на шесте!
За что? Он ведь хотел, как лучше. Еще одна уловка с местоимениями: выбрано самое отдаленное. За аморальность! Да где она? А вы не видите? Вся эта самовыраженческая показуха глубоко аморальна, потому что не моральна! Днем с огнем не найдешь тут и признака нравственности. Нравственность? В этих двусмысленных «кошачьих мостиках», странно выдвинутых углах, неоправданных внутренних авеню, упадочных площадейках со столиками? Почему здесь до сих пор не устоялись устои? Почему иногда все это кажется сделанным из фольги? Почему начинает дрожать, будто в ожидании ветра, какой-то якобы ноты совершенства? Почему люди тут иногда вальсируют не по правилам композиции, а с кем попало? Вот это все вы можете назвать аморальным?
Если бы только это, тайком вздыхает он. Он, он, автор, не вы, не ты и, уж конечно, не я. Персонажи, увы, не только вальсируют. Увы, не все им запишешь в актив. Порой и сплетенки – промус-сируют или используют презерватив. В ресторацию вносят золотую стерлядь. Певец поет голосисто. Вместо ужина, однако, начинают стрелять. Подстреливают пианиста. Утром привозят поджаристый хлеб, сыр и вино. На прогулке собаки. Задний двор, однако, подванивает, как хлев. Только что вывезли мусорные баки.
И вдруг я прихожу в восхищение от того, что здесь произошло. Не совершенство, конечно, но шедевр! Эти два понятия не синонимы, господа! Так или иначе, мой романешти почти написан и таковым и останется. Антр-ну, все романешти всех времен почти написаны, то есть не дописаны до совершенства. В каждом можно прогуляться за милую душу и можно выйти в любой момент: Good riddance!
Однажды, прогуливаясь по своему роману, вы замечаете нечто постороннее: большое количество компьютеров, на которых работают старательные молодые люди с проборами. За их спинами прохаживается мэтр – пиджакец в сельдяную кость, мудрый человечий лоб, частая смена очков. В ответ на недоуменный вопрос он вежливо, но рассеянно объясняет: «Мы превращаем этот текст в гипертекст, то есть составляем компьютерное меню для расширения и углубления по всем параметрам. Пример? Извольте. Эти русские или, кто тут, голландцы, могут при надобности превратиться в бразильцев. Вводится целая программа мульти-культурализма. Таким образом процесс сочинения сливается с процессом чтения. Не нужно волноваться. Да, стартовый текст подвергается деконструкции, но не пропадает. Он в памяти компьютера. Автор как таковой нам не важен, но зато мы можем проследить его мотивации. Иногда, конечно, происходят некоторые накладки, вызванные, возможно, шалостями электронного вируса. Вот, например, только что выскочила странная фраза: „Передо мной излучина, за ней – аэропорт и шляпой нахлобученной архитектурный торт“. Какой-то вздор. Ее мы стираем».
