Оксана Аболина
Летучая крыса
К своим шести годам я ухитрилась ни разу не встретить воочию самое безобразное городское существо — крысу. То ли они меня избегали, то ли санитарная обстановка в городе была в те времена получше — сказать не возьмусь. Но крысы мне никогда не попадались на глаза, и моё представление о них было чисто мультяшно-книжное. «Если ты кому-нибудь скажешь, что видел за этим разодранным холстом дверцу — я за твою жалкую жизнь не дам и дохлой сухой мухи», — шуршала Шушара на ухо деревянному мальчику Буратино перед тем, как вцепиться ему в горло. Воображение у меня было живое, и крысы представлялись моему детскому сознанию существами коварными, злобными и страшными.
Реальное же моё знакомство с грызунами в детстве было весьма и весьма поверхностным. В зоопарке внимание детей всегда привлекали только экзотические звери: обезьяны, попугаи, белые медведи, львы, тигры, жирафы. На этих красавцев можно было любоваться часами. Рядом с ними крохотные тёмные клетки с горностаями, хорьками и куницами, прячущимися в фанерных коробках-домиках от любопытных взглядов, казались скучными, блёклыми, совершенно неинтересными. Мимо них люди проходили скорым шагом, даже не оглядываясь.
Правда, нельзя сказать, что грызунов мне видеть вообще никогда не приходилось — дома у нас несколько месяцев прожили в аквариуме, на подстилке из опилок, два хомячка: белый и коричневый, а потом куда-то незаметно исчезли — наверное, сдохли или убежали. Меня это не удивило и не расстроило, эти зверьки с вострыми мордочками и круглыми глазками мне не нравились, я о них и не спрашивала. Их место занял серый полосатый котёнок Мурзик — зверь гораздо более симпатичный, пушистый и разговорчивый. С его появлением о хомячках я даже не вспоминала.
На хомячков были очень похожи белые мышки в террариуме на Сенной, которая называлась тогда площадью Мира. Этими зверьками был до отказу забит большой аквариум-витрина. Мышки заполнили весь пол аквариума, но места всё равно не хватало, и они забирались одна на другую, стараясь выкарабкаться наверх. Однажды, когда мы с мамой остановились возле террариума, к витрине с мышами с другой, внутренней стороны подошёл человек, запустил внутрь руку, и вытащил несколько зверьков. Я спросила маму, зачем он их забрал, и она ответила, что этих мышек взяли на корм живущим в террариуме змеям. Мне стало жалко маленьких зверюшек, чья жизнь и смерть зависели от роковой случайности, от безжалостной и равнодушной руки. Наверное, поэтому террариум, в котором мне ни разу не довелось побывать, и остался в моей памяти на долгие годы.
Вот, пожалуй, и всё, на чём строилось моё представление о грызунах вообще и о крысах в частности. Впрочем, нет. Были и другие воспоминания. Мама рассказывала, что в нашей коммуналке в туалете после войны поселилась чрезвычайно умная крыса, которая сама себе открывала воду из крана. И я была очень рада тому, что после войны прошла целая вечность — двадцать пять лет, крысы давно покинули наш дом, и вряд ли когда в него вернутся…
Ещё помню такой случай. Как-то раз летом на даче, когда я гуляла по грядкам с клубникой, делая вид, что не обращаю ни малейшего внимания на спелые красные ягоды, а сама украдкой обрывала их и втимохолку уминала, неожиданно мои преступные деяния прервал истошный визг. Он раздавался из времянки, где мы в то время жили. Вся семья, кто где ни находился, кинулись во времянку. Моя сестра Марина, молодой инженер-специалист, выпускница института, забравшись ногами на табурет и подпирая головой стропила, судорожно тыкала пальцем в пустой угол комнаты, панически таращила глаза и отчаянно верещала: «Там мышь, там мышь, там мышь!» Никакой мыши я не увидела, но раз и навсегда поняла, что дикие мыши — это тебе не безобидные хомячки, они так же страшны, как крысы, и столь же трудно уловимы, как привидения.
Следующим летом мне исполнилось шесть лет, именно тогда мне наконец впервые довелось увидеть крысу. Это тоже произошло на даче. Дом был к тому времени вчерне построен, мы переехали в него, разобрав времянку на доски. Перед домом и по бокам от него росли ягоды, а позади — отец оставил крохотный лесок, в полсотни деревьев, и я там частенько проводила время. Иду как-то по тропинке, а сбоку от неё лежит на боку, ощерившись, раскрыв широко зубастую пасть, какой-то серый зверёк, на вид злобный и мокрый, и совершенно явственно что дохлый, но от этого ни сколь не более симпатичный, а ещё более противный. Я побежала в дом и позвала сестру, чтобы показать ей это чудовище.
— Ах, они сволочи! — мрачным голосом процедила Марина сквозь зубы и с ненавистью посмотрела вглубь нашего участка, на забор, за которым жил полковник.
Полковника я ни разу не видела, его участок был огорожен от нашего глухим забором. Надо сказать, соседи по даче у нас были тихие и весьма причудливые. Справа жил Карлуша, спокойный добродушный мужик, по утрам он выходил на веранду, чихал, громко сморкался, кричал в нашу сторону приветствие, а потом скрывался до следующего утра в глубине своего дома. На участок он вылезал так редко, что когда это случалось, мне казалось, что произошло значительное событие местных масштабов. У Карлуши был огромный обвислый живот, которым он изредка мерялся с моим отцом, и когда оказывалось, что у отца живот меньше, Карлуша обиженно пыхтел, но всегда находил, что сказать. Например, что хоть у него пузо и большое, но рыхлое, а отец плотный, поэтому он, Карлуша, всё равно весит меньше, а значит, может вопреки очевидному считаться более худым человеком.
С другой стороны, слева, жил очень древний и тощий старик, которого мои родители называли Герке. У Герке во дворе в деревянной конуре сидела на цепи дворняга по кличке Чапа, конура располагалась недалеко от нашего забора, и после обеда я частенько кидала Чапе кости. Мы с ней дружили, во всяком случае, мне так тогда казалось. Кормил ли её когда хозяин, не приложу ума — Герке я ни разу не видела за пределами его дома. Возможно, он не только собаку не кормил но и сам ничего не ел. За многие годы он ни разу не встретился мне на улице, даже в единственном в нашей части посёлка магазине он не бывал. Его тощий морщинистый профиль виднелся каждый вечер в окне, Герке сидел за столом и что-то писал. Мне он казался самым настоящим Дон Кихотом, столь древним, что дожил до наших дней со времён Сервантеса.
А позади жил полковник. Его никогда не было видно и слышно за забором, но отец с ним враждовал. Полковник пытался у нас оттяпать полосу участка шириной в полметра, а отец не отдал. И глухой забор на всё время моего детства и юности закрыл участок соседа.
Хоть я никогда полковника и не видела, мне казалось, что это маленький и лысый человек. Наверное, потому, что отец всегда говорил, что маленькие и лысые — обязательно злые. Сам он был, разумеется, большой и косматый.
И вот Марина смотрит в ту сторону, на забор, за которым, как мне казалось, нет никакой жизни, и с ненавистью цедит:
— Ах, они сволочи!
— Кто сволочи? — наивно интересуюсь я.
— Подожди минутку, — говорит Марина и торопливым шагом уходит в дом. Через минуту она возвращается с надетой на руку большой холщовой рукавицей. Марина берёт крысу за хвост и начинает её раскручивать…
Это сейчас Марина весит полтора центнера, а когда мне было шесть лет, она была худенькой стройной девушкой, которая каждое утро крутила на поясе хулахуп. Ей вообще нравилось вертеть всё подряд. Например, когда мы ходили на колонку, она показывала мне фокус — крутила наполненное водой ведро колесом, и вода не выплёскивалась. О законах физики я тогда не слышала, и это мне казалось настоящим чудом, из тех, что показывают в цирке.
Вероятно, дохлых крыс Марина боялась меньше, чем живых мышей. Она раскручивала крысу за хвост, как будто та была ведром с водой, а потом неожиданно отпустила её, и крыса улетела на участок к полковнику.
Я была ошеломлена и испугана:
— Зачем ты её туда бросила?
— Они нам первые её кинули! — уверенно сказала Марина и, размахивая рукой в холщовой рукавице, ушла в дом.
Через пару часов дохлая крыса снова обнаружилась в серединке нашего лесочка, совсем рядом от того места, где она лежала в первый раз. Я снова позвала Марину и, когда она принесла рукавицу, мне было уже не так страшно, как сначала. Когда сестра вновь взяла крысу за хвост и начала её залихвастски раскручивать, я отошла на пару шагов и стала её подбадривать:
— Ровнее, хорошо, целься точнее…
Крыса с оскаленной мордой полетела к полковнику. Я представила себе маленького лысого человечка, стоящего посреди двора, к ногам которого падает крыса.
— Марин, а зачем ты так далеко кидаешь? — спросила я. — Если бы у самого забора, он бы и не увидел.
— А пусть видят, — гордо встряхнув головой, произнесла сестра. — Они первые начали! — и она снова ушла в дом. Правда, рукавицу уносить не стала, а повесила её на берёзовый сук.
