Арон Тамаши
ДОМАШНЯЯ КОШКА
Тихий ангел поселился в комнате.
Этелка ни гу-гу, Дюла и того меньше. Они молодожены, и без слов сияют каждый на своей орбите, словно звезды. Вот уже полчаса, как они сидят в тишине, в сонной одури наступающего вечера, после звонкого октябрьского дня.
Ангел может смело подремать.
На столе словно на корточках примостилась лампа; язычки пламени нежно кивают: такова любовь. А рядом женщина, белокурая и такая крохотная, что, кажется, на ладошке уместится, вяжет мужу нарукавники.
Скоро зима.
Дюла покуривает за ее спиной у печки на низеньком стульчике, а сам тем временем насмешливо разглядывает тигровую кошку, на которую из печки ползет тепло. Он наблюдает за ней до тех пор, пока кошка мягко не ложится, выпустив на волю хвост. Только голову пока еще держит, будто пушистый мячик, но скоро и эта забота отпадет — голова опускается на две крошечные опоры, две лохматые лапы.
На желтые глаза медленно надвигаются шторки.
Тишина и покой полнейшие, и, как скошенная в летнюю жару трава, зреет поцелуй.
Или, может, буря.
Вдруг шаги, кто-то стучит в дверь.
— Кто бы это? — удивляется Этелка.
Кошка поднимает на глазах шторы.
— Войдите! — говорит Дюла.
В дверях показывается рослый молодой мужчина. Вокруг икр болтаются походные штаны, на глаза надвинута зеленая шляпа. Мужчина смеется и лишь потом произносит:
— Ну, здравствуйте!
Этелка так широко распахивает глаза, что они заслоняют ее самое, Дюла же от удивления встает.
— Да ведь это Жига! — радостно восклицает он.
Жига снова смеется, снимает зеленую шляпу, и они жмут друг другу руки.
Этелка возвращается в сияние лампы, садится, крепко сжав коленки.
— А я думал, ты меня не узнаешь, — говорит Жига.
— Ты думал?
— Ну да.
Слово нравится Дюле, как хорошая сигарета.
— Почему ты так думал? — спрашивает он.
— Из-за штанов, да и усы я сбрил.
Теперь они оба смеются, и тут Жига спохватывается, что еще ни слова не сказал молодой женщине, а ведь когда-то он что ни день справлялся о ее здоровье. Тогда он подходит к ней и как можно вежливее говорит:
— Ну а ты, дорогая Этелка, как поживаешь?
— Спасибо, ты очень любезен, — отвечает Этелка.
Они пожимают руки, и теперь уже ни один не знает, что сказать дальше. Жига отворачивается, поводит по сторонам глазами — и вдруг замечает кошку, которая выползла на середину комнаты, будто тоже собирается спросить Жигу о его здоровье.
— У вас и кошка есть? — радуется Жига.
— Где ты видишь кошку? — дурачится Дюла.
— Да вот же она! — показывает Жига.
— Ну, у тебя глаз как у орла, — одобрительно хмыкает Дюла.
Потом они тоже садятся к столу.
Не знают, с чего начать разговор, и внимательно следят за движением рук Этелки. Крошечная женщина быстро и ловко нанизывает петлю на петлю, и взгляд обоих мужчин ударяется о каждую петельку, как в стужу клювы голодных птиц об оконное стекло, за которым прячется теплая комната, а может, и какое-нибудь лакомство.
— Откуда ты приехал? — спрашивает наконец Дюла.
— Из Брашова, — отвечает Жига.
— А что ты там делал?
— У меня там контора, контора по найму.
— Женщин тоже нанимаешь?
— Конечно.
— Случайно, не в постель?
Этелка разражается смехом. Ее смех клубится золотом и пахнет словно хорошо выдержанное вино. Жига опьянел бы от него вдрызг, если б господь видел его одного. А так он лишь издали метит в землю Ханаанскую:
— И как вам живется вдвоем?
— Я получил то, что искал, — отвечает Дюла.
Тут они оба устремляют взгляд на Этелку и с мальчишеским волнением ждут, нашла ли она то, что искала. Но женщина не хочет говорить, лишь слабый румянец показывает, что ее не постигло разочарование. Жигу пронзает жгучая зависть, которая комом становится в горле, будто приправленный уксусом вареник. Дюлу тоже злит румянец женщины, ибо за ним, словно луна за нарисованным прозрачным облаком, проглядывает их общая тайна.
— Есть у нас что-нибудь выпить? — спрашивает он, чтобы прикрыть облаком луну.
— О, не беспокойтесь, — говорит Жига.
Этелка откладывает вязанье, задумывается, потом предлагает:
— Разве что чаю согреть.
Жига отнекивается, он, мол, не за тем пришел, лучше-ка они с Дюлой пойдут куда-нибудь вдвоем да за стаканчиком вина обговорят прошедшие три года.
— Неужели три года прошло? — удивляется Дюла.
— Угу. — Жиге не терпится выпить.
Они задумываются. Большая голова Дюлы клонится, будто тыква под ветром в предзакатный час. Жига смотрит на женщину, буравит ее взглядом, словно Этелка земля-матушка и он хочет пробить в ней источник.
— Ну пошли, — говорит Дюла и встает.
Тут Этелка откладывает вязанье и поворачивается к мужу, подыскивая слова. В конце концов женское благоразумие оставляет ее, и она прямо говорит Дюле:
— Ты не пойдешь в корчму!
Дюла на секунду задерживает на ней взгляд, на его губах появляется улыбка, сейчас он похож на кота, когда тот выгибает спину.
— Идем, Жига, — говорит он.
Гость много бы отдал в эту минуту, чтоб остаться одному.
Но только в сказках в октябре бывает весна. Что ж, тяжело поднимается и он, пожимает Этелке руку, извиняется:
— Прости, если чем обидел.
Дюла не издает ни звука и, словно неколебимый столб, весь исписанный наказаниями для непокорных женщин, выходит из комнаты. Жига плетется за ним, но в дверях оборачивается, чтобы послать Этелке поцелуй. Случай, однако, не благоприятствует ему: женщина даже не смотрит им вслед.
Хлопает дверь, и наступает тишина, кажется, что она просто сидит где-то рядом.
Этелка стоит возле лампы, долго стоит не двигаясь. Сердце жжет или вдруг забарабанит, точно заяц лапами. Уши ловят звук удаляющихся шагов, а сама Этелка сердито смотрит на золотой язычок пламени — так бы и всыпала туда перца. Потом она вдруг хватает нарукавники и бросается к печке, чтобы швырнуть их в огонь. Открывает дверцу, но почему-то не швыряет, а садится против огня и смотрит. Огонь урчит, извивается в прихотливых позах, словно влюбленный юноша. Этелке то хочется его погладить, то прижать к груди, но больше всего — танцевать с ним.
Она смотрит на огонь до тех пор, пока гнев ее постепенно не улетучивается, и она смягчается.
А потом грустнеет.
Тогда она прикрывает дверцу и опускает свою белокурую голову на две крошечные ладошки. Ничего не идет ей на ум, она чувствует только, что очень одинока.
— Ушел… — вздыхает она.
В ладошки брызгают слезы, текут, текут, не переставая, и Этелка чувствует, как у нее внутри рядом с увядающими красными цветами распускаются лиловые. Они ей тоже нравятся, у них такой глубокий цвет, и, похоже, они долго не завянут.
Через некоторое время Этелка совершенно успокаивается и ложится на кровать.
Лежит притихшая, и теперь ей кажется, что одной не так уж и плохо. Но потом ее воображение, совсем как Дюла, отправляется гулять по белу свету. Взвивается под небеса, и даже забавно, куда его заносит и кто ему нравится.
Совсем не всегда те, кто нравится самой Этелке.
Жига, например, если хорошенько подумать, ей вовсе не нравится. Но воображение вновь и вновь возвращается к нему, сбивает у него с головы зеленую шляпу и, словно резвый ветерок, вьется вокруг его городских брюк. Иногда Жига улыбается, иногда недовольно фырчит, точно медведь, но глаза его всегда зловеще горят, он жаждет жертв.
Ему бы барашка.
А Этелка совсем как белый барашек.
Но она не хочет быть барашком, поэтому строптиво встряхивает головой и резко поворачивается на другой бок. На какое-то время успокаивается, но постепенно ей начинает казаться, будто кто-то разложил за ее спиной горящие угли. Поначалу ей страшно даже пошевелиться, потом она пробует потихоньку отодвинуться от углей и неожиданно соскакивает с кровати.
В этот момент в чулане что-то громко звякает.
Этелка сжимается в комочек, как золотой ежик, и надолго замирает на месте. Потом подкрадывается к двери чулана и прислушивается, не ходит ли там кто-нибудь или, может, дышит.
Но в чулане полная тишина.
Этелка осторожно закрывает дверь, надевает юбку и думает, что бы такое сделать. Но тут же отвергает все, что приходит на ум. Наконец она все-таки подкладывает в печку дров и опять садится к лампе.
Вяжет.
Это надолго успокаивает ее, потому что ей кажется, будто Дюла сидит за ее спиной у печки. Этелка старается не смотреть туда, пока хватает сил. Но чем дольше она упорствует, тем труднее удержать голову. И когда вроде бы все потеряно, она успевает в последний момент пообещать себе, что купит черные туфли, если не обернется до утра. Но туфли лишь вспыхивают перед глазами, словно бриллиант, и в следующую секунду Этелка уже рвется взглядом в сторону печки.
