Стёганое пространство, не ложись с краю — сложится.
А вы знаете — жаркие страны? Это когда в пододеяльнике дырочкой книзу сидишь, будто не знаешь, как выйти. Это можно не выходить кушать, а в уголки насовать припасы и шахматного коня (который не из набора — идол). Но бабушка и в жарких странах найдёт твою, белую в цветочек, голову. Найдёт и гладит, гладит, и, чего доброго, поцелует. И станет тогда на потолке в жарких странах мокрый кусок, особенно по спине.
Потом Алка придумала ставить палку, во-первых, чтоб на корабле, во-вторых, чтобы друг друга видеть. Потом она брала (не всегда) с собой книжку, потому что была в возрасте. Она учила нас поменьше дышать, потому что воздуха — мало. В жарких странах.
Мы в числе первых купили весы бытовые, и я точно помню: 16,5 кг. В 16,5 кг я ещё могла быть в жарких странах.
Ещё была кусючка. Ещё позже — щекотушки, когда щекотун притворяется на диване, и мы попеременно ставили то левую, то правую ногу. Потом Алки уже с нами не было.
Когда кроссворды были для э-ру-ди-ро-ван-ных, а женщины красили глаза голубым, почтальон приносил «Юный натуралист», «Юный художник», «Юный техник» и втайне потешался над нами. Будто выпендриваются детьми, или буржуи, или ещё что поинтересней.
Да просто из нас было слова не вытянуть! Мы и в магазине помалкивали. Писали письма Деду Морозу, хотя Алка года в четыре нам всё популярно объяснила. Злодейка.
«…Дедушка Мороз! Принеси мне, пожалуйста, кошечку, хоть заводную, хоть незаводную…», — и проверяла знаки препинания.
Первое, что у меня получилось, — «грач». А ворона почему-то весь день не выходила.
Читать и говорить «р» Оксанка научилась следом за мной, из зависти. Сейчас может показаться, что я хвастаю, но тогда мне было даже как-то неудобно (она на 10 месяцев старше).
Через лет, наверное, пять я нарисовала Оксанке карты из пачки бумаги «Для каталогов и картотек». Крестового короля звали Пигмей, поскольку он был неверно масштабирован по сравнению с остальными. Такое маленькое серьёзное лицо почти в центре. Играли, в основном, в пьяницу, и он считался хорошим добытчиком; его хотелось иметь при себе.
(«А! Пигмея увела!»)
Недавно гляжу: висит на плече, такой, в красном с лыжником комбинезончике. Приговаривает: «Грррач! во-она! грррач! вор-ррона!». С ума сойти можно. Обиднее всего было потерять Пигмея в споре.
Одно из самых глупых заданий, которое она мне придумала, — посадить всех красных цыплят на насест одновременно. Глупее не придумаешь.
Петух был клевачий. Мы побежали залазить на блоки, и я успела. Оксанка же, с не виданным никогда прежде проворством, забралась на гладкий вертикальный столб и вопила горестно, и я вдруг схватила колышек для забора и, возомнив себя настоящей индеанкой, метнула. Неожиданно попав петуху в голову и увидев, что он заметно сник, а вернее, слёг на утоптанную землю, я жутко перепугалась, во-первых, что меня будут ругать, во-вторых, почувствовала себя настоящей убийцей.
Сидя на блоках, обязанных вскоре обратиться в сарай, мы думали, как быть дальше. Через некоторое время петух поднялся с земли и пошёл к своим курам, шатаясь, как пьяный.
Тот, кому доводилось писать на задах дома, поймет меня в том, что это значительно интересней, чем идти через весь огород, открывать дверь, разуваться, находить должное помещение и делать всё чин по чину. Азарта никакого.
В то время как существует масса других, усложненных и насыщенных эмоциями вариантов. Можно, например, делать одно море с двумя и более притоками, в зависимости от числа соучастников. Можно соревноваться по занимаемой площади, силе удара и мощности напора, в долготе и широте, и много ещё в чём. Так сразу не вспомнишь.
Несмотря на рано открывшуюся одарённость, здесь я чаще проигрывала, вероятно, по причине своей весьма критической массы. А если и выигрывала, то каким-либо хитрым способом.
Оксанка вообще в этом больше соображала. Однажды она даже закатила тёть Гале истерику «я хочу писать, как Саша Бахтеев!». Но я-то никогда не ходила в садик, а она-то знала, о чём говорит.
Иногда мы писали с блоков на дальность в крышу сарая. Сейчас, трезво глядя на блоки, сарай и расстояние между ними, я прикидываю, каким должен был быть угол падения и прицела, а также угол и точка зрения соседей с обеих сторон.
Так ничего и не построили.
Кролики — особая ниша в сознании.
За кроликами на Белую Будку идти надо. Там люди живут плохо, а кролики везде бегают. Дядя Толя — обходчик, он всех на Белой Будке знает.
Шли мы по рельсам, и идти было очень приятно.
Потом Дядя Толя сказал, что с рельс надо уйти, и ушёл сам. Оксанка деловито объяснила, что на этом санитарная зона кончается, и вот что мы можем встретить на своём пути, если не сойдём. Но мне по рельсам идти очень нравилось. Погода стояла чудесная, вдобавок я думала найти золотые и серебряные перстни, читала что-то про скорость, сказала: «При такой скорости подобные вещи распадаются на молекулы», и никуда не стала сворачивать. Оксанка, разумеется, пошла со мной. Вскоре ликованию её не было предела: «Вот тебе раз — молекула! Вот тебе два — молекула!», — прыгала она по шпалам.
Так я узнала, что несколько заблуждаюсь в отношении скорости.
Самое грустное, — когда крольчиха съедает крольчат.
полёт над коньком кукурузы
Стыдно признаться, но уже в 13-летнем возрасте имели мы такую забаву. Брали старые побуревшие кукурузины и швыряли как можно ближе к коньку. Но чтоб не перекинуть, а наблюдать, как они возвращаются обратно, подпрыгивая и теряя зерно, если таковое оставалось. Самое глупое в этой истории, пожалуй, то, что в зависимости от степени продолговатости, бурости или количества уцелевших зёрен мы называли початки именами звёзд российской эстрады, или зарубежной, если знали (например, Майкл Джексон, маленькая, худая, совершенно лысая кукурузинка).
Каждый бросок (полёт) сопровождался такого рода объявлением: «А теперь! Блистательная! Сногсшибательная! Вечно молодая! Встречаем — Алла Пугачёва!».
Или же, в качестве комментария: «Бедный Филипп! Ему не повезло, он слишком высоко взлетел и, наверное, упал в навоз…»
А может, это и не самое глупое. Я точно не помню, в чём заключалась суть сей забавы.
Может, мы кидали их одновременно, чтоб они сталкивались.
Один раз мама спросила свою сестру, мою тётю Галю, Оксанкину маму: «Как цыплята?»
Моя ловкая кузина ответила вперёд всех: «Двое умерли, а двое отошли!». «Куда отошли?», — спросила я шёпотом. «Не знаю», — шёпотом ответила Оксана.
Соседская Анютка была помладше нас и умом не блистала. К тому же её вечное «а ти каё зюёсь?» вместо «что ты ешь?», так обильно поощряемое глупыми взрослыми, бесило нас неимоверно.
Мы любили пообещать ей, например, чего-нибудь вынести. Обещание не сдерживали, чем приводили её в одно сплошное расстройство, заканчивающееся чьим-либо появлением и нашим позорным бегством.
Мы накалывали ее постоянно, и в буквальном смысле этого слова тоже. Нам тогда стелили асфальт, и песка на промежуток метра в два не хватило. Там насыпали мелкого колкого грунта, по которому бежать надо очень быстро. Кто-то из нас изобрёл игру «раз-два-три! падаем!», где смысл полностью отображается в названии. Как настоящие бегуны бежали мы по настоящей же почти дорожке, с двух сторон ограниченной новенькими тонкими бордюрами. Бросались плашмя на песок.
Анютку мы в игры часто брали. И незаметно уводили на многие метры от родного крова. На колкий грунт. Там она останавливалась, обычно на серёдке, и протяжно подвывала: «Девчи, пеэнисите меня, тут коо-ко!». Но девчи были веселы и бессердечны.
Она была, всё же, на редкость глупа и неуклюжа, и, в основном, кроме «а ти каё зюёсь?» ничего не произносила.
— Представляешь, мы с мамой из садика идём, а эта дура стоит за забором голая (!) и смородину ест! А тёть Юля ничего не говорит, только говорит: «Пусть ест», — поведала мне как-то раз Оксанка, с негодованием и презрением. Это не было ложью.
По моим последним подсчётам, было Анютке в ту пору не больше, не меньше, а два с половиной года.
шахматы и грузовик за 40 тысяч
Дядя Толя и тётя Галя приобрели машину за 40 тысяч, которая никогда никуда не поехала.
Она отстояла что-то в огороде, претерпев дожди, снега и другие виды осадков, и самые смелые игры, когда кукла Вайва становилась Лёшей, а Катя — Андреем. Это была вынужденная мера, потому что кукла Емеля был один против такой оравы.
