Заседание затянулось. Числа на обеих досках расплывались за паутиной извилистых линий, исписанные авторучки покоились на столах, а в пепельницах выросли горы окурков. Директор Лессинг закрыл глаза, опустил голову и потер виски. Ханзен говорил по меньшей мере уже полчаса, и его слова складывались у Лессинга в причудливые звуковые образы.
Обычная тягомотина: конкуренты разработали непредвиденные планы, прогнозы давались неутешительные, и в расчеты закралась ошибка. Ханзен и Мюлъхайм не сходились во мнениях, а Бергер считал показатели графика за прошлый квартал дутыми. От кончиков сигарет тянулись вверх дымные ниточки, закручивались и растворялись. Под потолком, среди ламп, висели синеватые клубы. Чашки с кофе давным-давно опустели.
Сколько же сейчас времени? Лессинг не решался посмотреть на часы – это сочли бы за дерзость. Во всяком случае на улице уже давным-давно стемнело, семь-то уж наверняка пробило, может, даже половина восьмого… Порыв ветра ударил в окно с такой силой, что стекла и чашки тихо задребезжали. Ханзен замолчал, и Лессинг воспользовался моментом и взглянул на стенные часы: без четверти девять. О господи, неужели они просидели уже шесть часов? В ту же секунду головная боль дала о себе знать с новой силой да еще усталость. Тьма налегала на окно. Похоже, буря разыгралась не на шутку.
А как хорошо все начиналось. Сегодня утром совсем неожиданно посыпались с неба крупные белые хлопья. Очень медленно и бесшумно. А в сводке погоды об этом, разумеется, ни слова. Из года в год одно и то же: небо ясное и удивительно низкое, и на мир – лужайку, крышу соседа, будку, деревья – ложится белое убранство света. Шумы стихают, и какое-то время все исполнено сиянием, чистотой и красотой. Но это продолжается недолго. Вскоре уже начинают скрести лопаты, выкатываются уборочные машины, химикаты превращают снег в коричневую жижу. И потом первые автомобили снова ползут по улицам.
К обеду поднялся ветер, и опять повалил снег, все больше и больше. Ребятня, продрогнув, в разочаровании поспешила из сада; ветер разрушил их снеговика, а хлопья, теперь маленькие и твердые, до боли кололи лицо. Вскоре за ними последовала и собака, с воем и ледяной коркой на шкуре. Увы, заседание – дело решенное, от него не увильнуть. Что ж, тогда наденем самое теплое пальто, перчатки, шарф и меховую шапку. Фирма находилась в престижном пригороде. Летом там приятно, зимой свои недостатки: добраться туда сегодня нелегко, плохая видимость, снежные заносы, а в некоторых местах уже довольно скользкая дорога. И места для стоянки не сыскать. Но у фирмы свой гараж.
Ханзен сел и с удовлетворением огляделся. Собственно, теперь самое время Мюльхайму возразить, но тот безмолвствовал. У него был измученный вид, галстук сполз набок, борода всклокочена. «И в самом деле, пора закругляться», – подумал Лессинг. Воцарилась короткая пауза, все молчали, и только буря была слышна. Итак! Лессинг набрал воздух для заключительного слова, но тут Бергер поднял руку и заговорил. Он записал несколько соображений к тезисам Ханзена. Целый ряд соображений. Море соображений.
Он вещал тихо и быстро, часто оговаривался, поправлялся, начинал заново. Однажды дверь открылась, заглянула фройляйн Перске, секретарша, поджатые губки. Мюльхайм откинул голову и тяжело дышал; доктор Кёлер, ответственная за кадры, штрихами набрасывала у себя в блокноте большого и кривого человечка, но, не дойдя до ног, остановилась. Лессинг с беспокойством рассматривал рисунок; безногое творение пугало его.
Следить за словами Бергера уже не удавалось; не желая составляться в предложения, они лишались всякого смысла и как шумы носились по комнате. Головная боль медленно перемещалась на другую сторону, мысли кружились. Лессинг нащупал коробочку с лекарствами: нужно привести в норму давление. На мгновение закралась сумасбродная мысль о том, что доски и диаграммы, компьютер и телефоны – сплошной обман, части искусно выстроенной декорации, и всем присутствующим об этом известно. Он окинул их взглядом, каждого по очереди. Ну ладно, будет вам! Я догадался…
Потом нашел таблетки, и все прошло. Он просто переутомился. Да, вот если бы в отпуск, отдохнуть, нагуляться и выспаться… Но в ближайшие месяцы на это не выкроить времени, ничего, справимся и так. Ну хорошо – теперь бы воды, и побыстрее проглотить, незачем каждому видеть. Нужно просто собраться, выпрямиться… К черту, он выдержит столько, сколько каждый из них, а на худой конец даже больше!
Только сейчас он заметил, что на него все смотрят. Блестящие стекла очков Ханзена, борода Мюльхайма, свеженалаченные волосы Бергера, острый нос фрау Кёлер. Его охватил ужас, но потом он смекнул: все ждут не дождутся, чтобы он закончил заседание. Слава богу, наконец-то! Теперь поскорее, пока еще один приступ не схватил кого-нибудь!
– Ну хорошо, – услышал он собственный голос, потом откашлялся и повторил еще раз, – ну хорошо…
Ветер забился в окно, чашки снова задребезжали, карандаш тихонько, с деревянным стуком подкатился к краю стола и, никем не подхваченный, беззвучно упал вниз. Лессинг не видел, как он приземлился на ковре; удара не последовало. Он потер глаза. Сказал в третий раз:
– Ну хорошо… Нам все-таки удалось сегодня обсудить… некоторые важные моменты. А по оставшимся пунктам мы непременно… – Лампочки замигали, с улицы вдруг послышался глухой металлический скрежет. Лессинг повернулся к окну, но другие, казалось, ничего не заметили. – …непременно найдем решение. Господа и… наша дама, – он любил повторять эту шутку, но на этот раз впервые никто не улыбнулся, – желаю вам доброй ночи!
– Лучше пожелайте нам доброго пути, – заметил Бергер. – Будет нелегко.
Вошедшая в эту минуту фройляйн Перске решительно закивала:
– Я только что слушала новости: повсюду аварии. Может, вам лучше остаться?
Бергер засмеялся.
– Вы хотите сказать, заночевать здесь? Ну, если у кого-нибудь есть желание, милости прошу! – Он хмыкнул и вышел. Мюльхайм раздраженно посмотрел на него, что-то пробурчал и отправился следом.
Гараж был почти пуст. Лессинг рылся в карманах пальто в поисках ключа, он старался глубоко дышать, накачивая тело кислородом. Они попрощались; все говорили очень тихо, без всякой на то причины. Потом каждый забрался в свою машину; хлопнули дверцы, через несколько секунд завелись моторы, и вспыхнули яркие круги фар. Лессинг сидел и ждал; мимо одна за другой проехали к воротам машины и скрылись в ночи, сначала одна, за ней еще одна, еще и, наконец, последняя.
Потом наступила тишина. Несколько лампочек слабо освещали помещение, отбрасывая на полу длинные тени, все замерло, все вокруг. Холодный воздух был приятен; Лессинг ощутил прилив сил. Ну что ж, в путь!
На улице было белым-бело. Дорога, небо и воздух. Снег падал сверху, и снег поднимался от земли; куда ни кинешь взгляд – везде неслись, кружились, прыгали снежинки. Лессинг чувствовал, как ветер рвал руль и как колеса под ним пытались сохранить равновесие. Не гнать! Ехать медленно и осторожно!.. Он продвигался вперед метр за метром, и вот сквозь белую рябь завиднелись знакомые очертания зданий. Теперь налево, на главную дорогу.
И вдруг все стало. Огни – желтые, красные, вращающиеся огни вырывали из темноты то справа, то слева стены, двери, окна, пожарные краны. Вдали завывали сирены. Машины замерли поперек дороги, перегородив тротуар и уткнувшись в сугроб; поодаль, в пятидесяти метрах, сцепились друг с другом три автомобиля, освещенные красной мигалкой. Полицейский с бесполезным сигнальным флажком в руке метался взад-вперед; кругом толпились люди в заснеженных куртках. Мелькнула детская фигурка, ребенок перебежал через улицу и растворился в темноте.
Лессинг мгновенно принял решение: задний ход, разворот (затылок чудовищно болел) и обратно. Мотор завыл, но повиновался. Еще несколько секунд виднелись отблески бесчисленных огней.
А что теперь? Он никогда не мог похвастаться хорошим чувством ориентации; теперь же предстояло добраться домой, избегая больших дорог. Через некоторое время он припомнил одну улочку, по которой проезжал несколько лет назад. Да, все-таки есть еще путь.
– Ну хорошо, – пробормотал он и вдруг поймал себя на том, что сегодня эти два слова прямо-таки не сходят у него с языка. Открыл бардачок (с подсветкой, дополнительно установленной в его машине, как и многое другое) и обнаружил, что карты там нет.
Миновав еще несколько перекрестков, он уже не знал, где находится. То и дело навстречу попадались автомобили, продвигавшиеся вперед с неистово работающими дворниками; пешеход в пальто и шляпе замахал ему рукой и что-то прокричал, но Лессинг ничего не разобрал. Огромная снегоуборочная машина вяло проползла мимо, оставляя за собой никому не нужный галечный след.
Наконец-то вынырнула площадь, показавшаяся как будто знакомой. Фонтан и исполненная достоинства статуя с копьем в руке, призрачно торчавшая торчком. Со вздохом облегчения Лессинг включил радиоприемник. Послышалось только низкое гудение, разбавленное звуками – обрывками слов или чего-то другого. Он нащупал ручку настройки (нет, не эта; это громкость; другая, точно), после недолгих поисков шумы сложились в женский голос. «На настоящий момент движение на большинстве главных дорог остановлено. Власти прилагают все усилия, чтобы как можно скорее устранить заторы…». Свист усиливался и снова ослабевал: «…уборочные службы перегружены, и все только потому, что снегопад совершенно неожиданно…» Голос оборвался, оставив один шипящий хрип. Лессинг нервно закрутил ручку. «…Рекомендуем ни в коем случае не садиться за руль». Он выругался и выключил.
