Лев Кассиль - Матч в Валенсии

Наш теплоход «Комсомол» стоял у стенки в испанской гавани Вилльянуэва дель Грао, близ Валенсии.

Война была в разгаре; в гавани и в городе все двигалось, жило, шумело тревожно и возбужденно.

Ждали очередного воздушного налета. Зеркальные окна магазинов были зарешечены наклеенными на стекло бумажными лентами. По вечерам город гасил огни и горели только синевато-фиолетовые фонарики у домов да летели во тьме пригашенные вполсвета фары машин, надевших темные очки. Ночью вдруг начинали по-волчьи выть сирены, взвывали до истошного визга, и город замирал в полной тьме и тревоге. А утром люди собирались у больших ярких плакатов, которые взывали к сознательности населения, просили не устраивать больших скоплений на улицах, ибо «враг ищет случая для массовых убийств».

И вот однажды утром рядом именно с таким плакатом мы увидели огромную афишу. «Футбол», – прочли мы на ней и забыли о соседнем плакате.

«Футбол! Валенсия – Барселона! Все на стадион!» Матч был назначен на воскресенье, а в пятницу к нам на корабль явился сам Мануэль Руфо, фаворит валенсийских болельщиков, лучший игрок валенсийской команды, обожаемый Маноло Руфо.

– Оле, Манолито, Маноло! – кричали ему грузчики, работавшие на нашем теплоходе.

И чемпион приветствовал их с трапа, весело помахивая рукой. Он был очень высок и крепок. На выпуклой груди его поблескивал значок Социалистического объединения молодежи. Держался Маноло с достоинством и просто, как человек, привыкший к славе, но не придающий ей слишком большого значения.

Мануэль пришел к нам, чтобы пригласить советских моряков на воскресный матч. Он принес кипу билетов.

– Это наш последний матч, – сказал он вздохнув.

– Последний в сезоне? – спросил его кто-то из наших.

– Может быть, и в жизни, – усмехнулся он, пожав широкими плечами, – кто знает… Но именно потому, камарадос, игра будет очень серьезной. Мы уже не первый год встречаемся с Барселоной. Каталонцы[1] – наши старые противники на поле. Мы должны им напоследок всыпать за прошлогоднее поражение. Это была чистая случайность, клянусь вам, карафита, черт побери этого Санчо! Вы слышали о Санчо? Как, вы не знаете Санчо?! Что же на свете тогда вам известно, если даже о Санчо Григейросе вы ничего не слышали?! Григейрос – лучший игрок Барселоны, правый хав[2], будь он проклят, каналья! И таких хавов, поверьте мне, нет больше ни в одной команде на свете… От него не уйти, через него не пробиться, он мешает вам дышать, понимаете вы или нет? От него становится душно на краю поля. Кому, как не мне, знать это? Он правый полузащитник, а я – заметьте себе, ибо вы, вероятно, не слыхали и обо мне, – я, Мануэль Руфо, играю на левом краю. И даже мне не пробиться, не продохнуть от этого дьявола. Что за молодец! Но в воскресенье я ему докажу, что может сделать Маноло Руфо, когда он решил взяться за дело. Вы увидите. Приходите непременно. Скучать не придется. Это наша последняя встреча с ними на поле… Мы вместе уходим на фронт. Поезд отправляется через час после матча.

Он собрался уже уходить, но вдруг, вспомнив что-то, хлопнул себя по лбу:

– О, карафита! Чуть не забыл… У нас есть такой обычай. Самый почетный наш гость сам открывает матч. Советские моряки – лучшие гости Валенсии. Мы просим капитана русского корабля сделать первый удар по мячу.

Большой валенсийский стадион был полон в это воскресенье. Все билеты были проданы еще накануне, хотя у касс стадиона спорили друг с другом два плаката. Плакат муниципалитета просил не скопляться. Афиша союза молодежи призывала всех валенсийцев прийти на стадион, ибо сбор от матча шел целиком на нужды республиканской армии. Второй плакат переспорил.

В этот день Валенсия справляла свой традиционный городской праздник и на всех вышках стадиона трепетали легкие и нарядные флаги с гербом Валенсийской провинции: три серебряные звезды на голубом поле и оранжевые полосы вперемежку с желтыми. По случаю городского праздника многие пришли на стадион в национальных костюмах. На мужчинах были желтые и красные колпачки со свешивающимися кистями и свободные короткие белые штаны, белые чулки, легкие фигаро и широкие шелковые кушаки, плотно намотанные на талии. Девушки были в очень ярких и пестрых платьях с белыми кружевными передниками, с большими гребнями в волосах, с распустившимися валенсийскими розами на груди.

Стадион, залитый солнцем, цветистый и шумный, ждал начала игры. На трибунах ловким винтообразным движением ножа мгновенно очищали апельсины, ели каштаны, пили ледяную «оранхаду». Изредка кто-нибудь из-под ладони оглядывал небо, озабоченно, но без особой тревоги, как обычно смотрят болельщики: не испортит ли погода игры? Но сейчас в небе искали не тучу.

Команды вышли на поле со своими городскими знаменами. Каталонцы были в сине-красных майках, валенсийцы – в оранжево-желтых. Оркестр сыграл медленный, громыхающий гимн Каталонии, потом грациозную песенку Валенсии «Розы душистые в нашей доброй Валенсии…» Стадион подхватил ее. Потом все встали: оркестр играл гимн республики, «Гимно де Риего»[3], величественный и бодрый.

Команды выстроились в центре лицом друг к другу.

Каталонцы выглядели более коренастыми, чем валенсийцы. Нам сразу показали знаменитого Григейроса. Маленький, курчавый, полногубый, с круглыми насмешливыми глазами, он стоял на левом конце строя. Он хитро поглядывал то на противников, то на небо, то на публику. На трибунах с почтительным недружелюбием толковали о достоинствах этого опасного противника. Мануэля Руфо приветствовали любовно и с гордостью: «О, Маноло!… Держись, Манолито! Покажи этому коротышке! Хо-ле!»

Вдруг все вскочили. На поле вышел наш капитан Георгий Афанасьевич. Его сопровождали два командира республиканской армии. Стадион аплодировал. Оркестр заиграл «Интернационал». Девушки бросали розы нашему капитану. «Вива Руссия!»-кричали игроки. «Да здравствует СССР!» – провозглашал переполненный стадион. Когда все стихло, судья матча соединил руки предводителей обеих команд.

– Камарадос, – сказал судья, – вы стоите друг против друга последний раз. Завтра вам придется драться плечом к плечу и рядом. Но сейчас будет игра. Помните же, что это только игра. Будьте бережны, камарадос. Ваши руки и ноги нужны республике. Они принадлежат уже не только вам. Будьте бережны, прошу вас. И пусть победителем выйдет сильнейший.

Команды разбежались по местам. Капитан наш неловко подошел к мячу. Рефери[4] приложил сирену к губам. Георгий Афанасьевич, смущенно поглядев в сторону нашей ложи, ткнул ногой мяч и тотчас отскочил в сторону. Он еле выбрался из завязавшейся вокруг него схватки…

На поле все мчалось, сшибалось и стремительно перемещалось из конца в конец. Поминутно создавались драматические положения то у ворот Барселоны, то у ворот Валенсии, и публика бесновалась, вздымаясь, опадая на скамьи, подпрыгивая, вопя, рукоплеща и проклиная…

Нигде еще не приходилось нам видеть такого азарта на трибунах, такого темпа на поле.

Маноло понукали, подбадривали, умоляли. И он оправдал надежды сограждан. Как ни держал его верткий и неотступный Санчо Григейрос, Мануэль прорвался и вместе с мячом упал в сетку барселонских ворот. В наборных кассах не найдется столько восклицательных знаков, сколько потребовалось бы здесь для передачи восторгов стадиона. Мануэля осыпали цветами, девушки посылали ему воздушные поцелуи. Оркестр играл песню Валенсии.

– Что, коротышка?! – кричали Григейросу. – Что скажешь, малыш?! Тебя, кажется, еще укоротили…

Григейрос не обращал внимания на эти крики. Он только оттянулся от середины поближе к краю и словно присосался к Мануэлю. Он неотступно следовал за ним, перехватывая подачи, мешая бежать, оттирая в сторону. Руфо пытался обходить его, делая фальшивые броски, но отделаться от Санчо не мог. Карапуз преследовал его по пятам и путал все планы. Нетерпеливый Мануэль стал горячиться, удары его теряли точность, он спотыкался. Григейрос с неподражаемой учтивостью помогал ему подняться и, как заботливая нянька, сопровождал его, вертясь, как овчарка около взъярившегося быка, не давал Маноло доступа к воротам. Публика стала посмеиваться над беспомощностью Мануэля, тем более что победа города была обеспечена еще двумя мячами. Но вбил их не Маноло. Все его усилия были ни к чему. Григейрос начисто «закрыл» его, и команда, видя, что левый край поля непроходим, стала все реже пасовать Мануэлю.

Внезапно у ворот Барселоны снова заварилась каша… Публика привстала на трибунах. На этот раз Мануэлю удалось пробиться, к самому голу. Но тут подоспевший Григейрос сильно ударил по мячу. Удар был не из удачных. Мяч свечой пошел в небо над самыми воротами. Мануэль напрягся в ожидании, когда мяч вернется на землю. Он отжимал плечом Санчо, пытавшегося оттиснуть нападающего от ворот. Мяч высоко над головами медленно переходил в падение. Но вдруг Санчо, замерший как и все, с задранной кверху головой, закричал: