Дмитрий Панченко - Записки русского бедуина

Ландшафт создают дороги. Они позволяют увидеть то, что без них осталось бы скрытым от глаз и как бы не существующим: возделанные поля и спускающийся с холма лес, дома на противоположном берегу реки, башни замков и отдаленные шпили. Они впускают свет (прием, прославивший европейских живописцев) и соединяют разрозненное и разобщенное в одно прекрасное целое. Дороги — лучшее украшение природы, созданное руками человека, и я не знаю ничего другого, что бы так гармонично объединяло природу и цивилизацию.

Вся Европа прорезана сетью дорог — иногда густой, иногда редкой, но всегда достаточной. Они похожие и разные — отличаются оттенком асфальта, его шершавостью или гладкостью, четкостью разметки, шириной обочины. В автострадах преобладает общее, в более скромных дорогах заметней разнообразие. Когда дома включен телевизор и мой взгляд выхватывает едущую по дороге машину, я немедленно знаю, что дело происходит во Франции; я едва ли перепутаю французские дороги с немецкими, при том что люблю и те и другие.

Около полусотни европейских дорог отмечены буквой Е — общей для латиницы и кириллицы. Одна из них, именуемая Е 18, обнаруживается где-то в окрестностях Санкт-Петербурга и ведет на запад — через Выборг, к границе, в направлении Хельсинки и Турку. Она продолжается по ту сторону Ботнического залива и соединяет столицу Швеции со столицей Норвегии. Впрочем, на этом отрезке я никогда долго на ней не задерживался. Путь на запад — это путь в Западную Европу, и это значит, от Стокгольма — на юг.

Швеция — рай для автомобилиста: превосходные дороги, мало машин. Для путешественника, прибывшего в Стокгольм на рассвете, открывается множество приятных возможностей. Летнего дня хватит, чтобы добраться до Треллеборга и, сев на корабль, следующим утром оказаться в Германии. Еще короче путь в Гетеборг, откуда корабли в Данию отправляются несколько раз в день. Датский берег предстанет неожиданно высоким и красивым. Можно, не садясь на корабль, промчаться по новому мосту, переброшенному через пролив между Мальмё и Копенгагеном. В его мачтах и стальных тросах, вычерченных на фоне неба и моря, легкость парусного фрегата. Дорога, идущая на запад, приведет к другому мосту. Так по мостам переправляешься че-рез несколько морей и прибываешь на северо-немецкую равнину. Можно, повернув на юг перед Копенгагеном, ехать, пока не достигнешь земли, на которой нет ничего, кроме ветряков; упираешься в гавань, и паромом за сорок пять минут переправляешься на континент — в Путтгарден.

Современные корабли столь мощны и подвижны, что способны осуществить ваше перемещение из Финляндии в Германию всего за сутки. Вы будете любоваться видом бескрайнего моря, и, возможно, это произведет на вас неизгладимое впечатление. Я, правда, был несколько разочарован. Воды Балтики не были изумрудного цвета, не ныряли дельфины, и я думал о том, что море без берегов благородно, но скучновато, что лучше как у греков — всегда впереди какая-то суша — неведомая, интригующая — и сменяющие друг друга виды.

Поэтому дню на Балтийском море я предпочту день на дорогах Швеции. Сам себя везешь, сам себе хозяин. Конечно, это дело вкуса, и многие, отправляясь в Западную Европу, предпочтут вообще сесть на самолет. Что же, радость выезда за границу неистребима в человеке, выросшем в советское время. Вы одинаково окрылены, оставив позади паспортный контроль в аэропорту Франкфурта (или куда вы собрались) или же попрощавшись с финским пограничником в Валима. Если вам позволяют средства и навыки, вы можете в любом городе Европы взять напрокат автомобиль и свободно передвигаться по множеству стран; да и без этого у вас немало возможностей. Зачем же столь долгий путь? А вы представьте, что всякий раз, когда из города вы отправляетесь на Финский залив, вас везут с завязанными глазами. Залив как будто не стал от этого хуже, но оттого, что вы не знаете пути от города до залива, что-то пропало. Я знаю путь от дома до Гибралтарского пролива и путь, скажем, от Неаполя до северной оконечности Норвегии, а оттуда через Финляндию — домой. Я не помню, разумеется, всех поворотов и развилок; о многих километрах пути мои воспоминания расплывчаты и приблизительны. И все же я могу ощутить это пространство как целое, мне ведома связь частей. Это захватывающее чувство, поверьте.

В Европе множество интересных городов, посещаемых множеством туристов. Понятно, вы сами решили, куда вам ехать; возможно, вы сами спланировали маршрут. И все же турист ведом, путешественник — сам себе голова. Он ценит свободу передвижения, не ищет скопления людей, хотя и не бежит его, воспринимая как данность. Он легок и подвижен и не любит быть скованным. Туристы — неизменные участники тесноты, путешественнику нужен простор. Простор он находит в пересеченных дорогами природных ландшафтах, а не на городских улицах. Города — часть, а не средоточие его путешествия. Поэтому ему, пожалуй, нужна машина.

Когда мне было лет восемнадцать или двадцать и я жил в стране за железным занавесом, я решил для себя, что, если так будет продолжаться еще лет столько же, я из этой страны уеду — чтобы увидеть мир. Мне не пришлось уезжать. Занавес поднялся, и под рев моторов по сцене поплыли облака. Когда до противоположного берега оставалось всего ничего, я вдруг задался вопросом, а действительно ли существует Америка — я в то время погрузился в мир древней географии, а древние об Америке умалчивали. Поблекшая трава в окрестностях Аэропорта Кеннеди доказывала реальность заокеанского континента, и я впервые побывал за границей. За девять следующих лет, с осени 1988-го по осень 1997-го, я посетил немало стран и огромное число городов и наконец насытился самолетами, поездами и впечатлениями. Я ежедневно крутил педали — от заграничного дома, где жил, до заграничного университета, где работал, — и не помышлял о разъездах. Но тут от избытка жизненных сил я решил обзавестись машиной.

Права я получил накануне отъезда. Инспектор, который принимал у меня экзамен, проявил образцовую принципиальность: экзамен поставил, поскольку я не совершил ни одной ошибки, но предупредил меня, что машину я водить не умею. И был совершенно прав. Так что в Германии, где я к этому времени находился девять с лишним месяцев и собирался пробыть еще столько же, мне пришлось брать уроки вождения. Моим дополнительным наставником выступил мой друг — немецкий философ Андре Фурманн, который заставлял меня — кормилец двоих детей! — ехать с той скоростью, с которой положено, — то есть, по немецким понятиям, с максимально разрешенной — невзирая на склоны, подъемы и крутые повороты. Мы оба остались целы и невредимы, и вскоре я чувствовал себя непринужденно на любых дорогах. Со временем я понял: страны Европы столь интересны и притягательны, что по ним можно ездить бесконечно, и что я хочу узнать их по-настоящему, освоиться в переплетении гор, холмов и равнин, взаимопроникновении моря и суши, соединении речных долин и мостов, чередовании застроенных и открытых пространств и что все это не менее увлекательно, чем посещение городских площадей и улиц.

Отправляясь в путешествие, мы знаем заранее, что хотим увидеть, но готовы и к неожиданностям. К тому же мы можем свернуть, выбрать другую дорогу, заехать куда-то еще. Путешествие чревато приключением — любовным, гастрономическим, познавательным, административно-правонарушительным. Соглашайтесь на все, ибо вы не можете заранее знать, что будет взлелеяно вашей памятью.

Познавательные приключения отличаются тем, что некоторые из них начинаются еще до того, как вы выехали из дому. Меня удивляло, что на современных картах отсутствует канал, прорытый по приказанию Ксеркса. Готовясь к походу на Элладу, царь хотел предотвратить то, что произошло десятилетием раньше, когда персидский флот, огибая мыс у горы Афон, был уничтожен бурей. Удивляло, что о канале Ксеркса — чем не восьмое чудо света? — так мало говорят. Я подозревал что-то неладное и отправился посмотреть, как там на самом деле, двигаясь в направлении, противоположном персидскому вторжению. Когда проезжаешь Темпейское ущелье и оставляешь по левую руку Олимп, оказываешься, по существу, в другой стране: реки полноводны, равнины местами напоминают степь, более не звенит отовсюду пение цикад. Македония и Фракия, отрезанные с севера горами и прижатые к Эгейскому морю, — анклав континента там, где, казалось бы, царить еще духу Средиземноморья. У цели моего пути вижу щит с надписью по-английски и по-новогречески: «Археологический памятник: Канал Ксеркса». Но через этот канал я проезжаю не по мосту, а по земле и, развернувшись, обнаруживаю с южной стороны точно такую же надпись. Останавливаюсь, выхожу из машины: мирный сельский пейзаж, коровы и лошади пасутся там, где перешеек, казалось бы, должен быть заполнен водою! По-видимому, работы были действительно начаты, и громкая молва о неслыханном предприятии стремительно разнеслась среди греков; но осуществили задуманное лишь в незначительной мере, корабли же впоследствии перетащили волоком. Как я потом узнаю, нечто сходное утверждал еще в древности мой тезка Деметрий из Скепсиса (так назывался его родной город).