Михаил Лифшиц - Враки

Ознакомительная версия.

Я, наверное, беднее всех. На себя я трачу очень мало, почти ничего. Да и нечего тратить. Накоплений нет, пенсия очень маленькая. Я, конечно, покупаю фрукты. Приходится, мне фрукты нужны для сердца. И молочные продукты, мне они нужны для желудка. Вы знаете, бывают такие йогурты «Активиа», с персиком, с грушей, еще с чем-то, сейчас не помню. Вот я их покупаю. Но колбасы, ветчины – это мне не по карману. Иногда они привозят мне колбасу, но я ее не ем, разве что попробую кусочек. Ну, объективно скажу, вкусно. Но не для меня, пусть ест ее кто побогаче. А я этот жалкий кусок колбасы кладу в морозилку. Пусть валяется там, пока не протухнет… Вообще-то я ничего не выкидываю. Жизнь, проведенная в нищете, определила привычки. С моей фантазией и сноровкой я из любого завалящего куска приготовлю такое, что им, с их убогой фантазией, и не снилось.

Они – это сын, сноха, внук, внучка, жена внука, правнук. Ну, там есть еще родственники подальше. Внучка взяла привычку нюхать каждый кусок, который я ей даю. Я раньше объясняла, что все свежее, а теперь говорю – не хочешь, не ешь – я сама съем. Так она говорит, чтоб и я не ела.

Внук Борька попроще, лопает все подряд, не капризничает. Но внуки редко у меня бывают, Борьку не видела восемь месяцев… Не обращайте внимания, я не плачу, это аллергия…В прошлое воскресенье…нет, в субботу он был у меня, привез деньги. Он только и приезжает, чтобы дать денег, а так никогда, даже не позвонит лишний раз. Я, конечно, его прекрасно накормила и поблагодарила, сказала, что очень кстати, потому что я совсем на мели. Он говорит: «Бабушка, но у тебя же есть деньги!» Я ему: «Откуда?» Он глаза вылупил, не знал, что сказать. Да, у меня есть тысяча долларов, но это отложено на операцию, вдруг мне потребуется операция на глазах. Еще есть пятьсот на черный день. Я не могу эти деньги тратить, ведь мне не на кого рассчитывать, я должна иметь неприкосновенный запас. Не знаю уж, что Борька сказал потом своему папаше, моему сыну, наверняка, какую-нибудь гадость про меня. Я упредила, сама позвонила сыну и сказала, что у меня был Борис, привез мне немного денег, а то у меня было очень тяжелое положение. Не удержалась, сказала, что я Борьку прекрасно накормила. Сын должен понимать, что я, при всей моей нищете, накормлю внука лучше, чем они. Сын сказал: «Спасибо», наверное, не понял. Еще Борька, уезжая, сказал: «Бабушка, никому и никогда не говори, что у тебя нет денег». «А я и не говорю», – отвечаю. А он: «И не говори». Хамство!

Да, бывает, пожалуюсь слегка. Должен же человек о чем-то говорить. Тут на даче я стала расспрашивать соседку, такая старушка, не очень умная, сколько у нее уходит денег на содержание кота. Она стала все подробно перечислять, сказала, что один месяц все расходы даже записывала. Я слушаю в пол уха, мне это не очень интересно. Спрашиваю все-таки, чтобы поддержать разговор, сколько стоит кошачий ошейник против блох. Она говорит, что двадцать рублей. Я говорю: «О, не дорого, за такие деньги даже я могла бы его носить!» Остроумно, правда? Но соседка не отреагировала, видно, эта шутка выше ее понимания. А сын рядом сидел, покраснел и уставился в стол. Все-таки удалось его зацепить, заговорила совесть, как он к матери относится. Причем, к замечательной матери! То, что они мне дают, эти жалкие подачки, ничто по сравнению со стоимостью моей квартиры. Когда я умру, они продадут мою квартиру и всю свою так называемую помощь вернут сторицей. И они должны это понимать. Я время от времени спрашиваю, конечно, вскользь, между прочим, сколько стоит моя квартира. В том смысле, сколько вы мне денег должны?! Сын не любит этих вопросов, но ничего, стерпит!

Пришла наша дачная молочница и спросила: «Творог нужен?» Сноха ответила, что не нужен, есть творог. А я робко так: «А сколько стоит?» Молочница назвала цену, а я: «Ой!..» И закрыла ладонью рот, как будто от испуга. Молочница с возмущением сказала снохе: «Ну что ты! Купи маме творог!» Сноха купила, куда деваться… Я вообще-то творог не люблю, да и был творог в холодильнике. Но как я эту сцену мгновенно придумала, отрежиссировала и исполнила! И людям ясно, кто есть кто. И ясно, что они меня в черном теле держат!

Я забочусь обо всех, обо мне же не думает никто. Даже внуки, которых я воспитала, заложила все нравственные основы. Конечно, я не сидела с внуками подолгу, как сидят некоторые бабушки, которые больше ни на что не способны. Когда-то собиралась стать у них нянькой на год, когда внучке должно было исполниться полтора года. Даже сама увлеклась этой перспективой, ведь я – человек творческий, могу увлечься…Каждый раз, когда видела внука и внучку, говорила им страшным голосом: «Ну, скоро я за вас возьмусь!» Как они счастливо смеялись! От своих родителей они, конечно, не могут получить такой игры, такой искрометности… А сын и его жена, люди не слишком далекие, восприняли как должное, что они меня (меня!) заполучат в качестве домработницы на целый год, и ни о чем не заботились – ни о детском саде, ни о няньке. А я подумала: с какой стати! Я им сказала накануне, не помню, за день или за месяц, что надо искать другой вариант. У невестки челюсть отвисла: «Так ведь делать нельзя, мне ведь завтра – на работу, – говорит. – Это ведь грех, грех». Открыла рот, ничтожество. Я ее сразу припечатала: «Ты не понимаешь, – говорю. – Вам же это выгодно: я буду работать, зарабатывать и давать вам деньги». И действительно, давала им деньги… из своей мизерной пенсии. И в детский сад внучку я же и устроила, так что никого я не подвела. Это эпизод, шероховатость столетней давности. Таких эпизодов немного, меня ни в чем нельзя обвинить даже на самом строгом суде… Если уж в порядке самокритики… Был один случай, еще раньше. Моя приятельница, вы ее, наверное, знаете, Беляева, очень талантливая писательница. Не знаете? Ну, что ж поделаешь, не всем дано…Она мне напела, что по субботам-воскресеньям берет внука и как она от этого счастлива, и как ей хорошо. Я наслушалась, сказала сыну, чтоб привез Борьку, ему тогда было года два. Привозят в субботу утром, а к вечеру мальчишка заболел. Вызвала родителей, померили температуру – 38,8! Я сказала, что с больным ребенком сидеть не буду, забирайте. Сын просил оставить ребенка, говорил, что не надо с ним сидеть, он сам останется, а как только температура спадет, заберет. «Нет, говорю, нечего здесь устраивать общежитие! Закутайте потеплее, подгоните такси и через полчаса будете дома». Вот, пожалуй, и все. Больше мне себя не в чем упрекнуть, да и то я эти случаи помню, потому что у меня очень цепкая память, склероза нет, слава Богу. Прекрасная память и обостренное чувство справедливости.

А так, каждое лето на даче, сначала с обоими, потом внук подрос, только с внучкой. Всего, конечно, заранее накуплю. Я им так и говорила перед отъездом, что вам ни о чем думать не нужно, я все приготовила. Они как будто не слышат меня, сами покупают (или, в то время, достают). Потом каждую неделю везут. Я им говорю, довольно резко, чтобы поняли: «Зачем вы это понавезли? Куда я это дену? Все протухнет!» Сын меня отодвинет, запихнет продукты в холодильник, вот видишь, говорит, мама, все влезло. Делает вид, что не понимает. Ведь я из деликатности так резко говорила, ведь я не хочу никого утруждать. А этот разместил в холодильнике и говорит: «Вот видишь…» Он у меня глуповат слегка. Я даже стихи про него написала. Там есть такие строки: «Не сразу видишь так, кто – умный, кто – дурак». Читала ему несколько раз, а он не понимает, что про него. Я ж говорю…

Теперь я им не нужна и они, чтобы не заботиться обо мне, создали мне ореол злодейки. Даже правнука подучили. Летом на даче недолго был правнук, сын мой его взял во время отпуска. Три с половиной года ребенку, соображает уже. Я его подозвала и спрашиваю: «Я – плохая?» Он говорит: «Пляхая». «Тебя кто, папа научил?» Он отвечает: «Папа». Я как оттолкну его от себя, он аж отлетел на крыльцо и на крыльце шлепнулся. Я сразу сообразила, что не так спросила, ведь подучил-то мальчишку сын, а он ему не папа, а дедушка, но это мелочи. Главное, что они обо мне все плохое говорят. Возможно, сын видел, как мальчишка спиной вперед вылетел на крыльцо. Даже поволновалась немного, не затеял бы скандала. А он пришел и говорит: «Мам, посмотри, у Бобосика твои глаза!» Я ж говорю, он у меня не понимает, что происходит вокруг него… Действительно, у мальчика разрез глаз напоминает мой. Так, ничего, довольно милый мальчик. Я могла бы с ним побыть, но мне, при моем сердце, нельзя поднимать тяжести.

Я очень больна. Только благодаря силе духа, творческому огню я еще держусь. Ведь мне нет еще восьмидесяти лет, а у меня сильная одышка, сердце вообще никуда. Нет, неплохо выгляжу я на ваш взгляд, спасибо, конечно, но это я сейчас. У меня накрашены губы и, главное, я дома. А стоит выйти на улицу, особенно в мороз, так я шагу не могу ступить, так сильно задыхаюсь. Я – подарок для них. Я могла бы слечь, а они должны были бы за мной ухаживать. Я так им и сказала. Слушают и молчат, я ж говорила, недалекие люди… Они стали часто болеть, но так, не тяжело. Даже не позвонят. Я сама должна звонить и поименно расспрашивать – где этот, где тот. Почему в больнице, когда операция? Всегда выясняется, что какая-нибудь ерунда: удаление желчного пузыря или камни в почках, а то и вообще грипп. Я обзваниваю своих знакомых, и обязательно оказывается, что у кого-то в моем окружении подобное было и прошло. А они носятся с этим как дурень с писаной торбой… Не понимают, кто по-настоящему болен и заслуживает сочувствия… Сын спрашивает: «Как ты себя чувствуешь?» Я отвечаю: «Чувствую…», так, с нажимом, что, мол, пока еще чувствую, но уже недолго им осталось меня терпеть. Или: «Я работаю, только этим и спасаюсь, а то что ж мне, сидеть дома и головой об стенку биться?» Так отвечаю и таким тоном, знаете, хорошим, чтобы прочувствовал всю степень своей вины передо мной. А он в ответ: «А почему тебе нужно биться головой?» Не понимает, а может, притворяется. Ну, да Бог с ним, лишь бы они были здоровы, а я уж как-нибудь доживу, мне немного осталось…Не обращайте внимание, что я плачу, я теперь часто плачу. От этого и зрение стало хуже, как говорят в народе, выплакала глаза…

Ознакомительная версия.