Комната была кричаще пестрой и забитой до отказа. На стенах портреты исторических деятелей в богатых национальных одеждах. Несколько картин в роскошных рамах изображали деревенские праздники: пышную свадьбу, кавалькаду всадников в парадных костюмах, церемонию по случаю дня святого Димитрия, всенародный сбор винограда. Кое-где висели увядшие, перевитые лентами букеты цветов, преподнесенные поэту за стихи. Повсюду скатерти, кружевные салфеточки, разные искусно вышитые народные поделки.
На небольшой полочке свирель, на которую положен букетик, подобранный в цвет национального флага.
Этнографический музей, да и только.
Однако это была квартира поэта.
Гармонию нарушали только два предмета, так сказать, международного характера: удобное, покойное кожаное кресло, в котором поэт сочинял свои пламенные патриотические стихи, и огромный черный письменный стол, за которым он с всклокоченными волосами доводил их до совершенства.
Был вечер.
В комнате горели все лампы.
В воздухе мешался пряный запах ладана и духов. Искрилась радость большого праздника.
Поэт сидел на просторном диване, который украшали трехцветная бахрома и народные вышивки.
Черноглазая женщина средних лет, однако стройная и проворная, накрывала на стол. Поставила закуски, изысканные напитки.
Это была Вероника, «невеста» поэта.
— Пора бы уже твоему другу прийти, — сказала она.
— Придет, — отозвался поэт немного погодя и потом с подозрением добавил: — А что это ты его так ждешь?
— Уже все готово.
— Признайся, что он тебе нравится.
— Да ведь я с ним не знакома!
— Ах, извини, действительно, — сказал поэт, улыбнувшись. — Ну, значит, понравится.
— Неужели он такой симпатичный?
— Нет, богатый.
— А кто он?
— Владелец магазина «Все для венгров».
Вероника рассмеялась:
— А-а… Теперь понятно!
— Что понятно?
— Почему вы дружите. А то я все удивлялась, как это поэт дружит с торговцем. Теперь понятно: у тебя стихи национальные, а у него — товары.
В дверь постучали.
Вероника поправила прическу и одернула книзу вырез платья.
— Прошу! — сказал поэт.
Вошел мужчина лет сорока пяти, уже начинающий полнеть. С бурной радостью бросился пожимать поэту руку:
— Поздравляю, от всей души поздравляю! Великое дело пройти в Академию в такие годы.
— Благодарю, — поклонился поэт. — Каждая моя строчка написана во славу нации. Однако позволь я познакомлю тебя с моей невестой.
Вероника, плотоядно улыбнувшись, подала руку для поцелуя.
— Я так много о вас слышала, — протянула она.
— Спасибо, очень приятно.
— Говорят, магазин ваш приносит изрядный доход.
— Более или менее, — согласился коммерсант и указал на поэта: — Вот кого нужно благодарить за мои доходы, вашего любезного жениха. Это он, собственно говоря, создал моду на предметы народного обихода своими великолепными стихами.
— Он у вас в доле? — спросила Вероника.
— Дорогая, прошу тебя! — оскорбленно вскричал поэт.
— Ну, он не может на меня пожаловаться, — улыбнулся коммерсант.
Поэт сконфуженно кивнул в сторону стола:
— Прошу садиться! И уж не обессудь, что мы отмечаем это торжество в таком скромном составе.
— В каком же скромном, когда среди нас присутствует столь обворожительная дама.
— Спасибо, — заулыбалась Вероника. — У нас и шампанское есть. Несколько бутылок.
Они сели за стол.
После первого бокала Вероникина ножка придвинулась к колену коммерсанта.
— Простите, это ваша нога?
— Нет, что вы!
Они принялись обсуждать стихи поэта.
— Я плакала, когда читала их, — сказала Вероника.
Коммерсант солидно заметил:
— Несомненно, эти стихи сыграли величайшую роль в пробуждении нашего национального самосознания.
— Ну а в его становлении разве нет? — с важностью добавила Вероника.
Поэт смиренно подпустил в глаза блеску.
— Я всего лишь скромный слуга народа, — сказал он, поднимая бокал. И выпив, тихо заметил: — Однако я считаю, что последний сборник — лучшее из всего написанного мною.
Он встал, принес книжку, но не сел, а начал листать ее. Долго с наслаждением переворачивал страницы, потом решился и растроганным, звучным голосом прочитал название стихотворения:
— «Крестьяне святы».
Вероника поднялась, поцеловала поэта и, ласкаясь, словно кошечка, отобрала у него книжку.
— Потом почитаешь, после шампанского.
— Мы увенчаем себя стихами в завершение вечера, — сказал коммерсант.
Они снова сели и выпили.
— Какая сегодня была чудесная погода! — сообщила Вероника. — Мы с подругой и ее женихом ездили на машине за город. Было так замечательно! Просто чудесно! Кругом лес, а мы мчимся по дороге, между диких скал, чудо!
— Вы любите гулять в лесу? — спросил коммерсант.
Вероника опять коснулась его колена.
— Обожаю! — сказала она. — А у вас есть машина?
— Конечно.
— Закрытая?
— Да, но можно опустить окна.
— Зачем?
— Чтобы было больше воздуха.
— А, воздуха и так будет достаточно, если поехать туда, где мы сегодня были.
Поэт поднял бокал:
— Давайте на «ты», ребятки!
Они выпили до дна.
— Можем завтра же поехать, — сказал коммерсант. — Завтра как раз воскресенье. После обеда и поедем.
Вероника подскочила.
— Вот будет замечательно! — воскликнула она и на радостях достала еще шампанское.
Она не угомонилась, даже когда они выпили.
Поэт почти не разговаривал. Он немного сник после того, как ему не дали прочитать стихотворение, и налег на вино. Через час он был уже основательно пьян, встал, огляделся, словно пытаясь вновь отыскать книгу, и вдруг покачнулся.
— Простите, — пробормотал он и вышел.
Национальный костюм скрылся за дверью.
— Крестьяне святы, — насмешливо сказал коммерсант.
Вероника обмякла на стуле и жалобно протянула:
— Даже не знаю, так чего-то хочется…
— Чего же, дорогая? — спросил коммерсант.
— Догадайтесь.
Они испуганно отпрянули друг от друга, когда открылась дверь.
Поэт чуть было не заметил их.
Стихов, однако, в комнате-музее так до утра и не читали.
Назавтра в три часа дня они тронулись в путь на машине, на которой развевался национальный флажок.
За рулем сидел коммерсант, рядом Вероника в розовом дождевике. Поэт скучающе развалился на заднем сиденье, у него был такой унылый вид, словно это вовсе не он пробудил национальное самосознание.
Они выехали из города и весело мчались по извилистым дорогам, под покровом нескончаемого леса.
Вероника то и дело восклицала:
— Ах, как замечательно!
— Какая глушь!
— Просто изумительно!
Коммерсант не переставая улыбался.
— Нравится? — спросил он.
— Очень!
— А что больше?
— Что, чтó больше?
— Я или эти дикие места?
— Ты тоже дикий.
Они петляли меж нависавших над ними скал.
— Стой! — раздался вдруг чей-то окрик.
Посреди дороги возникла фигура с револьвером в руке. Это был рослый, молодой мужчина, кстати, в национальном костюме.
— Грабитель! — побледнел коммерсант и остановил машину.
Мужчина приблизился и направил на них револьвер.
— Деньги! — потребовал он.
Поэт поник головой.
— Он в национальном костюме! — прошептал он потрясенно.
— Выходи и деньги на бочку! — скомандовал грабитель.
Первой выскочила Вероника.
— У меня нет денег, — сказала она.
— У вас я и не взял бы, — отозвался грабитель. — Отойдите в сторонку.
Поэт, сжавшись, вылез из машины.
— У меня нет денег, — сказал он, подняв руки.
— А что есть?
— Только душа.
— К чертям собачьим вашу душу, — выругался грабитель и набросился на коммерсанта.
— Деньги! Живо!
Коммерсант стонал и кряхтел.
— Живо! Не то пристрелю!
Коммерсант, дрожа, вытащил пачку банкнот и отдал.
— Ваше счастье, — сказал грабитель и начал пятиться к лесу, не опуская направленного на них револьвера, улыбнулся Веронике, бросился в чащу и был таков.
— Какой симпатичный, — сказала Вероника.
Поэт и коммерсант не сразу обрели дар речи. Они присели на бампер и, уронив головы на ладони, застыли в скрюченных позах.
— Обокрал, мерзавец!.. — выдохнул наконец коммерсант. — Но я тоже идиот, взять с собой деньги!
Он оглядел свой костюм, заглянул в карманы.
— Конечно, в этом костюме я был в субботу в магазине… Всю месячную выручку прямо в карман и сунул… Обокрали, обокрали!..
