Ознакомительная версия.
Привет тебе, тихое пристанище, где потрудилось для Бога в истинном монашестве столько высоких душ, где обрели покой и обновили силы столько мирян! Слава создателям твоей немеркнущей духовной славы, слава святым твоим игуменам и старцам, чьих имен не забудет православный народ, благо теперешним твоим насельникам и трудникам».
Е.Поселянин. «Оптина пустынь»
Российская попойка имеет удивительное сходство с пожаром – подобно тому, как он, раз начавшись, не успокаивается до тех пор, пока не переварит в своем огненном нутре все то, что попадется ему на пути, так же и она будет неуклонно стремиться к расширению и продолжению в пространстве и времени. Это не западный способ пития, где каждый деловой разговор предваряется неизменным вопросом: «Что будете пить?»; в России пьют все, что пьется, и отнюдь не для того, чтобы можно было занять руки бокалом во время деловой беседы, а для того, чтобы занять разговором душу и отвлечься – и от всех дел, и от всей смертельно надоевшей, бестолковой обыденности. А потому алкоголь в России – это не вспомогательное средство, повышающее общий тонус, это образ жизни, противоположный работе, недаром же слова «пить» и «гулять» стали почти синонимами. Однажды знаменитый атаман Платов, отвечая на вопрос императрицы, гулял ли он в Царском Селе, сказал, что особой гульбы не вышло – «а так, всего по три бутылки на брата».
И в этом главная особенность российской попойки, вполне отражающая основные свойства раздольной русской души – ведь гуляют здесь так, чтобы не только собственную душу вывернуть наизнанку, извергая обратно остатки немудреной закуски, но и так, чтобы чертям стало тошно.
«То ль раздолье удалое, то ли смертная тоска» – вот два знаменитых полюса, между которыми мечется все разнообразие русской духовной жизни. После первого тоста, когда впереди еще много блаженных минут, участники попойки впадают в «раздолье удалое», которое постепенно, по мере убывания «огненной влаги», сменяется тоской, грозящей стать совсем «смертной», если не удастся восполнить естественную убыль того, что питает российские духовные силы. С наступлением этого рокового момента ощупываются карманы и пересчитывается наличность, нетвердой рукой тыкаются в губы последние сигареты и, гонимые сладкой надеждой, участники попойки отправляются «добавлять», при этом непременно так громко хлопая всеми попадающимися по пути дверьми, словно это является составной частью ритуала.
Именно в таком виде и с таким шумом в один из августовских дней 1993 года из дверей местной безымянной гостиницы славного города Козельска, ужасно гордящегося тем, что упоминается в летописях на года раньше Москвы, вывалились два недавних собутыльника. Более молодой из них, высокий и смуглый, с копной темных вьющихся волос, делавших его похожим на нестриженного пуделя, с веселым и чуть нагловатым взглядом, выйдя на свежий воздух, с шумом выдохнул струю сигаретного дыма в направлении белеющего через дорогу постамента, водруженного над братской могилой жителям Козельска, павшим при осаде города в 1258 году, но еще совсем недавно служившего пристанищем языческому идолу нашего века, непременному атрибуту всех российских городов. Весело засвистев, он повернулся к своему спутнику:
– А вот и постамент для нас готов, а, Артур Александрович? Не хотите ли взобраться и застыть навеки в бронзе или граните?
– Что ж, предложение неплохое, – рассудительно отвечал тот, весьма высокий и крупный мужчина лет пятидесяти с огромными кустистыми бровями и низко надвинутым на глаза лысоватым лбом, что производило впечатление некоторой угрюмости, – но я думаю, у нас в данный момент несколько иные интересы?
– И состоят они в удовлетворении все возрастающих духовных потребностей. А потому путь наш…
– Направо.
– И во мраке, – споткнувшись и выругавшись, добавил молодой. – И почему только в этом чертовом Козельске так мало фонарей?
Они обошли небольшой сквер, разбитый перед гостиницей, и, свернув направо, стали спускаться вниз к современно-унылому зданию Дворца культуры.
– Что поделаешь, Дмитрий, Козельск маленький город, который за свои семьсот с лишним лет почти не вырос в численности жителей, и здесь многого нет…
– Но и кое-что есть. Что за пародия – весь город задыхается от пыли, и ни одной поливальной машины! Зато вокруг военные базы с ракетами на боевом дежурстве, нацеленными, наверное, на те города, где полно поливальных машин, но нет ракет. Ну, вы как старожил хоть правильно нас ведете?
– Мы почти у цели. В этом Дворце культуры функционирует единственный на весь город ночной бар.
– И все?
– Все, насколько мне известно.
Хотя Дмитрий назвал своего собеседника старожилом, оба они были москвичами, просто лет пять назад Артур Александрович Погорелов купил себе в Козельске дом с участком земли, чтобы можно было летом вывозить детей поближе к природе. Здесь он проводил время как классический российский обыватель, мнящий себя интеллигентом – то есть целыми днями валялся в старом, прорванном в трех местах гамаке, висящем меж двух, небрежно вкопанных и покосившихся столбов, и читал книги. Когда ему это надоедало, он вставал и отправлялся пешком в знаменитую Оптину пустынь, чтобы побеседовать там с монахами и игуменом – отцом Мерхесидеком. В результате таких бесед появились две небольшие статьи: одна – в «Новом времени», другая – в журнале «Москва», повествующие об истории и нынешнем дне этого центра русской духовной культуры, знаменитого тем, что его благоговейно посещали многие русские классики, в том числе Гоголь, Толстой, Достоевский, Соловьев.
А на участке тем временем желтели две чахлые грядки с картошкой и луком, но зато бурно зеленела густая трава, которую приходила косить для своей козы соседка-пенсионерка. Дом разваливался и изнутри уже походил на топившуюся по-черному избу восемнадцатого века, но Погорелов не торопился даже прибить дощечку, отлетавшую от порога, предпочитая вместо этого с завидным постоянством и терпением прилаживать ее на место, изводя своих гостей и близких напоминаниями об осторожности.
В свое время он проиграл выборы, баллотируясь в составе какого-то зоологического движения в депутаты Моссовета. Против него на собраниях избирателей, стал резко выступать один из бывших приятелей, видевший его козельские владения. В качестве самого порочащего Погорелова факта он приводил в пример состояние его земельного участка: «Неужели этому человеку, который за пять лет поленился хотя бы раз перекопать свои шесть соток, вы доверите устройство всего городского хозяйства?»
Погорелов проиграл, но это не лишило его бодрости духа, которая, напротив, совершенно отсутствовала у жены. В то время как восьмилетний сын болтался на улице, а четырнадцатилетняя дочь зачитывалась мексиканскими кинороманами, мадам Погорелова целыми днями варила картошку, горестно жалуясь на свою судьбу всем, кто случайно забредал в гости. При этом она втайне гордилась своим мужем, поскольку – «настоящий ученый», он ухитрился получить степень доктора наук за какую-то тривиально-экологическую диссертацию, и, по ее мнению, должен был вести себя соответствующим образом. Одним из гостей случайно оказался Дмитрий. По заказу администрации калужского машиностроительного завода он проводил там социологическое исследование на тему отношения рабочих к предполагаемой приватизации и, решившись наконец воспользоваться давним и настойчивым приглашением своего бывшего научного руководителя, он сел на калужский автобус и через два часа оказался в Козельске.
Однако дом семейства Погореловых, в котором при прежнем владельце был телефон, а теперь не было даже и репродуктора, произвел на него столь удручающее впечатление («В КПЗ и то уютнее», – решил он про себя), что, решительно отклонив предложение переночевать, снял номер в гостинице, благо в связи со свободными ценами и свободных номеров хватало.
Именно в этом-то номере, двухместном, хотя там жил один Дмитрий, они и отпраздновали встречу привезенной им из Калуги бутылкой «Столичной», изготовленной местным филиалом знаменитого московского завода «Кристалл».
Яркозвездная ночь была великолепна, хотя любоваться ею, гуляя при этом по Козельску, особенно не приходилось – улицы были кривыми, темными и пустынными, а потому даже самые центральные из них не внушали душевного спокойствия. Коммерческие палатки, появившиеся здесь как первый признак наступающей цивилизации, закрывались в одиннадцать, боясь ночных погромов.
В одном крыле темнооконного здания Дворца культуры над входом в подъезд призывно горела неоновая надпись «Ночной бар». Они проворно вошли внутрь, где в полутемном зале за бутылкой водки скучали три какие-то личности мужского пола и самой невыразительной наружности, и с ходу приникли к стойке, за которой лениво беседовал бармен с барменшей. Ночная жизнь в Козельске явно не била ключом. Взглянув на прейскурант, Дмитрий только прищурился и засвистел:
Ознакомительная версия.
