Альфредо Конде - Человек-волк

Это невыдуманная история. Ее персонажи и описываемые в ней события реальны, большая часть высказываний действующих лиц также соответствует действительности. В том, о чем она повествует, нет ничего вымышленного. Мануэль Бланко Ромасанта существовал на самом деле, как существовали Барбара Гарсия и ее сестры, а также некий дон Висенте Фейхоо-Монтенегро-и-Ариас. Как и некий Педро Сид. И мистер Филлипс, занимавшийся электробиологией, а также не знаю точно, сколько еще мудрецов — в любом случае немало, — что свято уверовали в его теории, ознакомившись с якобы подтверждавшими их опытами. Реальны и все остальные персонажи, что предстанут перед читателем по мере изложения событий.

Суд над Мануэлем Бланко Ромасантой состоялся в Альярисе в середине XIX века, когда Ла Сиралья — так называют этот город те, кто в нем родился, возможно потому, что мы, его уроженцы, привыкли всегда видеть вещи по-своему, как бы с другой стороны, — был уже не средневековым столичным градом, а всего лишь маленьким провинциальным городком, населенным ремесленниками, врачами, адвокатами, нотариусами, а также государственными служащими, судьями, военными, телеграфистами и прочим разнообразным людом, разорившимся дворянством, предпринимателями, разбогатевшими благодаря кожевенному производству, и другими представителями этой отрасли: дубильщиками, сапожниками и шорниками. Жили там также и мелкие землевладельцы, и безземельные крестьяне, занимавшиеся поденным трудом; торговцы, лавочники, печатники, плотники, кузнецы, каменщики и перекупщики скота вносили последние штрихи в богатую и разнородную панораму местного общества. Легко представить себе, с каким нетерпением ожидался здесь суд над Человеком-волком и какие он вызвал страсти.

Мануэль Бланко Ромасанта, известный как Человек-волк из Альяриса, на самом деле был родом не из Альяриса, а из Регейро, как будет ясно из изложения, но именно под этим именем он вошел в историю. Он был обвинен в девяти убийствах и сознался, что становился убийцей всякий раз, как этого требовало его тело, превращавшееся временами в тело кровожадного животного. Обвиненный как человек-волк в том самом году, что упоминается в тексте, и за те самые деяния, которые там описаны, он, единственный во всей мировой судебной практике, был осужден именно на таком основании. Большинство газет и журналов того времени, попав под влияние тогдашних мошенников от науки, как, впрочем, и значительная часть общества, поверили в эти бредни. Рассказав эту историю, я выплатил старый долг перед семьей и перед культурой, к которой принадлежу.

С самого детства я знал о существовании Мануэля Бланко Ромасанты, но, как и большинство детей моего окружения, называл его не Человеком-волком, а Жиродером или Потрошителем, а иногда и Человеком с мешком. Семейное предание — рассказы, передающиеся из поколения в поколение, — поведало мне о том, что мой прапрадед дон Висенте выступал на процессе в качестве врача, хотя его выводам и не уделили должного внимания. Всякий раз, слушая историю прадеда моей матери, которую она часто рассказывала мне, я обещал себе, что, когда стану писателем, непременно поведаю миру известную мне правду об этом. Что я и делаю. Все рассказанное здесь — чистая правда. Вымыслом являются лишь размышления и чувства Мануэля Бланко Ромасанты, вложенные в него мною.

Я не случайно говорю об этом: ведь были и другие истории, написанные по поводу тех же событий за много лет до того, как была написана та, которую сейчас предваряют эти заметки. Но кто сказал, что те истории более правдивы? Кто сказал, что эта менее правдива, чем они? В тех, других историях Мануэль Бланко Ромасанта представлен невежественным и суеверным, грубым и опустившимся галисийцем, поверившим, что на нем лежит проклятие, что полностью соответствует древним представлениям человека атлантической культуры, коей принадлежит и автор, и его персонаж. Из прутьев невежественности и грубости, глупости и упадка были сплетены романы и кинофильмы, докторские диссертации и прочие писания, представлявшие самые разнообразные толкования этой темы. Меня они всегда коробили. Не потому, что они менее правдивы, чем моя история, нет, они, по меньшей мере, настолько же правдивы, а потому, что они привычно клеймят галисийцев зловещим клеймом суеверия, грубости, невежества, что далеко не всегда соответствует реальной действительности. Как раз она-то и волнует нас в данном случае.

Я хочу сказать, что мы, галисийцы, тоже можем быть суеверными, невежественными, грубыми, мы не в меньшей степени наделены недостатками, как, впрочем, и достоинствами, чем и другие народы. Иногда верх берут недостатки, но подчас и достоинства. А часто и то и другое. Я бы сказал, что обычно они проявляются вместе. Вернее, всегда проявляются вместе. В конкретном же случае суда над Мануэлем Бланко Ромасантой, над Человеком-волком, самыми суеверными и невежественными были не представители простого народа и не галисийская медицинская общественность, а те, кто поверил в тогдашних мошенников от науки; иными словами, именно представители зарубежной научной мысли, а также наши отечественные мудрецы с готовностью приняли объяснения Мануэля Бланко Ромасанты, который решил предстать перед всем миром в качестве человека-волка, дабы вызвать сострадание и добиться сочувствия и прощения. Представляя его как серийного убийцу, как serial killer, выражаясь на современном, пусть и порочном языке, я, исполнив свой первый долг перед семьей, теперь оплачиваю и второй, хотя никто не принуждал меня к этому.

Меня зовут Мануэль Бланко Ромасанта, и сейчас, когда я начинаю писать эти воспоминания, мне идет сорок третий год. Родился я в Регейро в 1810 году. Односельчане до сих пор зовут меня Лавочник, но в историю я войду как Человек-Волк. В этом я уверен. Хотя большинство обывателей, самых бесхитростных и, вполне возможно, самых проницательных, будут продолжать называть меня Жиродером или Потрошителем. Регейро находится неподалеку от Эсгоса. Это даже не деревня, а крохотное селеньице, расположенное немного ниже церкви Санта Баиа, издавна обслуживавшей приходы Соутело, Лама и Регейро. Мой дом, дом, где я появился на свет, стоит как раз у дороги, ведущей от приходской церкви, первым из нескольких домов, что, собственно, и образуют селение.

Чтобы из Регейро попасть в Эсгос, при выходе из деревеньки нужно пройти как раз мимо моего дома и выйти на дорогу, ведущую в Ламу, а потом, миновав поселок, продолжать идти в гору, будто собираешься забраться на вершину Коусо; однако, не доходя до нее, следует повернуть налево и спускаться вниз уже по большой дороге до самого Эсгоса, который расположен совсем близко; можно даже сказать, слишком близко.

От моего дома, если смотреть поверх его крыши, видна вершина Кастело, более остроконечная, чем остальные близлежащие горы. Все они мне хорошо знакомы, ибо я часто бродил по ним, следуя путем, противоположным тому, каким обычно приходят из своих краев марагаты [1] (по крайней мере, на моей памяти), перевозя различные товары в крытых двухколесных повозках или попросту на крупах запряженных цугом мулов. Так вот, если держать путь в обратном направлении, то от Альто-до-Коусо можно дойти до Руи, оттуда — до Барко-де-Вальдеоррас, а затем, идя вниз по реке Силь и минуя Медулас, попасть в Бьерсо и уже оттуда, оставив позади Понферраду и Фонсебадон, выйти в долину Сан Лоренсо, откуда до Марагатерии рукой подать. Я всегда завидовал марагатам и смотрел на них с искренним восхищением; возможно, именно это, как, впрочем, и еще кое-что, о чем мы поговорим позднее, побудило меня заняться тем, чему суждено было стать моей первой и единственной профессией, — ремеслом бродячего торговца, которое должно было принести мне деньги, необходимые для более серьезных дел, призванных в конечном итоге превратить меня в богатого человека, коим я всегда желал стать. Впрочем, я пока еще не отказываюсь от своих устремлений.

Я рос красивым ребенком, у меня были чудные глаза цвета меда и такие ловкие руки, что любая работа, за какую бы я ни взялся, непременно вызывала у всех восхищение. Я рано понял это и получал огромное наслаждение от удачных творений рук своих, всячески стараясь привлечь внимание людей к поделкам, коими занимал свой детский досуг. И делал я это не ради рукоделия как такового, ибо оно отнюдь не доставляло мне удовольствия, а ради сладостного осознания того, что на меня устремлены восторженные взоры; вот это-то как раз и вызывало у меня, да и по сей день еще вызывает, неописуемое удовлетворение, и мои способности позволяли наилучшим образом привлечь к себе взгляды людей, заставив их хвалить меня и восхищаться мною.