Смеркалось…
Незаметно, в трудах, прошёл день.
Коровы вернулись с пастбища, улица вкусно, тепло запахла парным молоком, на деревню спустились сумерки. Пришло время развлечься.
Выглянув во двор, Раечка стала привычно наряжаться. Вечерние прогулки уже давно стали частью Раиной жизни. Она любила это время и с нетерпением ждала, когда в хлеве затихнет корова, двор погрузится во мрак, а из–за леса пахнет свежестью.
Раечка сняла с вешалки новое пальто с воротником, достала сверкающие калоши. Долго крутила в руках шляпку, не решаясь надеть. Эту шляпку подарила племянница, которая жила в районном центре и была известной модницей. Племянница объяснила, что такие шляпки сейчас ужасно популярны и в городе на них повальное увлечение.
Племянница мыслила широко, жила в ногу со временем и считала, что современный человек обязательно должен быть модным. Потому как мода определяет сознание. Если ходит человек с утра до вечера в одном и том же неприглядном пальтишке, то и сознание у него первобытное, тёмное. Иное дело, если шляпками или чем подобным интересуется.
Надо бы и Рае приобщиться к культуре, а заодно своим примером просветить население. Потому как с заходом солнца в деревне и так тень неприглядная, электричество включается с перебоями, а осенняя ночь наводит тоску. Пора вносить в жизнь сочные краски! Шляпка — первый шажок к прогрессу.
Рая задумалась.
Получалось, что на голову она водружает не просто модную штучку — передовой символ. И от такой ответственности у неё вдруг разболелась голова и засосало под ложечкой.
Племяннице Раечка доверяла, и шляпка ей очень нравилась — маленькая, аккуратная, «пирожком», но уж как–то было не по себе с «пирожком» на голове выходить во двор — в платке–то привычней.
Да и кому уж больно диктовать моду: молодёжь из деревни поразъехалась, хозяйство захудалое, бабы огородами да бытом замучены, а трезвых мужиков по пальцам сосчитать можно. Летом, правда, детворы полно: к бабкам на каникулы приезжают.
Шляпка, и правда, была премиленькая.
Раечка видела такую в журнале у известной артистки. Красивыми глазами та томно смотрела с обложки из яркой — настоящей! — столичной жизни, и чуть–чуть, легонько, уголками губ, ей улыбалась.
У Раи никогда не было шляпок. Все больше косынки, платки. А то и вовсе ходила с неприкрытой головой, загорая шеей. Какая шляпка на сенокос или в свинарник? Теперь же она с любопытством рассматривала эту дивную штучку, не понимая, как втиснуть в неё, такую маленькую, свою голову в мелких кудряшках, чтобы и уши поместились, и глаза получились, как у артистки — томно…
Она примеряла шляпку и узнавала себя в зеркале только наполовину: крепкое ладное тело в пальто, воротнике и калошах было её, а круглое лицо и голова в мелких кудряшках, под шляпой, ей совсем незнакомы.
— Таинственная незнакомка! — окликнул её через забор Степан — сосед, когда Раечка вышла покормить кур. — Ишь ты! Чего надумала! Вырядилась! — Он лихо присвистнул и хохотнул. — Ну ты, Раиса, даёшь! Прямо как… — соображал. — Прямо… Мати Хари! — Степан вспомнил звучное имя.
— Чего? — фыркнула Рая. Но, одумавшись, сказала спокойно: — Что, Стёпа, опять выпил? — снисходительно посмотрела на соседа, как на дитя неразумное и сокрушённо покачала частью, для себя незнакомой. — Что, шляпу никогда не видел?
Вот оно — воспитание! Раечка прочувствовала ответственность момента.
— Так видеть–то видел, но ты… Чудеса!
— А что чудесного–то? Это мода такая. В городе все так носят, темнота дремучая! В городе–то когда в последний раз был?
— Сегодня и был. За батюшкой ездил.
— За кем ездил? — не поняла Рая.
— А ты что, не знаешь? Тётка Нюра совсем плохая. Вот Васька, сын её, и говорит: «Давай, Степан, поезжай в город. Не иначе, как представится маманя–то, вези священника — причастить надо».
— Тётка Нюра? Так я её два дня назад в сельпо видела. Говорила, новую баню строит. И внуков на каникулы ждала. Не жаловалась вроде.
— Так не жаловалась, а потом — раз! И встать не может. Лежит, молится. Говорит, помираю. Ты — и не знала? Я и говорю: чудеса!
Раиса поспешно загнала кур и бросилась за калитку.
Надо же! Горячая новость, а она пропустила. Все из–за этой шляпки!
На бегу Раиса подвинула с затылка поближе к макушке съехавший «пирожок» и прибавила шагу.
Она спешила к колодцу — там всегда можно было с кем–нибудь встретиться и узнать последние новости.
Уже совсем стемнело. Луны не было. Небо в тучах сливалось с дорогой, вдали мрачно чернели дома. Кое–где улица освещалась фонарями да от окон тусклым разбавленным светом. К этим огням и устремилась Раиса, выстраивая маршрут.
Накануне прошёл дождь, было сыро, и ноги Раи в сверкающих калошах сразу увязли в жиже. Она шла по улице, и её причмокивающие шаги будили собак. Проснувшись, те недовольно ворчали, стучали цепью, разносили лаем весть о том, что их так потревожило. Весть подхватывалась, летела, и вскоре вся улица, а затем и деревня мелодично заухали — собаки встрепенулись и на краю посёлка, где торопливых шагов не было слышно.
Калоши всхлипывали.
Рая спешила за новостями, а живая собачья музыка нестройно лилась следом. Конечно же, собакам не было дела до шагов по лужам — они рассказывали миру о своих печалях. Ей же в тоскливом завывании чудился зал со сверкающей сценой и томные дамочки в маленьких шляпках, восторженно аплодирующие оркестру.
Раечка была очень впечатлительная.
На пригорке дорога поворачивала.
У палисадника Рая услышала гогот. Она перешла на другую сторону улицы — на всякий случай. Кто знает, что на уме у современной молодёжи — а она в шляпке.
Осветив мутными фарами, навстречу проехала копейка. Салон был по горло набит пассажирами — того гляди, лопнет. Наружу надрывно рвалась песня о загубленной жизни.
«Опять Петька–оболтус с дружками развлекается! И когда только в армию–то заберут! — подумала Раиса. — Может, хоть человеком станет! И матери все спокойней…»
Ещё издали она увидела у колодца чьи–то фигуры. Замедлила шаг, чтоб отдышаться. Волосы выбились из–под шляпки, и голова имела неприбранный вид. Раиса остановилась, поправила прическу, подсунула под «пирожок» кудряшки.
Одинокий свет фонаря осветил бабку Марью и Валентину — доярку, бывшую одноклассницу. Они обрадовались, увидев Раису. Может, чего знает.
— Рай, не слыхала? Что с тёткой Нюрой–то? — спросила Валентина.
— Помирает Нюра! — переведя дыхание, ответила Рая. — Батюшка причащать приехал.
Она, как всегда, была осведомлена лучше.
— Свят — свят! — перекрестилась бабка Марья и затянула платок потуже. — Вроде не старая ещё.
— Степан за ним в город ездил.
— Вот жисть–то! Одно мгновение! — философски заметила Валентина. — Горбишься, суетишься, а все одно — помирать! Вот и Нюра… Баню справить хотела… — Она поставила наполненное ведро на землю. — И я загнусь, а мой ирод как пил, так и дальше пить будет! Не заметит, как вынесут, не очухается!
— Все — суета. Расчёт судьбы, промысел божий, — посочувствовала бабка Марья.
— Ой, Рая, да у тебя на голове… — вдруг увидела Валентина шляпку и потянула вверх руки. — Красота! Это что же, мода такая?
— Племянница привезла, — важно процедила Раиса. И снова оторопь взяла от общественной миссии.
— Тебе идёт. Только чудно как–то, непривычно. Вроде и не ты это вовсе.
— Привыкать надо… к передовым тенденциям. Преодолеть леность души и мыслить по–новому. — Рая строго, из–под шляпки, взглянула.
Валентина окинула взглядом статную фигуру подружки, и её взгляд уткнулся в Раечкины калоши, заляпанные грязью:
— А по мне, лучше к калошам платок. А то как–то… не совпадает… Бабка Марья, как считаешь?
Раечке стало досадно. Про шляпку племянница рассказала, а про калоши?
— Про Петьку что слышно? — перевела разговор. — Когда в армию?
— Через неделю в военкомат, с вещами. Повестка пришла, сказывали, — ответила бабка Марья.
— Ну слава Богу. Может, в армии дурь всю повыбивают. Видали, на Мерседесе ночью гоняет, коровам спать не даёт.
— Недолго осталось. Хоть мать поживет… — согласилась подруга.
Попрощавшись, Раечка направилась дальше.
Дом тётки Нюры был неподалеку. Чтобы не пропустить самое важное, решила сократить путь и пройтись оврагом. Проворно взбежала на хлипкий мостик — сдобная, в шляпке. Боясь провалиться, цепко схватилась за ограждение. С опаской ступая, двигалась в темноте, нащупывала ногами целые доски. Она шла наугад, ничего перед собой не видя, лишь калоши скреблись о шершавый деревянный настил.
У дома болящей было многолюдно. Изо всех окон встревоженно лился свет. Во дворе стояли соседи. Старушки в платочках печально застыли у ворот. Собрались родные. Говорили вполголоса, перешёптывались и всхлипывали.
