Андрей Бондаренко - Гусарские восьмидесятые

Одна моя знакомая, дочитав это «произведение» до конца, заявила:

— Всё бы ничего, но почему это твои герои так много пьют? Зачем заострять на этом аспекте бытия внимание читателей?

Отвечаю — а никто ничего и не заострял, всё — правда.

И вообще, господа, прошу относиться к «этому питию» — в философском ключе — сугубо как к театральной декорации, не несущей какой-либо значимой нагрузки.

Мы проехали по ущелью не более десяти минут, когда метрах в пятидесяти от морды передового мула, с нависающих над тропой скал, с той и с другой стороны, заструились вниз потоки камней — больших и маленьких, разноцветно-пёстрых и скучно-серых, относительно шаровидных и вовсе — неправильной формы.

Судя по равномерности и размеренности — камнепад, явно, имел искусственное происхождение.

Облако бурой пыли накрыло караван беглецов. Испуганно заржали лошади, утробно заревели мулы. Погонщики торопливо срывали с себя куртки и торопливо обматывали ими морды животных, оберегая их нежные ноздри от попадания грубого каменного крошева.

Когда пыль рассеялась, стало ясно, что путь вперёд, через Ущелье Девяти Самородков закрыт надолго — на разбор каменной преграды уйдёт несколько суток.

Обернувшись, я с ужасом осознал, что и путь назад — если ещё и не отрезан до конца, но сопряжён с нешуточными опасностями. Там, в непосредственной близости от границы Индейского Нагорья с Сизыми Болотами, стояла, вытянувшись многокилометровой дугой, полоса чёрного дыма. Очевидно преследователи, действуя по какому-то заранее разработанному коварному плану, подожгли камыши Сизых Болот, которые в это время года представляли собой идеальное, многократно высушенное работящим тропическим солнцем, топливо.

Ветер дул с моря — значит, огненный вал двигается прямо на наш отряд, запирая его своим раскалённым замком в каменном мешке с другой стороны.

Ситуация неуклонно меняла свой статус, превращаясь из неприятной и непростой — в отчаянную и безвыходную.

Мы просидели в этой каменной ловушке, заполненной дымной пеленой, без малого четверо суток. От угарного газа стали умирать лошади, мулы, потом — люди.

Я лежал под каким-то чахлым кустом, обернув голову мокрой попоной.

Где-то на задворках сознания нескончаемым калейдоскопом завертелись воспоминания — детство, отрочество. Но, чаще всего вспоминалась юность — Ленинград, студенческие шальные годы. Перед внутренним взором проплывали лица друзей, вспоминались события и истории, происходившие с нами тогда — истории смешные и печальные, поучительные и наивные….

Я проснулся в предрассветный час. Было достаточно холодно — солнышко всё ещё дремало где-то, за линией горизонта. Но кромешная тьма уже отступила, вокруг безраздельно царила серая дрожащая мгла. Редкие клочья тумана задумчиво оседали на ветвях деревьев каплями воды. Заброшенный сад казался ужасно древним и таинственным. Где-то рядом шумели волны, ненавязчиво соприкасаясь с каменистым берегом — это старушка-Нева напоминала о своём существовании. И как это меня занесло сюда?

Так бывает — просыпаешься, и долго не можешь понять — где ты, как попал сюда, зачем?

А потом, когда память возвращается, закономерно приходит другой, гораздо более важный и трудный вопрос:

— А что, собственно, дальше то будет?

1980-ый год был богат на события — московская Олимпиада, умер Владимир Семёнович, я окончил школу.

Выпускной вечер, утреннее похмелье — пора задуматься о поступлении в ВУЗ.

До пятого класса семья жила в Ленинграде, а потом родители «завербовались на Севера», так что школу я заканчивал на Кольском полуострове, в заштатном посёлке городского типа — папа с мамой уезжать до пенсии с Северов не собирались.

Как бы там ни было — пора возвращаться на историческую Родину, где остались малогабаритная трёхкомнатная квартира и добрая старенькая бабушка.

Бабушка встретила внука с распростертыми объятиями, долго вертела во все стороны, приговаривая:

— А худенький то какой, да и росточком не вышел. А войны то и не было. Что ж так? Это всё Север ваш. Солнца нет, витаминов нет.

Чего это — «росточком не вышел»? Целых сто шестьдесят три сантиметра. А что худой — так это всё из за спорта — как-никак — чемпион Мурманской области по дзюдо — среди старших юношей, в весе до 48- ми килограммов.

Бабушка возражений не принимала, и стала один раз в два дня ходить за разливным молоком, к колхозной цистерне, каждое утро появлявшейся возле нашего дома.

— Пей, внучок, пей молочко. Оно полезное. Глядишь — и подрастёшь ещё немного.

Внучок не спорил, и молоко пил исправно.

Куда поступать — особого вопроса не было. Естественно, туда — где пахнет романтикой. В те времена это было очень даже естественно и логично — тем более что представители профессий романтических получали тогда очень даже приличные деньги.

Любой лётчик, моряк, геолог зарабатывал в разы больше, чем какой-нибудь среднестатистический инженер на столичном предприятии.

И считалось где-то совершенно обыденным — лет до сорока пяти «половить романтики» где ни будь в краях дальних, денег меж тем заработать, да и осесть ближе к старости в каком-нибудь крупном городе на непыльной должности, а по выходным — свои шесть соток с усердием вспахивать.

Раньше, чем в других Вузах, экзамены начинались в Макаровке, где готовили мореманов для плаваний в северных морях. А что, профессия как профессия — и денежная, и с романтикой всё в порядке.

Отвёз документы, написал Заявление о приёме — всё честь по чести.

Но уже на медкомиссии, к моему огромному удивлению — облом вышел.

Пожилой доктор — с пышными седыми усами, в белоснежном накрахмаленном халате, щёгольски-небрежно накинутом поверх уставного тельника, быстро опустил меня «с морских просторов на скучную землю»:

— Нет, братишка, задний ход! Не годишься ты для нашего заведения. У тебя в носу важная перегородка сломана. Дрался много, или спорт какой? И то и другое? Молодцом — одобряю! Но с таким носом — у тебя на морском ветру такие сопли польются — только вёдра успевай подставлять. А зачем нашему Флоту прославленному сопливые офицеры?

Нонсенс получается.

Да ладно, не огорчайся, не один ты такой. Тут метров пятьсот ближе к Неве — Горный Институт. Все хиляки от нас туда курс держат. Тоже лавочка неплохая. Дерутся только ихние студенты с нашими курсантами, постоянно друг другу пустыми пивными кружками бошки проламливают. Но это так, не со зла. Традиции, брат, понимаешь. Так что — греби в том направлении, и семь футов тебе под килем.

Я и погрёб.

Старинное приземистое здание, толстенные колонны, узкие, сильно выщербленные ступени. По разным сторонам от входа — какие-то скульптуры — два покоцанных временем и ветрами мужика обнимают таких же покоцанных девчонок. А что — оригинально.

На асфальте, рядом с началом лестницы аккуратными метровыми буквами белой краской начертано:

— Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ ЛГИ!

А что — мило.

Значит — нам сюда дорога!

Тут же выяснилось, что на чистых геологов (РМ) — бешеный конкурс, человек пятнадцать на место. А вот на второстепенных геологов (гидрогеология — РГ, и бурение скважин — РТ) конкурс поменьше, да ещё и по эксперименту поступить можно — если средний балл по аттестату выше, чем «4,5» — то сдаёшь только математику — письменно и устно, если суммарно получаешь девять баллов, то всё — принят.

Средний балл у меня «4,8», с математикой проблем никогда не было — сдаю документы на РТ, больно уж название будущей профессии красивое:

«Техника и технология разведки месторождений полезных ископаемых».

Лихо загнули.

Через две недели получаю две пятёрки — зачислен без проблем.

Но декан тут же огорчает — всем, поступившим по эксперименту — добро пожаловать на прополку турнепса, в славный совхоз «Фёдоровское»!

Покорно едем на турнепс. Бескрайнее поле, покрытое полуметровыми сорняками.

Получили ржавые тупые ножи — и вперёд, за славой и орденами.

Все вяло топчутся на месте, только один парнишка, высокий и худой, с непропорционально длинными руками и ногами, резво берётся за дело — и минуты не прошло, как он удалился от основной массы нашего героического отряда метров на пятнадцать — только сорняки в разные стороны летят, будто из под ножей комбайна.

— Во даёт! — восхищённо удивляется симпатичная девица с экономического факультета.