Юля Лемеш. Хранители ковра
— Мам, давай выкинем эти дурацкие ковры, а?
— Отстань от ковров! Чем они тебе мешают? Лучше в комнате уберись…
Нормально, да? Она цепляется за это ветхозаветное счастье, как за часть своего тела. Сейчас мне предстоит испытание рассказом, где и когда были добыты эти гребаные ковры и сколько они стоили. И от чего пришлось отказаться, чтобы купить этот символ достатка. Нет. Не «купить», а «достать». Причем доставала не мама, а бабушка. Мама только соучаствовала в этом мероприятии. Отстой. И они сообща от чего-то отказывались ради ковров. Лишенки. А мне теперь в этом интерьере жить?
— Мам, ну хоть у меня убери это говно со стенки, а?
— Ей сфоткаться негде, — бесцеремонно ржет папа.
Он понимает, в чем дело. Он сам мне вчера показал фотку одной красивой девочки. А снизу подпись:
«Смертельный ковер-2 и сраная кошка». И еще — фото смешного мальчика, который думал, что выглядит как гот. Подписано: «Хранитель ковра». Там много таких нелепых фоток было.
Голосом былинного сказителя папа читал мне вслух:
— Каждая херка [1] обязана фотографироваться на фоне бабушкиного ковра и быдляцкого совкового интерьера семидесятых годов… М-да. Жили себе, не тужили, а теперь, оказывается, наш интерьер — быдляцкий. Пора делать ремонт.
Врет. Не будет он ничего менять. Ему наша квартира кажется уютной. Мне, кстати, тоже. Но ковер надо срочно убрать. Он меня раздражает — в доме нет ни одной «чистой» стены. Всюду полочки-фиголочки, а между ними — продукт ткацкого творчества неведомого происхождения.
— Смотри-ка, а на фотке и правда есть кошка, — папина радость мне понятна. Он думал, что обозвали девушку, а за кошку переживать не стоит. Хотя она вовсе и не сраная. Я ее внимательно рассмотрела. Нормальная упитанная котика.
Папа псЫх. Он подозревает меня в принадлежности к тайному сообществу. Правда, пока не выяснил, к какому именно. Он пытается доказать мне, что все субкультуры — отстой. Роется в Инете. Находит всякое стебалово и показывает мне в назидание. Типа — смешно, а он точно знает, что я не люблю быть смешной. У меня с чувством юмора фиговато. Оно у меня кособокое — я не люблю, когда смеются надо мной. Зато я умею посмеяться над другими. И над собой тоже. Когда сама этого захочу. А когда кто-то смеется надо мной, мне не смешно — убить готова.
Тот же день. Вечер.
— Ты того… — начать так разговор может только Килька.
— Сам ты «того», — намекаю я.
— Я влип. Будь человеком, зайди на минутку.
Он приглашает не в квартиру, а на бетонную лестничную площадку. Там холодно, зато можно покурить. Мы с Килькой в одном подъезде живем. Правда, я называю это пространство парадной. Но дело не в названии.
— Они меня снова караулили, — загробным голосом сообщил мне Килька.
Он уже третий день прогуливает школу. Изображает растяжение каких-то околопяточных сухожилий. Даже хромать научился. Симулянт. Но я понимаю Кильку — в его положении иначе никак.
— Чё делать-то? — Кильке хреново.
Не думаю, что батя убьет сынка за прогулы. Но побить может. Морально и физически. Мало не покажется. Я про папашу Кильки мало знаю, но для выводов достаточно. Отец воевал где ни попадя. По всему миру народ мочил, а теперь типа на пенсии бабло шинкует. Никто не знает, где и кем он работает. А мать дома сидит. Взращивает Кильку и смотрит телик. Когда не таскается по магазинам и салонам всяким.
— Ты и в зал не ходил, — предположила я.
— Ага. Прикинь, они мое расписание вычислили. А теперь вообще по очереди в подъезде дежурят.
— Руку покажи.
След от укола почти зажил. Крошечное пятнышко — как от комариного укуса. Предыдущего вообще не видно.
Они ловят Кильку прямо между входными дверями. С одним Килька бы справился, но их трое. Двое держат, третий колет герыча. Килька не может признаться отцу. Ведь тот уверен, что сын не слабак, типа — крутой спортсмен и даст сдачи всякой шантрапе. Он Кильку с рождения дрессирует. Хотя лет пять назад бывал дома в год по три месяца, не чаще. И все эти три месяца прессовал сына морально. Рассказывал всякие страсти про войну, про боевых товарищей. Типа — тот не сломался, а этот — гнида, даже от ерундовой царапины ныл и был для всех обузой. По мнению Килькиного отца народ делится на две категории. Такие, как он сам, и прочая мразь, недостойная жить. Девчонки не в счет. Но мне кажется, что он теток за людей в принципе не считает.
— Хана мне. Я раз сто думал, как это — подойти и сказать ему обо всем. Даже вообразить не могу его реакцию.
Я как раз очень даже могу. Приятного мало, но вытерпеть можно. А потом всю оставшуюся жизнь терпеть папашино презрение. У него ведь как: если не оправдал доверия — вычеркивает из своей жизни.
— Может, мне лучше с крыши головой вниз? — Он не со мной говорил в этот момент, он сам с собой разговаривал.
— Эй! Я тут — слушай меня внимательно! Завтра ты пойдешь в школу. Я тебе обещаю. Но ты будешь меня слушаться и делать как я скажу. Лады?
— А обратно как? Не на улице же мне ночевать.
— Не парься. Все будет нормально. Верь мне.
Следующий день. Утро.
Килька пришел ко мне за час до положенного времени. Предки уже испарились по своим делам, и я преспокойно сделала из Кильки Кильку. То есть теперь он — она.
— Я не педик, — зачем-то намекнул Килька.
— А я почем знаю? — оглядывая дело своих рук, буркнула я.
— Хошь докажу? — судя по его роже, он и вправду готов меня переубедить, лишь бы не идти в школу.
— Что? Прямо сейчас? Вот дурак какой. Прекрати дышать мне в макушку! Потопали в школу, а то тебе еще переодеваться.
Тот, кто поджидал Кильку, выглядел как собака-ротвейлер. Лысый и с морщлявой мордой. На нас — ноль внимания.
Стоит, переминается ногами, СМС-ки кому-то шлет. Неужели у такого урода есть друзья, любимая девушка? Черт, наверное, у него даже родители есть, и, быть может, потом будут дети…
На улице тепло. До школы совсем близко. Пешедралом минут пятнадцать. Килька несется, как пожарная лошадь на водопой.
— Тебя кто-то заказал.
— В каком смысле?
— Ну, чтоб на твоего отца воздействовать…
— Дура ты. Просто с меня по-легкому много денег срубить можно.
— Давай отцу твоему все расскажем?
— Нет.
Кильке идет девчоночий прикид. Только парик так себе.
— Тебе другие волосы нужны. Этот цвет тебе не к лицу.
— Ага. А все остальное — зашибись как к лицу, — Килька начал злиться, а это плохой признак. Нам ведь еще надо просочиться в туалет, который в кафешке магазина. А то в школу его в таком виде не пропустят.
— И что теперь делать?
До начала урока всего ничего осталось, а магазин закрыт.
— В парадняк нырнем.
— В какой? Тут везде замки кодовые.
Килька вдруг психанул и поперся в школу как был — в черной юбке, парике и с накрашенной мордой. Ну и походка у него. Ковыляет враскоряку. Как будто седло между ног. Кстати, ноги у него вполне приличные. Я в этой юбке всего один раз выходила. У меня секрет есть. Никому не скажу. У меня коленки неправильные. Нога к колену должна сужаться. Только так будет красиво и правильно. А у меня не те коленки. Они шире, чем надо. И нечего смеяться — у меня комплекс из-за этих чертовых коленок. Я короткую юбку надеть не могу.
— Вы что, совсем ума лишились? — охранник решил нас не пускать.
— У нас спектакль! Репетиция сегодня! Нам надо!
Наврав с три короба, мы понеслись по лестнице на второй этаж. Первым, кто засек нас, оказался Витька. Килька затормозил так, что поскользнулся и рухнул на пол.
— Совсем опухли, — обрадовался Витька и помог Кильке встать.
— Это моя сестра, и мы торопимся, — зачем-то соврала я.
Долговязая сестра сумрачно вздохнула и ускакала в сортир для мальчиков. Пока Килька перевоплощался, Витька молча стоял на стреме, поджидая, чем закончится дело.
— Что уставился? — Килька бросил в меня пакетом со шмотками и даже попал.
— Косметику с рожи смой, — посоветовал заинтригованный Витька.
Пришлось рассказать ему почти все. Он нормальный. Не выдаст. Но и помочь не сможет. Он дристливый. Ему в истории влипать нельзя. У него мать как борец сумо. Не внешне, а психологически. Задавит нравоучениями. Насмерть. Такая зануда — офигеть. Она как дихлофос — от ее голоса мухи дохнут. Правда!
На первый урок мы не опоздали. Даже Кильку почти отмыли. Только круги черные вокруг глаз остались, но тут уж ничего не поделать.
— Кто хочет «два»? — С этого вопроса она начинает каждый урок, — Сусликов, ты хочешь «два»?
Она аккуратно раскладывает свои вещи на столе. Словно нас нет. Точнее, словно мы — пустое место.
— А Рослов хочет «два»?
Сейчас дело дойдет до Угланова, и урок начнется. Всем достанется. И «два» будет, и «три». И наверняка Мишка получит свою пятерку. Главное, чтобы меня не спросила.
