Жил-был отец; состарившись, позвал он к себе сыновей да дочерей — а было их сначала четверо, затем пятеро, шестеро и, наконец, стало восемь, — и те, пусть нескоро, последовали его приглашению. Вот уселись они вокруг стола, тут же пошли разговоры, каждый подает свой голос, все галдят наперебой, хоть и придуманы они отцом и повторяют его слова, но у всякого свой норов, к тому же при всей сыновней или дочерней любви щадить они отца не намерены. Возникает вопрос: кому же начать?
Первыми на свет появились разнояйцевые близнецы, которые здесь названы Патриком и Георгом, а для краткости — Патом и Жоржем, хотя в действительности имена у них другие. За ними родителей осчастливила своим рождением дочка, нареченная здесь Ларой. Все трое ребятишек пополнили собой и без того перенаселенную планету в ту пору, когда пилюли «антибеби» еще не поступили в продажу, использование противозачаточных средств не являлось нормой, а планирования семьи не существовало. Так без особого к тому стремления — просто в качестве нежданного и негаданного подарка — к вышеупомянутой троице присоединился еще один сынишка, которому назначено отзываться на имя Таддеус, однако все собравшиеся за столом кличут его Тадделем: «Кончай дурить, Таддель!», «Завяжи шнурки, Таддель!», «Спой „Бестолкового Руди“, Таддель!».
Все они давно повзрослели, обрели профессию, обзавелись собственной семьей, однако тут сыновья и дочери заговорили так, будто вернулись в прошлое, будто и впрямь можно ухватить руками то, что имеет лишь зыбкие очертания, будто время никуда не уходит, а детство не кончается.
Сидя за столом, можно отвлечься, посмотреть в окно на слегка холмистый ландшафт по обоим берегам канала Эльба-Траве, окаймленного старыми тополями, которые, согласно бюрократическому заключению, сочтены чужеродными для местного биотопа, а потому вскоре будут спилены.
В большой кастрюле дымится чечевичная похлебка; гостеприимный отец долго вываривал бараньи ребрышки на медленном огне, затем приправил похлебку майораном. Так было всегда: отец любит готовить для большого количества едоков. Склонность к эпическому размаху сам он именует попечительством. Орудуя половником, отец справедливо отмеривает в каждую тарелку порцию за порцией и повторяет одно из любимых присловий: «Еще библейский Исав продал свое первородство за чечевичную похлебку». После обеда отец уйдет, чтобы уединиться в мастерской, где его подхватит текущая вспять река времени, или подсесть к жене на садовую скамейку.
На дворе весна. Но дома еще работает отопление. После чечевичной похлебки у братьев и сестер есть выбор между бутылочным пивом и свежим яблочным соком. Лара пытается рассортировать принесенные фотографии. Но пока для начала не все готово. Георг, которого домашние зовут Жоржем, занят своими профессиональными обязанностями: по просьбе отца он расставляет на столе микрофоны для магнитофонной записи, пробует их и, похоже, остается доволен. Итак, слово — детям!
Тебе начинать, Пат! Ты у нас самый старший.
Ну да, ведь ты родился на целых десять минут раньше Жоржа.
Ладно. Долгое время нас было только четверо. Мне бы хватило и этого; впрочем, никто не спрашивал, хотим ли мы, чтобы нас стало больше двух, трех, а потом и четырех. Даже каждому из нас, близнецов, второй казался порой лишним.
А ты, Лара, больше всего мечтала о собачке и наверняка была бы не прочь остаться последней дочкой.
Правда, я несколько лет просила собачку, но иногда мне хотелось и сестричку. Так оно и вышло; между мамой и папой начался разлад, поэтому он завел себе другую, а мама тоже завела себе другого.
Он и его новая пассия решили, что их должно объединить нечто общее, поэтому пилюлями «антибеби» пренебрегли, а в результате родилась девочка, названная в честь отцовской матери, и вот теперь Лена сама готова вступить в разговор.
Не, мне не к спеху. Сначала ваша очередь. Я могу обождать. Мой черед еще настанет.
Пату и Жоржу исполнилось шестнадцать, мне — тринадцать, а Тадделю — почти девять, когда нам пришлось привыкать к новой сестричке.
И к ее матери тоже, у которой было еще две дочери.
Однако папа на этом не успокоился, он ушел от своей пассии, долго не знал, куда деваться с начатой книгой, искал приют то здесь, то там, чтобы напечатать рукопись на своей пишущей машинке «Оливетти».
А покуда тянулись поиски, еще одна женщина одарила его дочкой…
Нашей дорогой Наной.
Только увидели мы ее, к сожалению, поздно, даже слишком.
Младшую королевну…
Смейтесь-смейтесь. Но звать меня здесь будут не настоящим именем, а так, как звали куклу, про которую папа написал целый цикл детских стихотворений, начинавшийся словами…
Во всяком случае, ты действительно осталась самой младшей. Вскоре папа нашел себе новую жену, после чего успокоился. А она привела с собой вас, двоих ребят, которые были моложе Тадделя и которых мы — так уже решили я и Пат — окрестили Яспером и Паулем.
Может, поинтересуетесь, подходят ли им такие имена?
Ничего, пускай.
Все равно нас зовут иначе…
…как и всех вас.
Вы оказались старше Лены и гораздо старше Наны, но сделались частью семьи, где теперь стало восемь детей, и все они, посмотрите, запечатлены на этих фотографиях — я их нарочно принесла — поодиночке, в разных сочетаниях, а тут — уже позднее — даже все вместе…
Да, видно, как мы растем, вот — я, вот — гримасничает Жорж, волосы то короткие, то длинные…
…а здесь я от скуки устраиваю сцены…
Вот Лара возится со своей любимой морской свинкой…
Таддель слоняется по дому с развязанными шнурками…
А у Лены опять грустные глаза.
Спорим, такие фотографии есть во всех семейных альбомах. Моментальные снимки, ничего особенного.
Пусть так, Таддель. Жалко только, что многие фотографии потерялись, а ведь они, сами знаете, были необычными. Очень жалко, потому что на них были сняты…
Например, Лара с собачкой.
Или взять, скажем, снимки, где по моему неизбывному тайному желанию я лечу между папой и мамочкой на гигантской цепочной карусели. Ах, до чего было здорово…
А фото, где над Тадделем красуется его ангел-хранитель…
Или серия с Паульхеном на костылях…
Во всяком случае — факт, что все фотографии, и обычные, и пропавшие необычные, были сняты Старой Марией, потому что она, только она…
Нет, о Марихен скажу я. Все началось, как в сказке: жила была женщина-фотограф; одни называли ее Старой Марией, Таддель прозвал ее Старушенцией, а для меня она была Марихен. Она всегда считалась почти членом нашей разношерстной семьи. Неизменно была с нами, сначала в городе, потом в деревне, сопровождала нас, когда мы выезжали на каникулы; она прицепилась к отцу — ну, правда же, — как репей, и, может, даже…
К нам она тоже сильно привязалась, поэтому стоило только загадать желание…
Я и говорю: с самого начала, когда нас было двое, потом трое и четверо, она нас постоянно снимала, или «щелкала», едва отец, бывало, скажет: «Щелкни, Марихен!»
В дурном настроении, а такое на нее накатывало частенько, она ворчала: «Я для вас всего лишь Щелкунчик».
Ну, положим, щелкала она не только нас, детей. Папочкины женщины тоже попадали в ее объектив, одна за другой; вот смотрите — сначала наша мама, которая на каждом фото выглядит так, будто исполняет балетный номер, потом идет мать Лены — у нее всегда обиженное лицо, за ней следует мама Наны, она всегда над чем-нибудь смеется, а дальше — последняя из четырех женщин: мать Яспера и Пауля, с кудряшками которой любит играть ветер…
С ней наш папочка наконец успокоился.
Он попросил сделать ему групповую фотографию со всеми своими четырьмя сильными женщинами — тут я согласен с Жоржем, что отец очень хотел быть запечатленным эдаким султаном в центре снимка, — однако Марихен неизменно фотографировала каждую из них по отдельности. Глядите, все идут по порядку.
Зато нас она нащелкала вперемешку, будто мы выпали из стаканчика для игральных костей. Целая куча фотографий, их можно тасовать так или эдак; Нана, перестань, пожалуйста, баловаться микрофоном, иначе…
Отец хочет, чтобы мы вспомнили и о пропавших фотографиях, и о том, что вытворяла с отснятыми пленками Марихен, уходя в свою темную комнату…
Тут, Пат, следует уточнить: фотографировала она «Лейкой», иногда «Хассельбладом», а вот «щелкала» исключительно своей бокс-камерой. Лишь ее она брала с собой, отправляясь на поиски мотивов, чтобы снять то, что требовалось отцу для его задумок. Камера эта была особенной, хотя выглядела обычным ящичком, какие выпускались фирмой «Агфа», производившей к этой камере и пленку «Изохром В2».
