Олег Радзинский
Светлый ангел
Светошников был человек хромой. Хромать он начал маленьким, от желания быть жалким, да так и привык. Но когда хотел, мог и не хромать.
«Почему цветы?» — удивлялся Светошников. Цветы были желтые, и оттого раздражали еще больше. Светошников не любил желтого его любимым цветом был другой. Такого цвета, как он любил, не существовало в природе, и Светошников видел его только внутри себя: он мог закрыть глаза и видеть вещи, окрашенные в этот несуществующий цвет. Он часто так делал.
Но сейчас он сидел с открытыми глазами и смотрел на желтые хризантемы в центре стола. Светошников понимал, что они лишние. Они мешали и заставляли людей напротив нервничать и отказываться от предложенных банком условий.
Сути сделки Светошников не знал, да ему было и ни к чему: он пришел на переговоры, потому что президент банка Альтин попросил его «посидеть». Альтин начал рано полнеть, но Светошников помнил его худым и рыжим. Они знали друг друга с детства. В детстве Светошникова случалось не много толстых людей.
Светошников не старался понять происходящее: это было не его дело. Голоса в комнате повисали в воздухе отдельно и мало его беспокоили. Люди вокруг спорили о процентах, о форме контроля, об обеспечении кредита и других неважных вещах. Главным же сейчас были цветы и что-то еще, чего не хватало на столе.
Светошников уже разобрался с цветами — их нужно просто убрать. Теперь оставалось понять, чем их заменить. Он заметил, что Альтин неотрывно на него смотрит, пока банковский юрист цитирует пункты договора. Альтин спросил его глазами, и Светошников чуть поморщился и покачал головой: он хотел, чтобы Альтин поволновался и не думал, что так это легко делать то, что мог делать только он.
Нужно было сосредоточиться на центре стола. Светошников мысленно убрал оттуда цветы и пытался увидеть, что там должно быть. Он отметил, что беседа стала неровной: теперь в ней ощущалось больше рваного и какого-то темно-фиолетового. Это темно-фиолетовое шло от людей напротив и все разрушало. От него хотелось лечь спать.
Беседа в комнате вдруг ослабела и стала сизой. Как голуби. Светошников не любил голубей. Голуби росли из асфальта и были одного с ним оттенка. Они знали, как не обращать внимания на мир. Их одутловатая сизость была неприятна, их безразличие к людям — очевидно, их крылатость — бесспорна. Светошников не любил голубей. Он считал их частью заговора против себя.
Принесли печенье и кофе. Светошникову нравилось печенье, но другое, с розовым кружочком клубничного джема посередине. Такое, как принесли, он не любил и брать не стал. Люди напротив (их имена забылись Светошниковым сразу и навсегда) тоже отказались от угощенья: они явно хотели показать, что их не устраивают условия банка. Один из них — с острым узким лицом, на котором широко расставленные карие глаза смотрелись не совсем уместно — спросил у Светошникова что-то, что тот не понял. Что-то про консолидированный балансовый отчет. Он хотел, чтобы Светошников согласился. Светошников согласился. Не спорить же. Кроме того, Светошников не знал, что такое консолидированный балансовый отчет и чем он отличается от других, неконсолидированных. Ему это было не нужно. На двери его кабинета — в конце коридора — висела табличка: Павел Романович Светошников, вице-президент по общим вопросам. Что это означало, знали только двое — Светошников и Альтин.
Даже Лизе они не рассказывали.
Нельзя.
Беседа в комнате умирала, оставаясь вяло сизой, с искорками фиолетового плохого. Светошников уже понял, что сизый цвет неспроста: ему пытаются что-то подсказать этим сизым. Он начал думать обо всем сизом, что знал. Голуби, раз. Асфальт, два. Ранние сумерки, три. Морская вода в несолнечную погоду, четыре. Что-то с водой. С морем. Он должен думать про море. Что-то в море или рядом. Светошников закрыл глаза.
Внутри него качалась вода. Он был заполнен сизой водой. Она казалась не прозрачной, но и не мутной. Вода была внутри Светошникова, но сам он был внутри воды и смотрел из нее вверх. Затем вода наклонилась, обернулась вокруг Светошникова, и все стало видно под другим углом. Светошников увидел дно и что на дне. Рыб не было. Только слабое розоватое свечение сквозь сизую воду. Светошников улыбнулся с закрытыми глазами: теперь он знал, что нужно.
Люди напротив уже собирали бумаги, показывая, что встреча закончена. Вариант договора, предложенный банком, они оставили на столе, и его листы ненужно лежали повсюду — белые прямоугольники с черными линейками букв, которые Светошников никогда не читал. Ему это было ни к чему. Он посмотрел на Альтина и кивнул. Тот наклонился к Светошникову:
— Увидел?
— Ракушки, — Светошников кивнул на цветы. — Эти, желтые, убрать, а в центр стола — ракушки. Сколько можно.
Альтин нажал кнопку интеркома и вызвал Лану, свою темнолицую секретаршу. Она стала такой год назад, когда обожглась в солярии: ее лицо теперь было темно-серым вместо золотисто-оливкового оттенка, к которому Лана стремилась. «Интересно, — подумал Светошников, — только лицо или все тело?» Он никогда не видел Лану голой. Он посмотрел на ее ноги в черных просвечивающих чулках и на секунду решил, что чулки — телесного цвета: просто ее кожа настолько темна. Это была смешная мысль. Светошникову стало смешно. Он начал смеяться.
Люди напротив перестали собирать бумаги. Они посмотрели на Светошникова, затем на Альтина. Альтин в это время объяснял Лане, что нужно убрать цветы и заменить их ракушками. Лана кивала и не удивлялась: не в первый раз. Она лишь спросила, должны ли ракушки быть речными или морскими. Альтин взглянул на Светошникова. Тот пожал плечами: все равно. Ракушки. Или что-то в форме ракушки. Чтобы заворачивалось, со спиралью внутри. Этого он говорить не стал.
— Коллеги, — теперь начиналась роль Альтина, и Светошников мог расслабиться или вообще уйти, но он знал, что Альтину будет спокойнее, если он останется до конца, — давайте не торопиться с решениями. Давайте оставим прошлые разногласия и попытаемся прийти к согласию.
Альтин тянул время, пока искали ракушки, и мог говорить ни о чем бесконечно долго. Светошников знал его больше двадцати лет, но каждый раз удивлялся этой способности. Сам он не мог сказать связно двух фраз. Хотя теперь говорил лучше, чем в детстве. Тогда он в основном вообще молчал.
— Видите, как много значат слова, — продолжал Альтин, — я просто заменил одну приставку на другую, «разно» на «со», а результат совершенно иной. Результат, согласитесь, прямо противоположный. А почему?
Альтин посмотрел на дверь: он волновался, скоро ли принесут ракушки. Светошникову тоже было интересно, хотя и не очень: его часть работы закончилась, он сказал, что нужно делать, а там, дальше, это другие. Сейчас ему было интереснее, какого цвета у Ланы ноги. Если снять чулки.
— Потому что «разно» означает то, что нас разнит, различает, а «со», наоборот, означает то, что мы можем сделать совместно, — продолжал Альтин. — Так давайте же оставим «разно» и сконцентрируемся на «со». Давайте не спешить, давайте попытаемся найти компромисс между нашим предложением и вашими потребностями в финансировании.
— Да какой может быть компромисс с такими процентами и требованиям по залогу? — Это был не остролицый, а другой, с толстым голосом. — Вы же все условия прописали в свою пользу.
— Почему же только в свою? — бросился в атаку банковский юрист. — В разделе договора об ответственности сторон…
Он начал гладко говорить о непонятных Светошникову вещах. Внутри груди у юриста жило зеленое, и оно расходилось вниз к животу, когда он сглатывал после долгого говорения. Сам юрист об этом не знал. Его имени Светошников не помнил. То есть раньше помнил, но недолго. Потом сразу забыл.
Дверь открылась — тяжелая, крашеная темно-коричневым лаком, и в нее, придерживаемую одним из охранников, что обычно сидели в приемной банка на нижнем этаже, вошла Лана с подносом. Она поставила поднос на край стола. Вошедший за ней охранник, улыбаясь углами потрескавшихся губ, подошел к столу и вытянутыми прямыми руками поднял тяжелую квадратную вазу с хризантемами. Он отступил от стола и остановился, не зная, что с ней делать. Он смотрел на Альтина и от напряжения моргал.
— В мою приемную, — сказал Альтин. Он для чего-то кивнул охраннику.
Охранник кивнул в ответ и ушел, неся перед собой вазу. Казалось, он идет ее кому-то дарить.
Лана подвинула поднос на центр стола и отступила в сторону.
На подносе лежали мокрые серые небольшие ракушки вперемежку с конфетами неправильно овальной формы в серо-серебристых обертках. Альтин посмотрел на Светошникова: так ли? Светошников покачал головой:
— Рассыпать нужно. На стол.
Альтин кивнул. Он встал со своего места — круглый, блекло-рыжий.
