Маруся Климова - Морские рассказы

В одном из интервью прославившийся главным образом своими романами Уильям Фолкнер дал довольно любопытную иерархию жанров, поставив романы по степени сложности вслед за стихами и рассказами. Действительно, рассказы, несмотря на свою очевидную принадлежность к жанру прозы, на самом деле по отношению к роману находятся в оппозиции едва ли не большей, чем стихи. Отчего известные романисты не так часто пробовали себя в этом жанре. Обращение Маруси Климовой к жанру рассказа оказалось успешным, во всяком случае, ее небольшой сборник «Морские рассказы» (включенный в эту книгу) произвел среди читателей эффект ничуть не меньший, чем два ее нашумевших романа («Голубая кровь», «Домик в Буа-Коломб»).

Известно, что на флоте издавна существует неявный запрет на присутствие женщин на военных кораблях или торговых судах. Но, пожалуй, еще более строгое, хотя и менее очевидное табу наложено на морскую тематику в произведениях женщин-писательниц. С этой точки зрения уже само появление на свет книги «Морских рассказов» Маруси Климовой, вероятно, должно было если не шокировать, то озадачить читателя. И тем не менее, обращение писательницы к теме моря и моряков кажется мне вовсе не случайным.

Во-первых, женщины всегда были неравнодушны к морю и к морякам.

Во-вторых, это уже не первое обращение Маруси Климовой к этой теме, ибо она известна еще и как переводчица знаменитого романа Жана Жене «Кэрель».

И наконец, писательница живет в Петербурге, «городе морской славы». Впрочем, далеко не все жившие в Петербурге русские писатели обращали внимание на этот факт. Достаточно вспомнить «душный» Петербург «Преступления и наказания». Не ощущается «дуновения» свежего балтийского ветра и в «Петербургских повестях» Гоголя. Иное дело, Блок… Впрочем, великая русская проза XIX века вообще оставила эту тему у себя «за бортом», исключение составляет разве что Гончаров. Любопытно, что и на уровне архетипов во французском (родном языке Жана Жене) слово «mer» (море) является звуковым омонимом слова «mere» (мать), в России же «мать» хотя и «сыра», но «земля». Не случайно и герои марусиных рассказов, уходя в море, идут не просто «в море», а «в загранку», т. е. за границы родины… Но оставим в покое психоанализ — о воде и морской стихии там сказано более чем достаточно… Как бы там ни было, но парадоксальность «Морских рассказов» Маруси Климовой заключается в том, что они не столько продолжают петербургскую традицию русской прозы, сколько восполняют существующий в ней пробел.

Во всех рассказах повествование ведется от мужского лица, что позволяет автору-женщине дистанциироваться от позиции рассказчика и делает «Морские рассказы» чем-то вроде современных «Повестей Белкина». Рассказы производят комический эффект, да и само ее название, отсылающее к одноименной книге Бориса Житкова, сразу же вызывает невольную улыбку, однако это вовсе не очередная постмодернистская пародия «Морские рассказы- 2». Борис Житков писал для детей о суровой жизни взрослых. О такой же «суровой жизни взрослых» писали, в сущности, и Пикуль и Конецкий. Маруся Климова пишет для взрослых, другое дело, что ее персонажи порой напоминают детей.

События, описываемые в книге, происходят в доперестроечние, перестроечные и постперестроечные времена, то есть в момент крушения устоявшихся форм жизни и идеологий. Однако по своему содержанию «Морские рассказы» меньше всего являются обличением царящих на флоте нравов или общего упадка, в который этот флот пришел в наши дни… Смысл их, видимо, в другом, хотя ухватить его не так просто, он ускользает и отклоняется то в одну, то в другую сторону, почти как палуба под ногами моряка во время шторма. Например, главный герой (он же рассказчик), помощник капитана (будущий капитан) по долгу службы отвечающий за порядок на судне, вовсе не всегда кажется положительным носителем здравого смысла среди безответственных шизофреников и алкашей, иногда он напоминает сражающегося с ветряными мельницами Дон-Кихота, а порой — и просто параноика среди нормальных здоровых людей.

Разгадку смысла этих рассказов следует искать в том, что Маруся Климова — писатель в высшей степени традиционный, в самом что ни на есть глубоком смысле этого слова. В том смысле, в каком, например, традиционным является и занятие мореплаванием, ибо моряк, оказавшийся один на один с разбушевавшейся морской стихией хотя бы на время вынужден забыть о своих политических и партийных пристрастиях и вернуться к своему традиционному ремеслу. Именно поэтому, видимо, флот при любом социальном устройстве в любом обществе всегда являлся наиболее консервативной его частью. С этой точки зрения любая критика флота с идейных или там нравственных позиций всегда кажется несколько наивной, ведь флот — это нечто большее, чем Советский Союз с его семидесятилетней историей или даже Россия с ее тысячелетней историей. То же самое можно сказать и о литературе. Подлинный кризис в обществе начинается не тогда, когда рушится его идеология, а тогда, когда капитан бросает штурвал, а поэт перестает быть поэтом… Поэтому, видимо, писательница и отправляется в неспокойное море, ибо только там можно увидеть и осознать то, что скрывается от взгляда обычных женщин, да и обычных людей вообще.

ВЯЧЕСЛАВ КОНДРАТОВИЧ

СПб, 1991–2000

Когда я плавал на «Красножопске», дневальной у нас была Танька Суслова, ее все звали «Мартышкой». Она была очень похожа на мартышку, вылитая — рожа плоская, нос задран так, что одни ноздри видны, и рот от уха до уха. Но она давала просто всем, никому отказа не было, и поэтому ее все даже по-своему любили, радовались, что у нас такая дневальная. Конечно, надо сказать, что дневальная она была никудышняя — у нее везде была такая грязь жуткая, столы она не убирала, пол не мыла, за нее это делал вахтенный матрос, капитан ему приказывал, потому что воображал, что Мартышка спит только с ним, а вахтенному это не так уж нравилось, но, с другой стороны, в этом были и свои

положительные стороны, потому что вахтенный был такой же мужик, как и все остальные, и свою порцию получал тоже.

Мне эта Мартышка была, конечно, не нужна, я вообще боялся, что она может меня наградить чем-то вроде сифака, да и не очень было приятно видеть, как в кают-компании сидит человек пять мужиков, и среди них в табачном дыму пьяная Мартышка хихикает, а зубы у нее изо рта торчат в разные стороны — это в довершение картины. К тому же, я не хотел, чтобы меня потом списали, обвинив в том, что у меня низкий моральный облик, у нас же такие подонки вокруг, просто ужас, так и глядят, как бы тебя сожрать.

Помню, однажды пришли мы в родной порт, на разгрузке людей не хватает, а я в кают-компании наблюдаю все ту же картину — Мартышка и человек шесть из команды. И они там смотрят такую ужасную порнуху по видику, как пять мужиков и среди них негр одну девку пердолят, и так показано, как член изнутри во влагалище входит и выходит. Не знаю, как они это сняли, но картина впечатляющая, я даже сам загляделся на этот процесс. А тут в каюту заходит тальманщица, и стала мне чего-то там говорить, а этим деятелям хоть бы хны — ржут, как кони. Мне просто неудобно стало, смотрю на Мартышку — а ей это абсолютно до фени.

Сперва, еще до «Красножопска», я про эту Мартышку не знал, и, услышав однажды, как пьяный чудачок рассказывает: «Я Мартышке трусы на голову натяну и оприходую ее, и мне все равно…» — даже подумал, что он говорит про настоящую обезьяну, ведь они тогда из Африки пришли, но потом, когда сам с ней столкнулся, то все понял.

И, что самое удивительное, один раз эта Мартышка вышла в рейс беременная, буквально на сносях. Я не знаю, кто ее выпускал в рейс, обычно баб в таком состоянии в рейс не пускают, она, похоже, должна была родить со дня на день, а она вместо этого вышла в рейс. И главное — ничего в ее поведении не изменилось — она так же напивалась и сношалась со всеми желающими. Ей ничуть не мешало ее положение, а матросам тоже было все равно, кого иметь, их-то уж меньше всего заботила судьба ее ожидаемого чада. Полы она уже вообще перестала мыть, днем валялась у себя в каюте, а вечером пила с командой. Похоже, что ее работа в этом и заключалась — обслуживать команду именно в этом плане. Ну и конечно, однажды утром, когда мы были в открытом море, она не смогла встать и почувствовала сильные боли в низу живота. Доктор осмотрел ее и сказал, что у нее начинаются роды. Нам ничего не оставалось делать, как послать запрос в ближайший порт и отправить ее туда. Не устраивать же на судне филиал родильного дома. Хорошо хоть она не успела разродиться, и мне вместе с докторишкой не пришлось изображать из себя акушера и санитарку и утирать ей пот со лба, а потом возиться с ее ублюдком. Думаю, что она все же родила, но в более подходящих для этого процесса условиях. А государство должно было платить за безответственное поведение Мартышки и тех, кто выпустил ее в рейс, в валюте. С тех пор я про Мартышку ничего не слышал.