Антон Уткин - Дорога в снегопад

Ознакомительная версия.

Два обстоятельства — долгое отсутствие с родины и усиленные занятия наукой — несколько заслонили для доктора биологии Алексея Фроянова смысл событий, происходящих дома. Вопреки расхожему утверждению, что самые меткие наблюдения — заслуженная награда сторонних наблюдателей, Алексей не мог ими похвастаться, и какая-то новая реальность стала возникать в его сознании только тогда, когда он ступил на землю отечества. Такая возможность появилась у него в мае 2007 года. Отработав шесть лет в должности reader, или тем, кого в Соединенных Штатах называют ассоциированным профессором, по издавна заведенной в западной науке традиции он получил право на subbatical — свободный год с сохранением содержания, дающийся ученым либо для написания работы, либо просто для отдыха и расширения кругозора, — и он давно решил провести его в России. Раз в год на несколько дней ему удавалось прилетать в Москву, эти наезды имели вполне конкретный повод — день рождения матери, но, конечно, не давали возможности как следует оглядеться. В начале двухтысячных годов в обиход вошли интернет-дневники, связав незримыми нитями государства и континенты, и участие в Живом Журнале, хотя и довольно отрывочное, несколько скрашивало Алексею длительное пребывание в чужой стране.

Учеба его на биологическом факультете МГУ подошла к концу в 1998 году. Около того времени всемирно известный Ян Вильмут, клонировавший овечку Долли, организовал при Эдинбургском университете международный центр по изучению стволовых клеток, и Алексей, только что успешно защитивший диссертацию и опубликовавший в «Nature» статью, обратившую на себя внимание, получил приглашение принять участие в коллективе.

За советом Алексей отправился к своему научному руководителю профессору Простакову. «Что ж, — сказал тот, — поезжайте, иначе вы потеряете квалификацию. Поезжайте. А там, глядишь, и тут что-то наладится».

Недавно был избран новый президент страны, и многие, в том числе и профессор Простаков, возлагали на это свежее лицо надежды на перемены к лучшему. Встреча происходила в квартире профессора на улице Коперника; профессор смотрел в окно, поверх шеренги тополей, за которыми колонны школьников, как роты, двигались по направлению к зданию цирка. Алексею показалось, что известие, которое он принес, расстроило его наставника, но у него, Алексея, была своя правда, и он долго еще пытался понять истинную стоимость этой индульгенции.

В Эдинбурге он поселился в старом доме XVI века, где, по словам хозяйки, жили привидения. Дом, ровесник Марии Стюарт, серо-черный от копоти, от потеков дождевой воды, глухо вздыхал ненастными ночами, источал чужие, но довольно уютные запахи, и в общем, несмотря на привидения, оказался гостеприимен.

Когда Алексей впервые вошел в лабораторию и увидел клеточный сортер, амплификатор, микроинъектор, ледовую машину, заглянул в конвертируемый микроскоп, подержал в руках и перетрогал еще множество вещей, отсутствие которых в России превращало научную работу из творческого процесса в какую-то изнуряющую возню, а потом шагал к своему новому жилищу по незнакомым серым улицам, к чувству несколько растерянной удовлетворенности примешивалось легкое разочарование. То, что в Москве казалось мечтой, здесь было буднично и просто, и где, каким образом проходила граница между желанием всей жизни и его исполнением, дознаться оказалось совсем непросто.

Одно из окон его квартиры смотрело в провалы улиц, где серый залив ходил пенными бурунами, а в ясную погоду в мутноватом воздухе сдержанно мрел противоположный зеленый берег, как бы прикрытый легкой кисеей неистребимого тумана. Иногда Алексей отправлялся гулять на взморье, но чаще ездил в городок Рослин, отстоящий от шотландской столицы на десяток миль. С тех пор как автор «Кода да Винчи» поместил в местный чаппель Святой Грааль, тихое сонное местечко превратилось в туристическую Мекку. Церквушку тут же предусмотрительно взяли в реставрационные леса, огородили колючей проволокой и грозными запретительными надписями, чтобы хоть как-то защитить памятник от слишком доверчивых читателей Дэна Брауна. Здесь же, неподалеку от церкви, находилась и лаборатория, в которой путем клонирования Ян Вильмут получил первое сельскохозяйственное животное — упомянутую овечку. Увы, Долли уже оставила этот мир, однако было вполне очевидно, что слава ее и ее создателя переживут века.

Первое время — около года — он почти не думал о доме. Работа и новые ощущения полностью поглотили его, но мало-помалу в картину мыслимого мира стали вплетаться образы далеко отстоящих времен. Несколько раз в течение полугода ему снилась умершая бабушка и беззвучно говорила что-то. Смысл ее немых слов оставался неясен, но общее настроение сновидения было таково, что она словно бы предостерегала от чего-то, что было очевидно ей там, откуда она приходила в его сознание.

О смерти профессора Простакова Алексей узнал из Живого Журнала одного из своих сокурсников, причем уже задним числом. Вернувшись из лаборатории, он сел к окну, из которого было видно море, и, не зажигая света, смотрел, как вечер закрашивает противоположный берег залива Ферт-оф-Форт, словно кто-то грубо и широко водил по нему кистью, обмакивая ее в сумерки.

Когда стемнело, Алексей спустился вниз и половину ночи провел в пабе со своим единственным здесь другом — немногословным улыбчивым индусом-эмбриологом по прозвищу Химический Али. Звякало толстое стекло, за соседним столом барды бренчали на гитаре. На столешнице цвел букет пивных кружек. Белые душистые хлопья пены ползли вниз, как опадающие лепестки тропической флоры. Алексей рассказывал Химическому Али, кем был Простаков, что еще в 1971 году первым в мире он описал механизм зашиты хромосом ферментами группы теломераз, а вот теперь, в прошедшем ноябре, Нобелевскую премию за то же самое получили другие, что эпоха подлинной науки проходит, что она свелась к так называемым проектам, целью которых давно уже не является познание истины в том высшем смысле, который когда-то привнесли в науку Роберт Гук и Паскаль. Научно-техническая революция остановилась, наука деградировала, потеряла способность к глубоким и широким обобщениям, а поэтому результаты ее не способны ответить ни на один действительно важный вопрос современности, ученые по большей части превратились в каких-то чиновников, зависимых от больших денег, — вот, примерно, то, что высказал он той ночью Химическому Али. В опьянении ему казалось, что, приняв предложение Вильмута и приехав сюда, он совершил ошибку, и теперь же ему казалось еще возможным ее исправить. Химический Али, коричневая кожа которого в отрывочном барном освещении переливалась ультрафиолетом, спрятал сахарные зубы и вдумчиво, с участием внимал его откровениям.

Алексей уже ждал встречи с домом, возвращение его уже началось, и мысли его все чаще и на все большее время перелетали континент и надолго задерживались очарованием знакомых образов. С каким-то благоговением он вспоминал сейчас те несколько лет, когда регулярно приходилось собирать и сдавать пустые бутылки, чтобы хоть как-то прожить, ибо ни стипендия, ни крошечная зарплата матери такой возможности не давали. Нынешняя сытость, успокоенность вызывали в нем отвращение и презрение к самому себе. Все это, впрочем, плохо и отрывочно вязалось у него в голове, и невозмутимый Али своими комментариями легко разрушал эти связи, готовые, казалось, повести к озарению, ради которого стоило жить почти тридцать восемь лет.

Простившись, наконец, с Али, он постоял у входа в кафе «Черное зелье», под сенью которого домохозяйка Роулинг некогда начала своего «Гарри Поттера», бездумно поглазел на мемориальную доску, посвященную этому событию, и побрел вверх по узкой улице к своему дому с привидениями, щурясь на фонари, которые тут же выпускали в разбавленную тьму десятки острых, как иглы, лучей.

Вернувшись к себе, он надолго уселся за компьютер, написал о своем решении всем, кому мог, хотел написать и Кире, но, подумав, решил, что для нее его появление должно стать неожиданностью. Сборы его, даже с помехой трещавшей после вчерашнего головы, оказались недолги.

В последний раз Алексей поехал в загадочный Рослин. Над Шотландией сгущались сумерки. Вечерняя сырость поднималась из низин. Остов обглоданного ветром римского виадука четко рисовался на темнеющем небе. Из недр осыпающейся церкви то и дело, как сильфиды, выносились летучие мыши. Старые вязы призрачно шевелили молодой листвой, словно жили в каком-то ином измерении. Где-то в холмах ухал филин.

Алексей медленно обошел церковь, слушая, как кремнистая тропинка скрипит под подошвами ботинок. Было тихо, и снизу не приходило никаких звуков. Налетал ветерок, и под его порывами какой-то висящий металлический предмет, невидный в темноте, тихонько ударялся об опору реставрационных лесов. Близость таинственного храма, одиночество и еле различимая тишина родили в нем странные чувства. На мгновение ему показалось, что он неслучайно находится сейчас здесь, что стоит подойти ближе, и запоры падут, и благодатная чаша, куда две тысячи лет назад Иосиф Аримафейский собрал кровь Богочеловека, откроется ему. Это ощущение было настолько реально, что он испытал растерянность и в тревоге посмотрел на небо, словно в медленно клубящихся облаках ожидал увидеть очертания Персеваля, который по праву избавил бы его от такого непосильного бремени.

Ознакомительная версия.