Перевод В. Красновского
Ты спрашиваешь меня, о господин следователь, зачем я убил устаза[1] Захира?.. Я не убивал его, мне и в голову не приходила такая мысль. Тебя обманули, когда сказали, что убил его я. Но у меня нет врагов, которые могли бы оклеветать меня. Кто мог утверждать, что я убил? Меня несправедливо обвиняют в преступлении… ведь все знают, что я искренне любил устаза Захира, руководителя нашей труппы, где я работал больше двадцати лет. Я всегда уважал его и был признателен за заботу и внимание, которыми он окружал меня. И он любил меня, был высокого мнения о моем таланте, ценил мои способности. Кто из наших актеров может утверждать обратное? Допроси их снова, о господин! Они, конечно, поймут свою ошибку и признаются во лжи.
Почему я убил устаза Захира?
Можно ли задавать такой вопрос мне? Я даже по дороге хожу осторожно, боясь наступить на муравья или растоптать жука! Для меня нет ничего ужаснее убийства: я буду мучиться, если раздавлю этих насекомых. Да, нет ничего более ужасного, чем убийство! Даже на сцене театра я ненавижу его, ненавижу до такой степени, что коллеги всегда считали меня добряком, а при распределении ролей я всегда стремился получить роль доброго, милостивого царя. Я достиг всеобщего признания именно в этом амплуа… Должно быть, потому что я не играл, не подражал царям — эта роль была моей жизнью, моей натурой.
Верь мне, господин следователь! Я не убийца устаза Захира. Если, допрашивая меня, ты исходишь из этого предположения, я должен рассказать все о своей жизни, о своих отношениях с устазом Захиром и его труппой.
Двадцать лет я играю роль милостивого царя, двадцать лет я живу в величественных дворцах, колонны которых украшены золотом; я сижу на троне, а моя корона усыпана жемчугом. Я облекаюсь в шелковые и бархатные мантии, полы которых несут юноши-рабы. Двадцать лет я устраиваю пышные приемы, ем на дорогой посуде, пью из больших сверкающих кубков, осыпаю золотом своих подданных.
Не говори, о господин, что мои дворцы и мои драгоценности сделаны из бумаги и жести! Нет! Ни царь, ни султан не наслаждались в своих дворцах так, как я. Не доказывают ли мои слезы, что я владел этими дворцами? Если бы тебе, господин следователь, дали хоть десять тонн чистого золота, но поселили в пустыне? Если бы поместили тебя с золотом там, где нет ни одного живого существа? Разве понадобилось бы тебе тогда это огромное богатство? Какая от него польза? Бумага и жесть для меня дороже, чем все это золото, ибо в своих дворцах я обладаю могуществом царя и властью султана.
Будь откровенен, согласись со мной. Клянусь тебе, о господин, что, выходя из-за царского стола, я чувствовал себя более сытым, чем те, кто объедается на званых пирах! Я до сих пор еще ощущаю запах жаркого и вкус старого вина, что подавалось мне в золотых кубках, украшенных драгоценными камнями.
Радость заполняет мое сердце, когда я милую осужденного, которого палач ведет на казнь. Преступник смотрит глазами, полными счастья, затем припадает к моим ногам, благодаря за милость. Это зрелище заставляет чаще биться мое сердце и вызывает слезы.
Господин следователь! Позволь мне утереть слезы и, заклинаю тебя аллахом, не смейся надо мной. Я действительно пользовался всей роскошью и богатством царей. Разве можно забыть блестящую свиту моих эмиров и военачальников, проходивших передо мной и опускавшихся на колено в знак глубокого почтения? Разве можно забыть, как развлекали меня чудесные певицы и танцовщицы с бубнами? В такие минуты милостивый царь сбрасывал с плеч мантию и превращался в короля веселья. Разве можно забыть красавиц, устремлявших на меня взоры, полные ласки? Высшей наградой для них была улыбка на моих устах.
О господин! Двадцать лет я жил, как великий царь, у меня были подданные и войска, князья и эмиры, меня окружали рабы и рабыни. Долгие годы я наслаждался своей властью.
Слово, сказанное моими устами, — беспрекословный закон; взгляд, брошенный на окружающих, — свято выполняемый приказ.
Так проходили годы. Однако я не имел дома, где мог бы отдохнуть после спектакля, а проводить время в кафе с коллегами я не любил. Их бессмысленные разговоры только раздражали меня. Театр был моим единственным убежищем. Все свободное время я проводил в театре. Его декорации и реквизит окружали меня всю жизнь. Все говорили мне, что я царь, я тот, кто приказывает и кому повинуются.
Однажды устаз Захир пригласил меня в свой кабинет. Он приветливо встретил меня и предложил сигарету; я закурил, а он начал говорить о моей театральной деятельности и превозносил мое дарование.
— Ты знаешь, конечно, о устаз Махфуз, как я люблю тебя, как ты для меня дорог. Ты знаешь, что я глубоко признателен тебе за службу и поэтому хочу наградить тебя.
Я с благодарностью посмотрел на него и сказал:
— Господин, ты доволен мной, и я считаю это самой высокой наградой.
— Путь актера тернист, его профессия требует большого труда, а ты уже провел среди нас двадцать лет, делил с нами и радость и горе, отдал нам всю свою жизнь, и мы выжали ее лучшие соки. Пришло время подумать о твоем покое. Мы освободим тебя от работы и сохраним за тобой содержание.
Полный недоумения я спросил:
— Ты хочешь уволить меня?
— Да, но ты будешь получать свой полный оклад.
Я ничего не ответил и опустил голову. Мысли мои пришли в хаотический беспорядок, перед глазами одна за другой возникали картины: вот комната заполнилась моими друзьями, среди которых эмиры и министры, вот моя свита рабов и телохранителей, они все пришли проститься со мной, узнав, что я оставляю трон. Я слышал тоскливую музыку, я видел себя спускающимся по величественной мраморной лестнице моего дворца, я видел своих подданных, склоняющихся к полам моей мантии и орошающих ее слезами расставания.
Голос Захира заставил меня очнуться:
— Что с тобой? Очнись, о устаз Махфуз!
Я посмотрел на него, глаза мои были полны слез.
— Странно, ты, кажется, недоволен?
Я схватил его руку.
— Господин мой… господин! Мне не нужно оклада. Мне ничего не нужно. Позволь работать в твоем театре бесплатно. Не гони меня.
— Что ты, устаз? Я не гоню тебя. Я только воздаю тебе должное. Подумай немного. Ты, конечно, устал.
Отдохни, подумай и приходи ко мне. Мы еще поговорим.
* * *
Устаз Захир не внял моей просьбе. Актеры упрекали меня и одобряли благородство и щедрость Захира. Поняв свою ошибку, я бросил работу, снял в отдаленном районе комнату и остаток своей жизни решил провести вдали от театра. Я хотел, чтобы ничто не напоминало мне о сцене и не умножало моего горя. Я решил покориться судьбе без гнева и ропота. Но поступал так, будто играл на сцене. Я постарался сойтись с соседями: ведь они могли утешить, успокоить меня, рассеять мою печаль.
Три месяца я жил в этом районе. Искренне говорю тебе, о господин, я провел это время спокойно. Мои новые знакомые любили меня, и я отвечал им тем же. Я встречался с ними в кафе и проводил там вечера. Они часто просили рассказать о себе, и я охотно вспоминал о своей царской жизни на сцене. После нескольких бокалов я чувствовал, что царь вновь воскресает во мне, я снова видел прекрасную залу с великолепными колоннами, столы, полные лучших яств, кубки, украшенные драгоценностями.
Меня окружали обыкновенные люди, а я видел их стоящими на коленях передо мной, мне слышалась мелодичная музыка, в моих ушах отзывался звон мечей и барабанный бой.
Так я проводил время со своими новыми друзьями. А когда возвращался домой, меня сражал сон и я продолжал жить во дворце, отдавая царские приказы и наслаждаясь своей властью и могуществом.
Да, господин! Я говорю правду, я провел эти три месяца тихо и спокойно.
Однажды вечером, придя в кафе, я увидел на одном из столов театральную афишу. Я взял ее, но решил не читать. Мне показалось странным, что эта афиша могла попасть в такой отдаленный район. Случайность ли это? Или перст судьбы? Как она попала мне в руки? Все же я развернул афишу, и сердце мое учащенно забилось, а глаза затуманились: я прочитал, что труппа устаза Захира дает сегодня вечером пьесу «Царь царей» — мою любимую пьесу, которая создала мне славу. Я узнал, что сам Захир будет исполнять роль милостивого «Царя царей»…
Я машинально вышел из кафе и бросился бежать. Люди изумленно глядели мне вслед, спрашивая, что случилось; но я продолжал бежать, ничего не объясняя. С большим трудом я добрался до театра и остановился в темном углу у стены, еле дыша от усталости. Отдохнув, я прошел в театр через маленькую дверь, меня никто не увидел.
Господин следователь! Больше всего меня беспокоит то, что ты не знаешь театра, не понимаешь его духа. Ты не стоял на его священных подмостках, не жил театром и, вероятно, не поймешь, что я чувствовал в тот момент, когда вновь оказался в привычной обстановке. Воспоминания захватили меня, ко мне вернулся весь энтузиазм и сила, утраченные за три последних месяца. Я был уверен, что в состоянии совершить чудо, и бросился к гардеробу, достал мантию «Царя царей», его корону, скипетр, начал облекаться в его одежды и гримироваться, затем встал, созерцая себя в зеркале.
