Ион Деген - Иммануил Великовский

Пользуюсь приятной возможностью выразить благодарность: моей жене, Люсе Деген, моему творческому началу, моему самому принципиальному и бескомпромиссному критику, женщине, которая с добрым юмором наблюдает за тем, как я трачу деньги на увлечение литературой вместо того, чтобы снабжать жену деньгами, занимаясь частной практикой врача;

Шуламит Коган — за информацию, которую мне удалось получить у нее о ее отце, Иммануиле Великовском;

Белле и Александру Местецким, первым читателям рукописи этой книги, — за ценные критические замечания;

Шалому Коэну, владельцу и директору типографии, для которого издание этой книги было не бизнесом, а проявлением дружбы;

Редактору В. Ханелесу;

Наборщицам на компьютере 3. Палвановой, И. Гориной;

Художнику-графику Д. Менделевичу.

Автор

Идея написать биографию Иммануила Великовского возникла у меня совершенно случайно. Хотя, что значит — случайно? Однажды, беседуя с Великовским, Альберт Эйнштейн сказал, что случайным было положение кресла в этой комнате, но не их встреча: они не могли не встретиться.

Прочитав книги Иммануила Великовского, я не мог понять, почему ничего не знал о нем раньше. Меня заинтересовала причина разительного несоответствия между громадностью ученого и малой осведомленностью о нем обывателя. Узнав о «деле Великовского», я был потрясен развернувшейся передо мной драмой. Даже имея некоторое представление о том, как делается наука, я не мог вообразить себе ничего подобного.

Человек может быть порядочным или подлым. Это определяется не профессией, не сферой деятельности, а личными его качествами. Даже в воровской среде существует такое парадоксальное понятие, как порядочность вора.

Большинству людей наука представляется чистой и непорочной сферой, окруженной своеобразным силовым полем, сквозь которое не могут проникнуть присущие человеку пороки. Такое представление сохранялось у меня даже тогда, когда, начав заниматься научной деятельностью, я уже столкнулся с коллегами, моральные качества которых оставляли желать лучшего. Ну что же, считал я, одно дело личные качества научного работника, проявляющиеся в общении с окружающими, другое — научная честность, без которой вообще не может существовать наука. Прозрение наступило при весьма странных обстоятельствах Исход очередной экспериментальной операции на собаке, проведенной в лабораторном отделе Киевского ортопедического института, был зафиксирован на только что сделанной рентгенограмме. Результат превысил все ожидания. Заметив мое удовлетворение, рентгенлаборант предложила сделать еще несколько снимков. «Зачем?» — спросил я, недоумевая. Смущаясь, она объяснила, что многие сотрудники института, получив хороший результат, делают несколько рентгенограмм с одного и того же объекта. «Зачем?» «В протоколе будет записано, что рентгенограммы — результаты нескольких опытов». «Но ведь это подло!» — моему возмущению не было предела.

Анализируя этот факт, я пытался объяснить его издержками советской системы.

Ничего подобного, считал я, не может произойти на свободном Западе. Однако знакомство с делом Великовского убедило меня в том, что я глубоко заблуждался.

Науку делают люди, а люди, увы, везде всего только люди…

Случай с рентгенограммой произошел спустя примерно два года после начала дела Великовского, после фальсификации, авторами которой были видные астрономы, профессора Гарвардского университета, одного из самых престижных в Америке.

Мысль об этом не оставляла меня. Существует ли на свете честность?

И должно же было случиться, что в один из дней такой мизантропии я увидел сцену, привлекшую мое внимание. Крохотный пинчер, сидевший на руках хозяйки, озирал с высоты своей позиции лужайку в городском сквере. Казалось, чувство собственной важности буквально переполняло это игрушечное существо: мир принадлежал ему, уютно прижатому к обширной груди хозяйки. Естественное чередование событий в устоявшемся пинчеровском мире вдруг нарушилось появлением огромного сенбернара.

Он был абсурден и безобразно непропорционален на этой миниатюрной лужайке.

Игрушечный пинчер высказал свое естественное возмущение. Он залился лаем. Глазки выкатывались из орбит, слюна брызгала из оскаленной пасти. Трудно было понять, как такое тельце может вмещать столько злости. Сенбернар с удивлением смотрел на пинчера. Он, сенбернар, миролюбив. Он испытывает добрые чувства, даже нежность к маленьким собратьям. Откуда такая озлобленность и ненависть? Как ему понять, что причина — это его огромность. Она-то и не дает покоя пинчеру. Конечно, сейчас он выше сенбернара. Конечно, лай его громок и угрожающ, а сенбернар не издал ни единого звука, что, несомненно, свидетельствует об истинном соотношении сил. Но все-таки… Какая-то смутная неуверенность мешает пинчеру. А что, если сенбернар действительно больше?

В этой сценке мне увиделась карикатура на людей, в частности, на ученых.

А быть может, поведение иных ученых всего-навсего карикатурная копия взаимоотношений животных?

Я все еще был под впечатлением встречи карликового пинчера с сенбернаром, когда ко мне пришел редактор одного толстого журнала. Разглядывая стеллаж в моем кабинете, он вдруг заметил шеренгу книг Иммануила Великовского. Редактор с этакой игривостью задал вопрос:

— Вы увлекаетесь Великовским?

— Нет, я изучаю Великовского.

— Да? Но ведь его теории, кажется, не признаны учеными?

Я спросил его, читал ли он Великовского. Ответ был уклончиво-неопределенным.

Тогда я напомнил, что, прежде всего, нельзя судить о книгах, не прочитав их, а, во-вторых, что основное свойство правильной теории — предсказание на ее основе будущих открытий. А после опубликования теорий Великовского было сделано несколько фундаментальных открытий, предсказанных им. Интересно, что, когда Великовский предсказал эти открытия, представители ортодоксальной науки объявили их абсурдными. Редактор, заинтересовавшись, попросил теня рассказать об этом подробнее.

Спустя несколько месяцев во время беседы с моим старым знакомым, профессором-физиком, снова возникло имя Великовского. Мой собеседник, с плохо скрытым превосходством в тоне, заявил:

— Если я не ошибаюсь, его теории оказались чем-то вроде научной фантастики?

— Ошибаешься! В Америке у тебя была возможность прочитать его книги. Жаль, что ты ею не воспользовался. Думаю, после этого ты не стал бы ссылаться на слухи и сплетни.

По просьбе профессора я очень кратко изложил содержание двух первых книг Великовского, хотя шумное застолье было не самым идеальным местом для этого.

— Интересно, невероятно, — сказал профессор. — Не знаешь ли ты его биографии?

В нескольких словах я рассказал о Великовском — ученом и человеке.

— Не мог бы ты прочитать у нас в университете доклад на эту тему?

Я прочитал. В разговорах с моими русскоязычными коллегами, людьми интеллигентными, эрудитами, я с горечью убеждался в том, что они, как и я в недавнем прошлом, даже не слышали имени Иммануила Великовского. История повторялась, когда я беседовал с ивритоязычными интеллигентами. Выпускникам Еврейского университета в Иерусалиме я нередко давал «провокационный» вопрос: «Знаете ли вы людей, стоявших у истоков вашего университета?» Подавляющее большинство — не знало. И не случайно! В отлично изданной в Израиле энциклопедии, увы, не нашлось места для упоминания имени великого сына еврейского народа.