Моей жене Джойс, с любовью
Я был молод, голодал, выпивал и пытался стать писателем. Читал я в основном в лос-анджелесской публичной библиотеке. Но ничего из прочитанного никоим образом не соотносилось ни с моей жизни, ни с жизнью улиц и людей, окружавших меня. Казалось, всех занимали только словесные трюки, и чем человек больше преуспевал в этом, тем лучшим писателем он считался.
Такие тексты были смесью изысканности, ремесла и формы, и это читалось, завлекало, проглатывалось — и забывалось. Удобное изобретение — очень прилизанная и безобидная Словесная Культура. Еще у русских дореволюционных писателей можно было отыскать признаки страсти и авантюризма. Были исключения, но встречались они так редко, что прочтение их не занимало много времени, и я снова оказывался среди бесчисленных рядов нескончаемо унылых книг. Особенно негусто с приятными исключениями было среди современных писателей.
Я открывал книгу за книгой. Им что же — нечего сказать? Никому нечего прокричать?
Пришлось попытать счастье в других разделах библиотеки. Секция «Религия» была сплошным непролазным болотом — для меня. Я устремился в «Философию». Мне попалась пара жестких озлобленных немцев, которые воодушевили меня, но и они вскоре иссякли. Я взялся за «Математику» и завяз в ней так же, как и в «Религии». Мне уже стало казаться, что такой литературы, о которой я грезил, просто не существует.
Я принялся за «Геологию». Поначалу это было любопытно, но лишь поначалу.
Я наткнулся на книги по «Хирургии», и они мне приглянулись: в них было много новых слов и великолепные иллюстрации. Особенно мне понравились и больше всего запомнились операции на брыжейке ободочной кишки.
В конце концов я покончил с «Хирургией» и вернулся в большой зал художественной литературы. (Я никогда не посещал библиотеку, если мог купить какого-нибудь дешевого пойла. Это место идеально подходило, когда не было ни выпить, ни закусить и домовладелица гонялась за мной, требуя деньги за просроченную ренту. К тому же в библиотеке можно было бесплатно воспользоваться туалетом. Я видел в залах множество лоботрясов, подобных мне, которые засыпали, не успев раскрыть книгу.)
Продолжая бродить по залу художественной литературы, я снимал книги с полок, прочитывал несколько строк, несколько страниц и ставил на место.
И вот однажды я взял очередную книгу, раскрыл и попробовал почитать. Через несколько мгновений я уже нес ее к столу, словно человек, который среди груды хлама обнаружил золотой самородок. Строки катились за строками легко от страницы к странице, сливаясь в единый поток. Каждое предложение обладало собственной энергией, его сменяло следующее, еще более энергоемкое. Из этих энергий складывалась форма страницы, она была высечена из них. Наконец-то я нашел человека, который не боялся эмоций. Юмор и боль перемежались с поразительной простотой. Начало было таким неистовым, что повергло меня в шок, как неслыханное чудо.
Я записал книгу на свой формуляр и понес домой. У себя в комнате я улегся на кровать и продолжил чтение, но уже задолго до того, как я дошел до конца книги, я знал, что этот человек открыл свой стиль письма, совершенно ясный и отчетливый. Книга называлась «Спроси у пыли», а ее автором был Джон Фанте. Его влияние на мое собственное творчество я буду ощущать всегда. Я закончил «Спроси у пыли» и отправился в библиотеку на поиски других книг Фанте. Я отыскал две: «Даго темнокожий» и «Подожди до весны, Бандини». Они были столь же хороши, написанные нутром и с открытым сердцем.
Да, Фанте произвел на меня колоссальное впечатление. Вскоре после того, как я прочитал его книги, я сошелся с одной женщиной. Она выпивала пуще меня, мы постоянно скандалили, и часто я орал на нее: «Не называй меня падлой, я Бандини, Артуро Бандини!»
Фанте стал моим Богом, и я знал, что Боги должны хранить одиночество, каждый не мог пойти и постучаться в их двери. И все же я пытался угадать, в каком месте на Энжелс-Флайт он жил, я воображал, что, возможно, он и по сей день там обитает. Почти каждый день я прохаживался по этой улице и думал: может быть, в это окно влезала Камилла? А не эта ли дверь его отеля? Тот ли это вестибюль? Но так никогда и не узнал.
И вот теперь, тридцать девять лет спустя, я перечитал «Спроси у пыли» — и впечатление мое не изменилось: книга действует, как и другие работы Фанте; но все же это мое любимое произведение, потому что оно стало первым моим открытием чуда.
В 1979 году, уже при других обстоятельствах, я все-таки встретился с автором. В жизни Джона Фанте было много всего. Это история необыкновенной удачи, страшной судьбы и редкого мужества. Придет день, и она будет рассказана, но я чувствовал, что он не хотел говорить об этом при нашей встрече. Поэтому позвольте мне сказать только одно: его проза, как и его жизнь, есть суть одного и того же — это мужество, искренность и страсть.
Этого достаточно. Теперь эта книга ваша.
Чарльз Буковски
Как-то ночью я сидел на кровати в своей комнате, которую арендовал в самом центре Лос-Анджелеса на Банкер-Хилл. Для меня это была очень важная ночь, потому что мне предстояло сделать выбор — или я плачу, или выметаюсь. Так сообщалось в записке, которую подсунула мне под дверь хозяйка. Серьезная проблема, заслуживающая пристального внимания. Я разрешил ее так: выключил свет и лег спать.
Проснувшись утром, я дал себе обет заниматься физкультурой и безотлагательно приступил. Я выполнил комплекс упражнений на гибкость и принялся чистить зубы. Почувствовав привкус крови и осмотрев щетину зубной щетки, я припомнил ее хвастливую рекламу. Покончив с гигиеной, я отправился выпить кофе.
Я пришел в кафе, в которое обычно ходил, уселся за длинную стойку и заказал кофе. На вкус напиток очень напоминал кофе, но пяти центов он не стоил. Я выкурил пару сигарет, просмотрел результаты игр Американской лиги, демонстративно игнорировал игры Национальной лиги и с удовлетворением отметил, что Джо Ди Маджио все еще не уронил честь итальянцев, лидируя в лиге как самый результативный игрок.
Отличный удар у этого Ди Маджио. Я вышел из ресторана и остановился, представляя себя на месте Джо: бросок, удар — и я выбиваю мяч за пределы поля. Затем двинулся вниз по улице по направлению к Энжелс-Флайт, соображая, чем же заняться. Срочных дел не было, и я решил просто погулять по городу. Спустился до Оливковой, прошел мимо грязно-желтого дома, стены которого были еще сырые от ночного тумана, прямо как моя промокашка на столе. Я думал о своих друзьях Изи и Кэрол, которые до отъезда в Детройт жили в этом доме, вспоминал ночь, когда Кэрол ударила Изи, потому что она была беременна и хотела оставить ребенка, а он нет. Малыш родился, но больше у них ничего не было. В памяти всплывали детали и подробности внутреннего быта этого дома: запах мышей и пыли, старухи, млеющие в вестибюле в жаркий полдень, и пожилая женщина с удивительно красивыми ногами. И еще был там лифтер — калека из Милуоки, который презрительно усмехался всякий раз, когда вы называли свой этаж, давая понять, что такой специфический этаж мог выбрать только круглый идиот. Вот такой вот лифтер, всегда рядом с ним в лифте находился поднос с сэндвичами и бульварным журнальчиком.
Затем я пошел вниз по Оливковой мимо ужасных построек, от которых веяло историями об убийствах. Дальше по Оливковой до филармонии, тут я припомнил, как мы с Хелен ходили слушать хор донских казаков и я страшно скучал, и из-за этого у нас произошел скандал. И еще я вспоминал, как была одета Хелен — в белое платье и у меня ныла поясница, когда я касался его. Ох уж эта Хелен! Но и ее уже нет рядом.
Так я дошел до перекрестка Пятой и Оливковой, где скопище рычащих автомобилей насиловало слух, пальмы в облаках выхлопных газов казались такими печальными и черные мостовые все еще не просохли от ночного тумана.
Теперь я был перед зданием отеля «Балтимор» и двигался вдоль цепочки желтых такси. Водители дремали за своими баранками, все, кроме одного, чья машина стояла напротив парадного входа. Я еще раз подивился необычной осведомленности этих таксистов, припомнив как однажды с Россом мы попросили одного из них подыскать нам девочек. Парень хитро косился на нас и скабрезно хихикал всю дорогу, пока вез на Тэмпел-стрит. Похоже, он знал все злачные места в городе и быстро нашел нам парочку шлюх, правда, очень непривлекательных, но Росс все равно согласился, а я не смог. Я остался в гостиной и ждал, пока Росс управится. В гостиной играл патефон, я был напуган и одинок.
Вот я миновал швейцара; как я ненавидел этого типа с его желтыми галунами, с его ростом футов в шесть и со всем его чувством собственного достоинства. А в это время к обочине подкатил черный автомобиль, из него вылез мужчина, ясное дело — богач; за ним на тротуар ступила женщина, и, естественно, она была прекрасна. Вся в чернобурке, перепорхнула она через тротуар и исчезла в дверях-вертушке отеля, и я подумал: «Ох парень, вот бы тебе хотя самую малость от этого всего, лишь на один день и одну ночь». Я шел дальше, все еще ощущая запах ее духов во влажном утреннем воздухе.
