Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

Перевести роман А. Кестлера «Воры в ночи» на русский язык я задумала еще в 60-е годы, когда прочла его впервые. Имя этого писателя, естественно, было связано для нас, московских евреев, с его романом «Тьма в полдень»[1], который незадолго до того появился в русском переводе и распространялся в самиздате. Так же, как анонимный, неизвестный мне тогда (а потом оказалось — знакомый) переводчик романа «Тьма в полдень» захотел поделиться решением волновавшей нас загадки: почему подсудимые на открытых процессах признавались в невероятных, несовершенных ими преступлениях, — так и мне хотелось поделиться полученным мною богатством знаний о событиях в Палестине 30-х годов. И так же, как история Рубашова, героя романа «Тьма в полдень» была уже несколько десятилетий знакома читателям свободного мира, но не нам, так и о стране Израиля, куда еще через десять лет нам предстояло уехать, мы не знали почти ничего.

Осуществить свое желание — сделать роман «Воры в ночи» доступным русскоязычному читателю — мне удалось только сейчас. Ценность его как источника информации об истории страны не утрачена до сих пор. Мы привыкли с подозрением относиться ко всякой пропаганде, даже если она направлена на дело, которому мы от души сочувствуем. Может быть, поэтому для нас так важно, что Кестлер пытается дать объективную картину происходящего. События в романе показаны с разных точек зрения: прежде всего с нашей, еврейской, но также и с арабской, и с английской. Привлекает и общий тон повествования, который, надеюсь, удалось сохранить и в переводе, — сдержанно-скептический, подчеркнуто-объективный, но в то же время выдающий глубокую заинтересованность автора тем, о чем он пишет.

«Воры в ночи» для нас, людей, приехавших из Советского Союза, не только исторический роман, написанный хорошо знающим материал автором. А. Кестлер помогает нам разобраться в самих себе, в своем отношении к окружающему нас новому миру. Дело в том, что главный герой романа Джозеф не только участник событий, но и трезвый наблюдатель со стороны, прежде не вспоминавший никогда о своих еврейских корнях и всю жизнь считавший себя настоящим англичанином. Но антисемитизм, оказывается, есть и в Англии. Хоть мы приехали сюда не с оксфордских лужаек, как Джозеф-Йосеф, но как поучительны для нас сцены романа, в которых герой со скрытым отчуждением разглядывает в киббуцной столовой и в тель-авивском кафе выходцев из восточноевропейских местечек, шарахается от «тарзанов»-сабр, взирает как на диво на «пейсатых». Только гнев на весь мир, равнодушный к надвигающейся на европейское еврейство катастрофе, на бездушных политиков, закрывших единственный путь к спасению погибающих — дать им возможность выехать в Палестину — помогает герою почувствовать себя частью этого народа. Эти же чувства помогают и автору, английскому писателю, полностью ассимилированному венгерскому еврею, безоговорочно стать на сторону этого народа в решительный момент его борьбы за существование.

А. Кестлер побывал в наших краях несколько раз: впервые в середине 20-х годов в качестве оле, в последний раз во время Войны за Независимость как английский корреспондент. В отличие от других аспектов его мировоззрения, его отношение к еврейству, сионизму и Израилю оставалось на редкость неизменным. Кестлер всегда отстаивал право еврейского народа на национальное существование на земле Израиля и одновременно твердил о необходимости полной ассимиляции для евреев рассеяния. Выводы заключительной главы его книги «Тринадцатое колено»[2], в которой он пытается доказать, что предками восточноевропейских евреев были хазары, а не семиты, почти дословно повторяют аргументацию последней главы его книги «Обетование и претворение; Палестина 1917–1949»[3].

Легко заметить, что писатель противоречит сам себе — так убедительно показал он на примере героя своего романа Джозефа, что для ассимиляции евреев в диаспоре недостаточно одного желания евреев, даже если такое желание есть. Нетрудно обнаружить и «еврейский комплекс» самого писателя, отдавшего сорок лет назад предпочтение Лондону перед Иерусалимом. Нетрудно, но бесплодно. Оценивая предлагаемый роман, вспомним лучше слова А. Кестлера из его автобиографической книги:

«Я не был в Израиле с 1948 года. Но я ощутил глубокое удовлетворение, узнав, что некоторые из членов Комиссии ООН, высказавшейся за образование еврейского государства в 1947 году, потрудились прочесть роман „Воры в ночи“ и что книга оказала на них определенное влияние. В тяжелые минуты, когда я спрашиваю себя, добился ли я чего-нибудь стоящего за сорок восемь бурных лет своей жизни, этот факт, вместе с другим, о котором я расскажу позже, утешает меня в моих сомнениях. О большей награде за его труд писатель мечтать не может»[4].

Напомним, что второй упоминаемый автором случай (а хронологически — первый), когда творчество А. Кестлера оказало непосредственное влияние на политические события, связан с его знаменитым романом «Тьма в полдень».

«Если мне суждено сегодня погибнуть, это произойдет не в результате падения с грузовика», — думал Джозеф, цепляясь за изодранный брезент кренящейся и раскачивающейся машины. Он лежал на спине, раскинув руки, — горизонтально распятая фигура на трясущемся под звездами катафалке. В машине было столько груза, что Джозеф и его товарищи неслись на четырехметровой высоте от ухабистого, каменного грунта вади. Казалось, вся черная громада грузовика вот-вот опрокинется.

Выглядывая из-под брезента, Джозеф вспоминал ощущение головокружительной высоты, испытанное в детстве, когда он впервые сел верхом на лошадь. Мотор ревел, машина подскакивала на камнях пересохшего речного русла, потом мотор затихал, а через несколько минут заводил свой жалобный рев снова. Впереди по извилистому вади осторожно двигались другие машины, похожие на черных, неуклюжих, спотыкающихся гигантов. До восхода луны оставалось не меньше часа, зато звезды высыпали как напоказ: Большая Медведица забавно растянулась на спине, а Млечный Путь зиял, как широкая, блестящая рана на темной ткани неба. Машины ехали с притушенными фарами. Мертвенно-бледные скалы спали вечным сном. Автоколонна, растянувшись на километр, проползала живой гирляндой огней сквозь враждебно затаившуюся ночь.

Грузовик наклонился под углом почти в тридцать градусов, и с другого конца брезента послышалось довольное верещанье Дины. Джозеф мог увидеть Дину только вывернув шею до боли в позвонках или согнув тело дугой и упираясь головой так, что мир представал перед ним в перевернутом виде. Но вид Дины на фоне звезд стоил этих мучений. Она смеялась, вцепившись обеими руками в брезент:

— Ты сейчас выглядишь еще смешнее обычного.

Ее ивриту с правильными гортанными модуляциями Джозеф завидовал и напрасно пытался подражать, Спереди донесся сухой начальственный тон Шимона:

— Тише вы там!

— Почему? Мы что — на похоронах?

— Ну так ори, пока не лопнешь, — проворчал раздраженно Шимон. Он сидел в напряженной позе с поднятыми коленями.

— И буду орать. Пусть знают, что мы едем. Все равно узнают. Мы едем в Галилею!

Ее голос зазвенел, и она начала знакомый мотив — песню галилейских пионеров:

Джозеф подпевал, по-прежнему свисая вниз головой, но особенно зловредный толчок машины повалил его набок и заставил судорожно схватиться за брезент. Голос Дины сорвался.

— Ты в порядке? — спросил Джозеф.

— Да. — Она слегка притихла от встряски. Но через минуту взволнованно закричала

— Погляди, погляди, это наши?

Далеко впереди, немного левее, появляясь и исчезая, замелькала яркая точка. Немногим более яркая, чем крупные звезды, она была красной, и ее ритмичное мигание выражало какой-то смысл. Казалось, что она висит в воздухе, но присмотревшись, можно было различить там, вдали, слабые прозрачные контуры холма.