Томас Пинчон - Внутренний порок

«Под брусчаткой, пляж!» С такого лозунга контркультурной революции начинается последний (ко времени издания на русском языке вот этой книги, что вы сейчас держите в руках) роман великого американского затворника Томаса Рагглза Пинчона-младшего (р. 1937), автора восьми романов, горсти рассказов, нескольких статей и примерно такого же количества предисловий к чужим работам, включая музыкальные альбомы. Это, как легко заметить, не очень много для более чем полувековой писательской карьеры. Примерно столько же времени этот человек не появляется на публике и не даёт интервью, а некоторые утверждают, что его вообще не существует. Однако это, наверное, досужие разговоры. Под брусчаткой — пляж.

Пинчона считают одним из полудюжины поистине великих американских писателей современности, постмодернистом, «чёрным юмористом» (впрочем, это определение советской критики не прижилось), а для его романов придумывали разные ярлыки, включая «истерический реализм» и «историографическая металитература». Кроме того, его иногда называют «предтечей киберпанка» (видимо, на основании того, что в студенчестве он в соавторстве с приятелем, будущим антиглобалистом и неолуддитом Киркпатриком Сейлом, написал научно-фантастическую оперетту о мире, в котором правит «Ай-би-эм») и «сочинителем гипертекстов». Все эти ярлыки, впрочем, сами по себе не очень интересны. Интересно другое: этот человек, практически полностью устранившись от суеты светской жизни планеты, вызвал к жизни один из самых прочных, умных и разнообразных литературных культов современности.

Трудно представить себе более американского писателя. Родился он перед Второй мировой войной в самом сердце Новой Англии — на острове Лонг-Айленд, это чуть правее Нью-Йорка, если посмотреть сверху. Его предок Уильям, английский колонист, богоборец и меховщик, не только основал немаленький город в Массачусетсе, но и написал первую книгу, запрещённую в Новом Свете. Сам Пинчон учился в Корнелле — одном из главных университетов «Лиги плюща». Сначала изучал прикладную физику, потом служил на военном флоте, а затем вернулся в тот же университет, но уже на английскую филологию. Говорят, ходил на лекции к Набокову, хотя исследователи спорят об этом факте уже не один десяток лет. Никаких письменных свидетельств об этом не осталось, и знакомство двух великих писателей — такой же предмет для спекуляций, как большинство других фактов частной жизни Пинчона. Бесспорно одно: в студенческие годы (а они заняли практически все 1950-е) Пинчон действительно дружил как минимум с двумя яркими и магнетическими личностями — музыкантом Ричардом Фариньей и будущим экологом Дэйвидом Шецлином. Оба написали немного: Фаринья — роман «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» (1966, перевод на русский язык Фаины Гуревич, Эксмо, 2003), Шецлин — «ДеФорд» (1968) и «Хеклтус 3» (1969). Они не очень легки для чтения и стали, что называется, «культовыми». Видимо, нелюбовь к упрощённым ответам на сложные вопросы (и тяга к раскрепощению пунктуации) прививалась самим учебным заведением.

Однако Пинчон пошёл дальше своих друзей. Всё остальное с ним происходило уже в 60-х, и это десятилетие оставило чёткий отпечаток на сознании писателя — даже если судить только по его книгам. Собственно, ни по чему иному судить не получится — по крайней мере до тех пор, пока не вскроют архивы, и будем надеяться, что это произойдёт ещё не скоро (посмотрите, какие пляски на могиле другого затворника, Дж. Д. Сэлинджера, устроили нежно любящие его трупоеды). Вся биография Пинчона — в его книгах, где важно всё, вплоть до мелочей, поэтому интересующихся мы, пожалуй, отошлём к ним. А те, кто робеет перед большим количеством букв (а также перед раскрепощённой пунктуацией и богатой авторской лексикой), могут прочесть конспект в любой энциклопедии. Эту книгу они вряд ли возьмут в руки. То ли дело мы с вами — но нам же и объяснять ничего не нужно, правда?

В отличие от прежних текстов Пинчона, «Внутренний порок», который сейчас переводит на язык кино другой «культовый» мастер, Пол Томас Эндерсон, — роман очень простой, что не отменяет его загадочности и энциклопедичности. Любители выстраивать книги в тематические серии считают, что он продолжает (или завершает) «калифорнийский цикл» романов Пинчона. Действительно, в нём есть нечто общее с паранойяльной атмосферой «Выкрикивается лот 49», а из «Вайнленда» в эту книгу переселились даже некоторые персонажи. Однако гораздо важнее здесь другая — скрытая — параллель. Поистине вселенские романы американца Томаса Пинчона написаны всё же об Америке, конкретнее — о том периоде её истории в XX веке, когда мечта об идеальной жизни (некоторые ещё называют её «американской мечтой») казалась как никогда осуществима. Это даже не очень про «секс, наркотики и рок-н-ролл», которые, несомненно, в 1960-х помогали такую мечту приблизить. Это про стремление к трансцендентности, к некой высшей благодати, что свойственно человеку — как биологическому виду — вообще.

Но идеальный пляж в романах Пинчона был — и остаётся — скрыт под толстым слоем брусчатки, очень качественно уложенной обществом, политическим режимом, Системой. Парижские студенты, выламывавшие её из мостовых в мае 1968-го, опытным путём доказали существование под ней слоя песка. Жителям Калифорнии — не обязательно хиппи и сёрферам — тоже удавалось творить такие оазисы идеального бытия. Хотя бы ненадолго. Пусть с применением искусственных расширителей сознания. А Система рано или поздно безжалостно топтала их «железной пятой» и подрывала их радикальные движения изнутри, их вожди продавались власти буквально за понюшку «смешного табака», прилетали «чёрные вертолёты». Однако вера в идеальный пляж под брусчаткой только крепла.

Нам — особенно тем, кто жил в России во второй половине XX века, — эта книга должна быть особенно близка и понятна. Мы были свидетелями похожих процессов, и нам тоже казалось, что вот-вот перед нами распахнутся даль и ширь, горизонты отступят… Будущее сверкало так ярко, что впору было не снимать тёмные очки. Во «Внутреннем пороке» Томас Пинчон возвращает нас к этой мечте — и показывает, как она подавлялась снаружи и разъедалась изнутри. И да не смутят нас Лемурия, «переналадка мозгов» и инфернальные непотопляемые яхты. Знаете же, как говорят? Если вы помните 60-е, значит, вы в них не жили.

Максим Немцов, переводчик этой книги

Она пришла по переулку и поднялась к чёрному ходу, как, бывало, делала всегда. Док не видел её год с лишним. Никто её не видел. Раньше обычно ходила в сандалиях, трусиках от ситцевого бикини в цветочек, линялой футболке «Сельского Джо и Рыбы». Сегодня же вечером экипировалась, как на плоскости носят, таких коротких волос у неё он не помнил — в общем, некогда она клялась, что ни за что не будет так выглядеть.

— Шаста, это ты?

— Думает, у него галлюцинация.

— Наверно, просто новая упаковка.

Они стояли в свете уличного фонаря за кухонным окном, на которое никогда не было особого смысла вешать занавески, и слушали топот прибоя от подножья. Бывали ночи с нужным ветром, когда прибой слышно по всему городку.

— Док, помочь надо.

— У меня теперь контора, знаешь? как настоящий рабочий день, то и сё.

— Я видела в телефонной книге, чуть не зашла. А потом решила — всем лучше, если будет смотреться как тайное свидание.

Ладно, сегодня у нас никакой романтики. Облом. Но деньжат всё равно может принести.

— Кто-то глаз не сводит?

— Час по улицам на поверхности шлялась, чтобы прилично выглядело.

— Пива не? — Он сходил к холодильнику, из ящика, который держал внутри, вынул две банки, одну протянул Шасте.

— В общем, есть один парень, — говорила та.

Ну а как иначе, только чего тут кипятиться?

Если б ему каждый клиент, начинавший с этого, давал по никелю, он бы уже на Гавайи переселился, бухал бы круглосуточно да врубался в волны Уаймиа — а ещё лучше, нанял бы кого-нибудь другого, чтоб врубались за него…

— Господин приличных убеждений, — хмыкнул он.

— Ладно тебе, Док. Женатик он.

— Что-то… про деньги.

Она откинула волосы, которые вообще-то никуда и не падали, и вздела бровь: и что?

Доку-то ништяк.

— А жена — она о тебе знает?

Шаста кивнула.

— Но она тоже кое с кем видится. Только тут всё не как обычно — они вместе одну жуткую афёрку крутят.

Отвалить с мужниным состоянием, ну, я, кажется, слыхал о таком — пару раз в Л.А. бывало. И… чего именно ты от меня хочешь? — Он отыскал бумажный кулёк, в котором принёс домой ужин, и стал деловито притворяться, будто что-то на нём записывает: мундир приличной цыпы, макияж должен изображать своё отсутствие или что угодно — ему светил прежний знакомый наезд, которых от Шасты рано или поздно всегда можно дождаться. Будет ли когда-нибудь этому конец, подумал он. Конечно, будет. Уже был.