Уильям Янг - Перекрестки

Все имена, персонажи, места, где происходит действие, и само действие романа порождены авторским воображением или изменены автором в художественных целях. Любое сходство с реальными событиями, местами или людьми, живыми или мертвыми, случайно.

Иногда зимы в Портленде, крупнейшем городе штата Орегон, задиристы и капризны, с приближением весны они яростно сопротивляются, отплевываясь мокрым снегом, отфыркиваясь буранами, словно пытаются отстоять некое стародавнее право первенства среди времен года, хотя в конце концов все попытки узурпировать трон оказываются тщетными. Но нынешний год был не таков. Зима покорно уступила свое место, как отвергнутая женщина в грязных белых лохмотьях с бурыми пятнами, — ушла, понурив голову, не жалуясь и не помышляя о возвращении, просто тихо исчезла.

Энтони Спенсеру было, в общем-то, наплевать. Зима надоела ему до чертиков, да и весна радовала не больше. Будь у него возможность, он выкинул бы и ту и другую из календаря вместе с самой промозглой и дождливой частью осени. Оставшихся пяти месяцев вполне хватило бы: пусть год станет короче, зато не будет больше отвратительного долгого межсезонья. Каждый раз с наступлением весны Энтони спрашивал себя, чего ради он застрял на Северо-Западе. Этот вопрос возникал у него из года в год. Возможно, то, что не любишь, но хорошо знаешь, имеет для нас свою прелесть. Мысль изменить что-либо в своей жизни страшила Тони. Чем больше он погружался в привычную и надежную рутину, тем больше уверялся в том, что любые перемены излишни, даже если осуществимы. Устоявшийся образ жизни хотя и поднадоел ему, но был по крайней мере предсказуем.

Тони откинулся в кресле и, оторвав взгляд от разбросанных на столе бумаг, посмотрел на экран монитора. Простым нажатием клавиши можно было пролистывать изображения с камер, установленных во владениях Тони: в квартирах в соседнем доме; в его кабинете, занимавшем стратегическое положение в центре Портленда, на одном из средних этажей офисного небоскреба; в домах на побережье, куда он удирал время от времени; и еще в одном доме побольше, в районе Вест-Хиллз. Обозревая свои владения, Тони постукивал указательным пальцем правой руки по колену. Все было тихо, мир словно затаил дыхание… Каждый одинок по-своему.

Люди, с которыми Тони встречался по делам или в обществе, считали его жизнерадостным человеком, но это была одна видимость: он всегда думал только о делах и был нацелен исключительно на достижение успеха. Для этого приходилось толочься в стаде человеческих существ, обмениваясь со всеми дружескими рукопожатиями и широкими улыбками, — не из искреннего расположения, а потому, что каждое из существ может обладать полезной информацией. Подробные расспросы, с которыми Тони обращался к людям, создавали у них впечатление подлинной заинтересованности и внушали ощущение собственной значимости, которое, впрочем, вскоре сменялось стойким ощущением опустошенности. Тони был опытным филантропом и понимал, что вовремя выказанное сочувствие способствует достижению важных целей. Если проявить к человеку заботу, им потом гораздо легче манипулировать. Несколько неуверенных попыток завести друзей убедили Тони в том, что дружба — близкая и не очень — ненадежное вложение капитала. Уж очень низок доход. Уделять кому-либо слишком много внимания — непозволительная роскошь, на которую нет ни времени, ни желания.

Жизненный успех Тони определял как умелое управление недвижимостью, удачные коммерческие спекуляции и растущий объем портфеля ценных бумаг. Его уважали и побаивались, признавая опасным конкурентом и ловким дельцом. Счастье, по мнению Тони, относилось к числу глупых и недолговечных сантиментов и было сущей ерундой по сравнению с ароматом многообещающей сделки и послевкусием победы. Подобно диккенсовскому Скруджу, он находил удовольствие в том, чтобы лишать людей последних остатков собственного достоинства, особенно тех людей, которые работали на него если не за совесть, то за страх. Само собой, такие людишки не стоят ни любви, ни участия.

Когда Тони улыбался, его можно было даже счесть красивым. От предков ему досталось шесть с лишним футов росту и прекрасные волосы, которые и на пятом десятке не собирались редеть, хотя и поблескивали благородной сединой на висках. Внешне он представлял собой ярко выраженный англосаксонский тип, однако черты его лица смягчались некоторой смуглостью и утонченностью, что было особенно заметно в те редкие мгновения, когда его обычный облик делового человека вдруг менялся из-за какой-нибудь сумасбродной выходки или непроизвольного смеха.

По общепринятым меркам Тони был богатым, преуспевающим и завидным женихом. Он был совсем не против приударить за женщиной, а поскольку поддерживал себя в форме, то занимал вполне достойное место среди претендентов; картину портил лишь слегка отвисший животик, который, впрочем, в нужный момент можно было без труда втянуть. Женщины появлялись в жизни Тони и исчезали — чем сообразительнее они были, тем скорее; и раз от разу новые отношения представляли для него все меньшую ценность.

Женат он был дважды, причем на одной и той же женщине. В первый раз они заключили брачный союз, когда им было чуть больше двадцати, и произвели на свет сына и дочь. Дочь — теперь уже взрослая, сердитая на весь белый свет молодая женщина — живет с матерью на другом конце страны. С сыном особая история. Брак закончился разводом из-за непримиримых противоречий между супругами; причины банальны: мелочная враждебность и эгоистическое нежелание учитывать интересы партнера. Всего за несколько лет Тони удалось вдребезги расколошматить чувство собственного достоинства, которым Лори обладала до брака.

Беда в том, что она рассталась с ним без возражений, а значит, Тони не мог считать этот развод настоящей победой. Поэтому следующие два года он заново добивался ее руки, устроил грандиозную церемонию повторной свадьбы, а две недели спустя вторично подал на развод. Ходили слухи, что все документы, необходимые для развода, были оформлены прежде, чем второй брак был скреплен подписями. Теперь Лори обратила на Тони всю ярость оскорбленной женщины, и он раздавил ее как в финансовом и юридическом отношении, так и психологически. На сей раз победа была неоспоримой. Игра велась жестокая, но только с его стороны.

За выигрыш он заплатил потерей дочери, и ощущение этой потери иногда настигало Тони, как призрак, который мерещится в алкогольных парах, но потом легко забывалось в пылу бурной деятельности и погони за успехом. Куда как более серьезный повод для злоупотребления виски давали мысли о сыне. Скотч был для Тони словно лекарство, которое можно купить без рецепта: алкоголь сглаживал острые углы воспоминаний, смягчал горечь сожалений и участившиеся мигрени.

Если свобода приумножается, то и зло тоже растет. Небольшие отступления от истины, оправдание незначительных прегрешений перерастают со временем в такие злодеяния, какие никому и не снились. Это утверждение справедливо по отношению не только к Гитлеру или Сталину, но и к любому человеку. Внутренний храм души выглядит величественно, но он непрочен. Ложь и предательство, замурованные в его стенах и основании, могут произвести смещение всего здания в самом непредсказуемом направлении.

Тайна человеческой души очень глубока, будь то даже душа Энтони Спенсера. Его рождение было животворным взрывом, при котором внутренняя расширяющаяся вселенная расположила собственные солнечные системы и галактики удивительно симметрично и гармонично. Но порядок был лишь побочным продуктом: немалую роль сыграл в этом деле и хаос. Островки различных субстанций ввязывались в пляску соперничающих гравитационных сил; каждая добавляла в общее коловращение новый виток, раздвигая участников космического вальса, перемешивая их в постоянном пространственно-временном музыкальном обменном процессе. Сюда же вторгались утраты и боль, деформируя всю непрочную конструкцию и разрушая ее изнутри. Испытания породили защитную реакцию с образованием пульсирующих страхов и эгоистических амбиций, результатом которой явилось общее очерствение. Некогда живое единство, горячее сердце затвердело — твердокаменное ядро под оболочкой тела. Его внешняя форма прежде была выражением внутреннего чуда и великолепия. Теперь она превратилась в фасад, лишенный опоры и стержня, в умирающую звезду, алчущую все и вся вобрать в свою пустоту.