Артур Соломонов - Театральная история

Ознакомительная версия.

Оформление Андрей Шелютто, Ирина Чекмарева

Редактор Мария Ноэль

Руководитель проекта Я. Грецова

Корректоры Инна Харитонова, Софья Мозалёва

Компьютерная верстка Ирина Чекмарева

Художник Андрей Шелютто

© А. Соломонов, 2011, 2015

© ООО «Альпина нон-фикшн», 2017

Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).

Театральное пространство, отображенное в литературе, не новость. В русской литературе прямым предшественником романа «Театральная история» Артура Соломонова был, вне всякого сомнения, «Театральный роман» Михаила Булгакова. Продолжение этой темы и ее развитие мы видим в романе нового автора Артура Соломонова. Разделяющие эти два произведения десятилетия меняют конфигурацию: театр по-прежнему существует между молотом и наковальней, между творческими идеями создателей спектакля и диктатом власти. Древние, как мир, амбиции тщеславных творцов, порой и исключительно талантливых, и сопротивление не менее одаренных приспособленцев.

В наше время меняется конфигурация – в романе Соломонова появляется еще одна действующая сила – церковь. И как это рифмуется с теми временами, когда именно со стороны церкви театр испытывал особенно сильное давление. В романе «поле битвы – сердце человеческое», но человек этот – актер.

Актер – издревне мужская профессия. В античном театре женские роли исполняли актеры-мужчины. Наш герой получает ошеломляющее предложение сыграть роль Джульетты… Более полувека тому назад был проведен ныне забытый, но в пятидесятые годы вполне заметный театральный эксперимент: в роли Гамлета в театре Маяковского выступила актриса Вера Гердрих… Она не сказала нового слова в истории постановок великого произведения. Но это было яркое событие, предвосхитившее новое отношение к гендеру, о котором, впрочем, тогда еще и не задумывались.

Новый роман и об этом тоже. Но главное, конечно, в том, что перед нами интересная, хорошо написанная книга и мы наблюдаем сегодня старт нового автора с потенциями сатирика и психолога, и вне всякого сомнения, будет интересно наблюдать, в каком направлении в будущем пойдет Артур Соломонов. А то, что литературное будущее состоится, не вызывает сомнений.

Этот роман касается лично меня. Ведь театр – это моя жизнь. Потому я книгу Артура Соломонова прочитала запоем.

Но я не исключаю, что читатель, от театра далекий, может не сразу разобраться, в чем там дело. А я, как человек театра, погруженный в эту атмосферу, в ее трагедии и страхи, «Театральную историю» волей-неволей пропускала через свои боли, унижения, радости и невостребованность. Тем более что я детство свое провела в бедном послевоенном провинциальном театре, которым руководил мой отец. А ведущей актрисой этого театра была моя мама, молодая (а потом и не молодая), талантливая, красивая актриса с туберкулезом легких. С утра до ночи наш дом раздирали театральные страсти.

Но мой личный опыт – московский театр, может, и очень небогатый, но очень известный. В силу особых взаимоотношений наших властей с российской культурой она всегда была содержанкой у органов, ею командующих. Так было в советские времена. А в постсоветские времена культура стала содержанкой у структур, имеющих большие деньги. А кто платит, тот чаще всего танцует «даму». Тот и диктует художнику, что рисовать, как рисовать и, главное, КОГО рисовать. В романе Соломонова выражена эта трагическая ситуация, когда талантливейший режиссер с воспитанным им коллективом актеров, уважаемый и любимый всем городом, оказывается во власти спонсора – человека без Бога, без веры, необразованного, но пользующегося поддержкой церкви… Получается, что и духовность спонсируется? Получается, что и она работает на имидж богатого дяди и под его капризы?

В моем театре я не знала трагедий, которые описаны в романе. Хотя закрывали спектакли, хотя шли какие-то войны, которые прошли мимо меня. Но я познала, что такое невостребованность, ожидание роли и по восемь лет, и по десять. Притом что я не была забыта зрителями благодаря киноролям и прекрасным режиссерам, у которых снималась. Была известность, но не было ролей.

Меня совершенно потряс образ неординарного, очень мощного режиссера Сильвестра Андреева. Потрясли и его слова: «личность актера нужно перемолоть, и только тогда герой, которого он играет, займет в нем, актере, подобающее место! Актера надо унизить, а хорошего актера раздавить». Собственную 15-летнюю дочь он не пощадил, унизил перед актерами ради поиска подлинных страстей, бушующих в великой пьесе Шекспира. Карлика Ганеля растоптал, унизил ради роли, ради болевых точек, ради скрытых где-то в подсознании актера комплексов, открывающих путь к роли. Я знаю такого великого режиссера. Черты Сильвестра Андреева – хрестоматийные черты. Слава Богу, миловала судьба: те режиссеры, с которыми я работала, начиная с Галины Борисовны Волчек, никогда ни на мне, ни на моих партнерах не шли такими страшными путями к природе страстей, бушующих в настоящем талантливом спектакле. Но… лично я сама терзала себя в отчаянном бессилии перед загадкой Образа…

Однако же этот роман – не только о театре. Он о современной культуре, которая в России оказалась в новой, совершенно неожиданной ситуации. Я считаю, что «Театральная история» – очень увлекательное и очень полезное чтение для тех, чья жизнь связана с культурой.

Будильник кукарекнул – и сон погас.

Лицо Александра исказила недовольная гримаса. Он уже давно собирался сменить звук будильника, но каждый вечер забывал это сделать. А потому утром его неизменно будил хрипловатый приблатненный петух.

Мобильный мерцал и кукарекал все громче, все настойчивей. Александр протянул руку к тумбочке. Прошептал в полусонной ярости: «Заткни уже… поганые свои трели…» – и вырубил петуха. Попытался вернуться в сон. Но путь был закрыт. Тогда он решил избавиться, наконец, от утренних петушиных воплей. Приоткрыл левый глаз («пусть правый еще немного поспит») и, брезгливо прищуриваясь, зашел в «настройки». На экране появились какие-то значки. Каждый требовал внимания. Осмысленного подхода. Точной реакции.

Александр засунул телефон под подушку. «Успеется, я все равно пока еще в полусне-е-е, – протянул он. – И лучше бы сон продолжался…» В этом волшебном сновидении он стоял на бездонной и бескрайней сцене и декламировал Шекспира. Он закончил монолог, и наступила пауза. Та самая, боготворимая артистами всего мира пауза, когда зрители, потрясенные увиденным и услышанным, еще не имеют сил, чтобы выразить восторг. Наконец пауза истощила свое великолепие, и со всех сторон раздалось безбрежное «бра-а-а-во-о!».

Невидимая публика любила его пламенно. Александра не смутило, что он декламировал в темноту колоссального зрительного зала слова Джульетты, а не монологи Гамлета. Роль принца Датского он любил, о ней мечтал, и разве с актерами бывает иначе? «Мало ли почему я во сне женскую роль исполнял… – Он обвел потолок мутными от сна глазами. – Все равно, как было приятно!»

Контраст сна с реальным положением вещей был ра-зительным. Александр, актер амбициозный, годами жил в тени своих успешных коллег. Слава снисходила только во сне, а явь была пронизана ощущением тотального, бескрайнего неуспеха.

Александр приподнял одеяло. Не увидел под ним ничего вдохновляющего. Опустил руки со вздохом. Заметил: из-под одеяла выглянула пятка. Вид голой одинокой пяты привел артиста в уныние. Он оглядел свою спальню, сотворенную из икейской мебели, – спальню, имевшую в Москве, да и в любом городе тысячи близнецов. Александр медленно поднялся с кровати и подошел к окну. Приготовился распахнуть свой «домашний занавес» – так он называл пестрые занавески, на которых конфликтовали кричаще-яркие цвета: красный, оранжевый, светло-зеленый. Резким взмахом раскрыл их и выглянул в окно. Разгорался летний день. Пейзаж за окном был совершенно равнодушен к актеру: погасший в четыре утра фонарь, облупившиеся скамейки, бредущая тихим шагом старуха, открывающий дверь машины краснолицый мужик.

Ознакомительная версия.