Арсений Дежуров - Слуга господина доктора

Я — Арсений Дежуров. Обычно я работаю в университете (в разных университетах, вернее) и преподаю историю искусства и литературы — зарубежной и особенно немецкой. У меня много научных званий, мой самый старый друг Муля Зинченко называет меня «семь великих в одном убогом». Сейчас мне 39 (тридцать девять) лет. Я атлетического телосложения, у меня большой нос, я лысоват, женщины находят меня симпатичным.

Кроме того, я писатель. Одно время, когда я был очень беден, я писал романы про маньяков, насильников, убийц и преступных директоров заводов. Я писал эти романы вместо одного известного писателя, который не умел писать романы про маньяков и убийц. Романы получались плохие, но я видел, что пассахиры в метро их читают. На полученные от известного писателя деньги я купил музыкальный центр и съездил в Египет. Еще я писал пьесы для детей и взрослых. Пьесы для детей часто ставят в Москве и в провинции. А пьесы для взрослых пока не ставят, может быть потому, что я их недавно опубликовал. Пьесы я пишу, потому что среди моих друзей полным полно актеров — время от времени я работал в театральных институтах, и мои ученики, взрослея, становились моими друзьями. Теперь я веду мастер-класс в Доме журналистов. Я учу молодых людей писать идеальные пьесы в самом высоком смысле слова. Как выглядит идеальная пьеса, я не знаю, но говорят, что я даю полезные советы.

Я не вовремя решил стать русским писателем. Сейчас любому амавротическому идиоту (если, конечно, он не является по совместительству учителем словесности) понятно, что мы вступили в век не читающей цивилизации. Вернее, появилось две литературы. Первая — литература, написанная людьми, которые умеют писать, для людей, которые умеют читать. Хотя этой литературы и этих читателей становится все меньше, вымрут они нескоро. Вторая литература пишется людьми, которые не умеют писать, для людей, которые не умеют читать. Здесь тоже было сделано немало прекрасного и достойного самой высокой оценки. Литературно одаренные люди встречаются и среди вовсе не читающих. Они создают временами нечто совершенно необычное (Дневник Анны Франк, Дневник Нины Костериной и пр.). Я филолог. Мне положено различать хорошую и плохую литературу. Но я не хочу писать «хорошо». Я пишу так, словно начисто позабыл, чему меня учили в трех университетах (последовательно) и чему теперь я учу студентов в трех университетах (параллельно).

О чем можно написать хорошую книгу, не умея писать? Каждый, даже вовсе не одаренный человек имеет право на одну хорошую книгу — о себе. Можно заинтересовать себя и подобных себе только правдой. Ты ревнив — пиши об этом. Ты завистлив — пиши об этом, только правду. Ты безумно любишь свою жену? Пиши. Она любит тебя? Пиши, только без позерства и самолюбования. Это очень трудно. Написать правду — наука похлеще, чем вымучивать роман про маньяков и убийц. Только тут, в правде, может проявиться талант «обычного» человека. Будь открытой личностью, тогда будет интересно читать всё, тобой написанное, как бы нескладно это ни было в отношении литературной техники. В ханжеском XIX веке писать всю правду о себе было запрещено, и великим писателям приходилось переплавлять себя в Анну Каренину («Анна Каренина — это я!» — Толстой) или мадам Бовари («Мадам Бовари — это я!» — Флобер). Сейчас все по-другому. Я — это я, вы знаете меня. Я хожу по улицам, пью кофе, разговариваю о Микеланджело, и время от времени заявляю, что Флобер — дурак, и это не он, а я — мадам Бовари. Зачем же мне создавать новую сущность, когда я еще и со своей-то не разобрался, что делать?

Мы живем в демократическом обществе закатной поры. Каждый одинок. Каждый носит в себе непроницаемый гигантский внутренний мир, и в этом мы все равны. Моя индивидуальность возвеличивает меня, потому что она неповторима. И в то же время растворяет меня в массе, потому что у каждого есть свой «внутренний человек», не меньше моего. Читать правдивый (и юмористический) рассказ о жизни журналистки, написанный журналисткой (Х.Филдинг, «Дневник Бриджит Джонс»), о жизни мальчика-калеки, написанный мальчиком-калекой («Crazy» Бенджамена Леберта), учительницы, написанный учительницей (Катя Метелица, «Дневник Луизы Ложкиной»), рассказ студента, написанный студентом (А. Дежуров, «Мне 20 лет, и я пишу письма») современному читателю интереснее, чем 24 тома Бальзака или 30 томов Диккенса. У меня есть мой внутренний мир. Я горд им и одинок в нем. Мне очень хочется знать, а как там с внутренними мирами у других? Только не у покойных гениев (в них ничего не поймешь), а у таких же, как я, — у студентов, учителей, мальчиков-калек, журналисток?

Десять лет назад я написал роман «Слуга господина доктора». Временами все в этой книге кажется мне стихийным, нелепым, неуклюжим, каким-то противно-молодым (особенно в первых главах). Кажется, что такую прозу раньше публиковали в журнале «Юность». Когда я окончательно повзрослею и стану настоящим доктором — доктором филологических наук, я непременно напишу настоящий глубокомысленный роман, такой, чтобы его название издалека намекало на аккадскую клинопись из Берлин-Далем и подразумевало ироническую отсылку к ранней новеллистке Джойса. И чтобы композиционно он был похож на собор в Солсбери и предсмертную записку Т.С. Элиота. И чтобы в финале журналист Носов (похожий на моего друга, журналиста Глазова) раскрыл бы мне очи на то, что постинтеллектуальная литература всем надоела.

В моем романе нет ничего выдуманного. Я просто записывал всё, что со мной происходило. Роман получился интересным. И я, и мои друзья-филологи считаем, что настоящая жизнь интереснее, чем литература. Люди, которые не изучают литературу с филологической пристальностью, думают наоборот, вот почему они выдумывают романы с удивительным сюжетом, и вот почему эти романы скучно читать.

«Слуга г-на доктора» — очень большая книга про мою жизнь, полную невзгод и приключений. Всё в ней настоящее, хотя я не отказываю романисту в священном праве немного приврать для красоты слога, когда он пишет о себе. Желая разобраться в собственной биографии, на тот момент вовсе запутанной, я убил мелким шрифтом более тысячи страниц, не особенно заботясь проблемами сюжета и композиции. Роман оказался похож на большую и нелепую кротовую шубу: такую шубу никому в голову не придет надеть, но в руках умелого скорняка она могла бы превратиться в дюжину премиленьких шапок. Думаю, мне было бы разумно растащить мой роман на рассказы и повести, чтобы он стал интересен не только тем, кто любит меня.

Его название ничего не значит, оно возникло случайно, а потом оказалось, что не случайно. Я писал его с разных концов и не держал в голове единого плана. В общем-то, весь он начался как россыпь фрагментов, которые в будущем я рассчитывал связать в композиционное целое. Муза моя парила в бреющем полете, царапая крыльями землю, выдумывать мне не удавалось, и было даже не интересно — выдумывать. Как только знакомый эпизод заканчивался, я оставлял в рукописи пометку, везде одну и ту же, чтобы потом легче находить лакуны. Я писал: «Слуга господина доктора», — первую на ум пришедшую фразу, с чудачиной конечно, но и только. Никакого доктора, никакого слуги у меня и в мыслях не было. Строго говоря, эти слова можно перевести так: «я не знаю, что сказать». Когда писать было совсем нечего, я писал: «Слуга господина доктора», понимаете? И всё. Я написал более тысячи страниц именно тогда, когда полагал мою жизнь конченой, и сказать мне было нечего. Но когда ты понимаешь, что жизнь кончилась, она все еще почему-то продолжается. И что тогда делать? Мне нужно было что-то делать, когда уже ничего не поделаешь.

Я не думал, что когда-нибудь буду публиковать этот роман, и первые три года не давал его читать даже близким друзьям. Я писал его на пике суицидального отчаянья, но я всегда смеюсь, когда хочу выразить любые чувства. Так и получилось, что роман юмористический. Я определяю жанр моей книги «роман-сплетня», потому что я пишу про людей, которые живы и преуспевают. Кроме, конечно, тех, которые умерли или живут в нищете и безвестности. Одни персонажи повзрослели, другие постарели на десять лет. Я предложил им выбрать псевдонимы для своих героев. Они отшутились. Муля Зинченко сказал, что его устроит только псевдоним «Бриллиантов». Варя ни за что не хотела менять фамилию, но потом вспомнила, что у нее в поликлинике есть врач Великолепова. «Пожалуй, — сказала Варечка, — это бы мне подошло. Но вы же не можете как русский писатель так вот… прямо… Великолепова?» Я дал моим героям волю и называл их как им хотелось, ведь, в конце концов, этот роман написан не только мной. У Коллинза в романе «Женщина в белом» рассказ перемежается отчетами героев. Правда, Коллинз выдумывал свои отчеты, а я попросил героев рассказать от первого лица, как они видели мою тогдашнюю жизнь и друг друга. Из этих отчетов явствует, что открытая мной правда, быть может, не такая уж и правда.