Джеймс Болдуин - Комната Джованни

«Слава богу, я никогда ни в малейшей степени не романтизировал Париж – ни до того, как поселился там, ни уж тем более после. Париж предоставил меня самому себе и одиночеству. Я прожил в нем очень долго, прежде чем у меня появились знакомые французы, еще дольше, прежде чем мне довелось побывать у француза дома. Но это меня не задевало. Я не хотел ничьей помощи, и французы, бесспорно, мне ее не оказывали: они позволили мне все сделать самому. И по этой причине, хотя я знаю то, что знаю, и абсолютно не романтичен, между мной и этим нелепым, непредсказуемым конгломератом буржуазных шовинистов, который называется la France, навсегда сохранится нечто вроде любви».

Это высказывание перекликается с аналогичными словами Джеймса и Хемингуэя, Дос Пассоса, Фицджеральда и многих других, чьи первые и, возможно, наиболее искренние произведения написаны именно в Париже.

В 1947 году Дж. Болдуин покидает США и поселяется во Франции. Здесь написаны его первые романы «Идите, поведайте с горы» («Go tell it on the Mountain», 1953 г.), рассказывающий о жизни негритянской семьи в Гарлеме, где родился и вырос писатель, «Комната Джованни» («Giovanni's Room», 1958 г.) и книга публицистики «Записки сына Америки» («Notes of a Native Son», 1955 г.). Возвратившись на родину, Дж. Болдуин находится в центре борьбы за гражданские права негров. Одна за другой выходят его публицистические книги: «Никто не знает моего имени» («Nobody Knows My Name», 1961 г.), «В следующий раз – пожар» («The Fire Next Time», 1963 г.) и роман «Другая страна» («Another Country», 1963 г.). После убийства Мартина Лютера Кинга писатель вновь уезжает из США и до конца жизни (1924-1987 г.г.) живет на юге Франции.

Франция стала для Болдуина постоянным и любимым местом жительства. Отсюда ему было удобнее наблюдать за тем, что происходит на его родине. «Пользуясь Европой как наблюдательным пунктом», он открывает Америку.

«Художественно осваивая» Париж в послевоенные годы наряду с П. Боулсом, Дж. Джонсом, М. Маккарти, Болдуин видит и отмечает его контрасты, точно так же, как и контрасты Америки, «наблюдения» за которой становятся главной темой его творчества.

Париж аккумулирует творческую энергию, привнося в работы художников и писателей частицу французского легкомыслия и расчетливости, легкости уличных взаимоотношений, внимание к деталям и чувство того одиночества, которое так остро здесь ощущается. Темные комнаты и сырые мансарды города сделали живших здесь не французами, а парижанами. Это роднит итальянца Модильяни, русского Сутина, испанца Пикассо… «Тропик Рака» Миллера, «Ночь нежна» Фицджеральда, «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя – в ряду этих произведений, одним из героев которых становится Париж, несомненно находится и «Комната Джованни» Болдуина, роман, стоящий особняком в его творчестве, во многом автобиографический, пронизанный светлым ощущением счастья, вопреки достаточно трагическому сюжету.

Несмотря на чисто художественные задачи, которые ставил перед собой автор, восприятие романа не будет адекватным, если не учитывать, что в нем Болдуин продолжил размышление над проблемами, которые он поднимал в своих статьях в пятидесятые годы. Прежде всего это – осмысление взаимоотношений Старого и Нового Света, стремление разобраться в сути понятия «американская нация» с ее видимым единством, всегда готовым распасться на два враждующих лагеря: белый и черный.

Революционер по натуре, Болдуин остается верным этому качеству и в «Комнате Джованни», практически первом произведении о любви двух парней, имевшем почти массовый коммерческий успех. Американское общество было гомофобным в такой же степени, как и расистским. Быть гомосексуалистом в Америке было также позорно, как быть негром. Создавая роман во Франции, менее ханжеской и более терпимой, Болдуин выступает провокатором общественного мнения, бросая ему смелый вызов. Он привлекает внимание читателей к проблеме гомосексуализма, рассчитывая на их понимание и поддержку. И не напрасно. Популярность книги превзошла все ожидания.

Эта книга, написанная накануне студенческой революции (начинавшейся именно в Париже), стала своеобразным манифестом борьбы сексуальных меньшинств за свои права и имела такое же значение во время молодежных волнений, как и публицистические выступления Болдуина в защиту прав чернокожих.

Джеймс Болдуин – мятежный сын Америки. Но поскольку к моменту написания этой книги у него уже существовала четкая литературная самоидентификация, даже в столь «нетрадиционном» для американской литературы произведении он не мог отказаться от одного из основных компонентов американского классического романа – конфликта поколений. Любовная коллизия, сопровождающаяся неоднократными психологическими перепадами (отработанный прием добротной мелодрамы), проходит на этом фоне. Герои Болдуина – американец Дэвид и итальянец Джованни – жертвы конфликта «отцов и детей», мальчики, взбунтовавшиеся против своих родителей.

В своих статьях Болдуин на основе детских переживаний конструирует наброски будущих сюжетов: «Девочки превращались в матрон, еще не став женщинами. Они обнаруживали поразительную и устрашающую целеустремленность… Я начал чувствовать в мальчиках настороженное и исполненное ужаса отчаянье, будто они вступили в длинную холодную зиму своей жизни».

Женщины – носители традиций, хранительницы очага. Мальчики-юноши-мужчины в представлении писателя – жертвы того замкнутого мира, который олицетворяет культ «добропорядочной» буржуазной семьи. Не случайна та агрессивная настойчивость, с которой невеста главного героя, Хелла, все время тянет Дэвида домой, в семью, в быт, от которого тот когда-то бежал.

Название книги – достаточно прозрачная метафора. Комната на окраине города с замазанными известью окнами (чтобы не заглядывали прохожие) не может принести счастья живущим в ней людям, поэтому понятен их общий порыв – бежать отсюда, скорее и куда угодно. Желание выбраться из затхлой атмосферы Америки с ее ханжеским морализмом как раз и привело двадцатитрехлетнего Болдуина в Европу.

«Раньше мне нравился приятный, какой-то домашний запах ее белья, развешанного в ванной комнате. Теперь же оно оскорбляло мое эстетическое чувство и всегда казалось грязным. Когда я смотрел на голые округлости ее тела, мне до смерти хотелось, чтобы оно было скроено грубее и крепче, как у Джованни. Ее полные груди наводили на меня ужас, и когда она лежала подо мной, я вздрагивал при мысли, что живым мне из ее объятий не вырваться».

Тщательно скрываемый гомосексуализм Дэвида, с которым он не хочет и не может мириться, оборачивается нравственным кризисом, психической ломкой и отчуждением близких людей. Они же упрекают Дэвида в безнравственности, имея в виду скорее его показное равнодушие и эгоизм.

Дэвид – воплощение тех комплексов, которые он унаследовал в пуританской Америке. Он не в силах ни преодолеть их, ни бороться с ними, его американское происхождение постепенно начинает восприниматься им как родовая травма. Дэвид и хочет любить Джованни, и не может себе этого позволить. «Ты думаешь, у тебя бриллианты между ног, – упрекает его Джованни, – ты никогда и никому не отдашь свое сокровище, не позволишь и пальцем дотронуться до него – никому: ни мужчине, ни женщине. Ты хочешь быть чистеньким…»

Джованни, родившийся в маленькой итальянской деревне, не скован условностями сексуального поведения, лже-моралью «общественного приличия». Он, полная противоположность городского Дэвида, живет эмоциями, у него нет того груза предрассудков, который несет в себе его друг. Джованни не понимает, что Дэвидом движет не только желание «быть чистеньким» (хотя и это тоже – американский культ физиологической чистоты, медицинской стерильности, подменяющей «нормальную», природную чистоплотность), но, прежде всего, неуверенность в своих чувствах, которую тот пытается скрыть за желанием «быть как все», как все американцы.

«Побывав здесь, они (американцы) уже не смогут быть счастливыми, а кому нужен американец, если он несчастлив. Счастье – это все, что у нас есть», – говорит Хелла, навсегда расставаясь с Дэвидом. Но каждый из героев понимает счастье по-своему. И уже разобравшийся в самом себе Дэвид сознает, что счастье для него – не замкнутый, изолированный и самодостаточный американский мирок, не тупое и бессмысленное коротание вечеров в кругу жены и детей. Ну а какое оно, его счастье? Этого он не знает.

Позволяя любить себя и принимая любовь сначала Джованни, а потом Хеллы, он пока не готов к ответному чувству, он еще эмоционально пассивен. В нем только просыпается собственное наднациональное «я» (сексуальное и духовное). Стремление быть непохожим на других американцев – ключ к объяснению кажущейся нелогичности его поступков, которая приводит Дэвида в матросские притоны. Собственно говоря, они, эти притоны, и есть его выбор, совершенный уже вполне сознательно.