Ясунари Кавабата
Стон горы
Синго Огата чуть нахмурился, чуть приоткрыл рот, – похоже, он о чем-то задумался. Со стороны, может быть, и не видно, что он задумался. Кажется – он грустит.
Его сын, Сюити, сразу заметил это, но такое случалось часто, и он не встревожился.
Сюити понимал состояние отца – он не просто задумался. Он пытается что-то вспомнить.
Отец снял шляпу и опустил на колени, не выпуская ее из рук. Сюити молча взял у него шляпу и положил в багажную сетку.
– Э-эта, как ее… – В такие минуты Синго с трудом подыскивал слова. – Прислуга, которая недавно уехала в деревню, как ее звали?
– Каё, по-моему.
– Да, да, Каё. Когда она уехала?
– В четверг на прошлой неделе, значит, пять дней назад.
– Пять дней назад? Прислуга взяла расчет всего пять дней назад, а я уже не помню ни ее лица, ни как она была одета. Это ужасно.
Отец преувеличивает, подумал Сюити.
– Это случилось дня за два, за три до отъезда этой самой Каё. Я собрался на прогулку, стал надевать тэта и говорю: «Что это у меня па ноге, уж не экзема ли?» А Каё отвечает: «Ну что вы, просто натерли любимый мозоль». Честно говоря, меня это даже тронуло. Я, видимо, действительно натер мозоль на прогулке. Так вот, я подумал, что «любимый» ко мне относится. И растрогался. А теперь понимаю, что она говорила о «любимой мозоли». Так что умиляться было не от чего. Просто неграмотно выразилась. Это и сбило меня с толку. Я только сейчас сообразил, – сказал Синго. – Понимаешь мою ошибку?
– Понимаю.
– Ну да. Она просто неграмотно выразилась, и это сбило меня с толку.
Отец был из провинции и чувствовал себя в грамматике не слишком уверенно. А Сюити учился в Токио.
– Теперь я понял свою ошибку, а вот имени прислуги никак вспомнить не могу. Не помню ни лица ее, ни как она была одета. Каё прожила у нас, пожалуй, с полгода?
– Да.
Сюити давно привык к забывчивости отца и не выразил ему ни малейшего сочувствия.
А сам Синго, хоть уже и пора было привыкнуть, все же встревожился немного. Сколько он ни старался вспомнить Каё, ясно представить себе служанку не удавалось. Он пытался расшевелить свою память сентиментальными подробностями.
Вот и сейчас он вспоминает, как Каё, низко кланяясь, провожала его в прихожей. Вспоминает, как она сказала: «Ну что вы, просто натерли любимый мозоль».
Видя, как трудно восстановить в памяти один-единственный случай, когда прислуга, прожившая в доме полгода, провожала его в прихожей, Синго чувствует, что жизнь уходит.
Ясуко, жена Синго, старше его на год, ей шестьдедесят. У них сын и дочь. Старшая – дочь, Фусако, у нее две девочки.
Ясуко выглядит молодо. Она не кажется старше мужа. И не потому, что Синго такой уж дряхлый, – просто считается, что жена обычно моложе мужа, и если она не выглядит старше его, то в этом нет ничего неестественного. К тому же она небольшого роста, плотная, крепко сбитая.
Ясуко никогда не была красавицей, а в молодости выглядела старше мужа и потому не любила выходить с ним на люди.
Синго, сколько ни думал, так и не вспомнил, с какого возраста исчезло ощущение, что жена старше его. По его расчетам, после пятидесяти. Женщина, как правило, стареет раньше, а тут все наоборот.
В шестьдесят лет у Синго случилось кровотечение. Скорее всего легочное, но он не стал ни серьезно обследоваться, ни лечиться. Правда, больше оно не повторялось.
Болезнь не состарила Синго. Наоборот, кожа разгладилась. И за те полмесяца, что он лежал в постели, губы у него стали яркими, как в молодости.
Синго раньше не жаловался на легкие. И когда в шестьдесят лет у него вдруг пошла горлом кровь, он помрачнел, приуныл, но лечиться отказался. Сюити считал это старческим упрямством, хотя дело было совсем в другом.
Ясуко спит хорошо, наверно, потому, что здорова. Иногда Синго кажется, что по ночам он просыпается только от храпа Ясуко. Она начала храпеть лет с пятнадцати, и родители без конца таскали ее по врачам, но после замужества это у нее прошло. И она снова стала храпеть лет десять назад.
Обычно Синго сжимает пальцами нос Ясуко и теребит. Если не помогает, он хватает ее за шею и трясет. Это когда он в хорошем расположении духа, а когда в дурном – еще и остро чувствует старческую немощь этого тела, многие годы лежащего рядом с ним.
В эту ночь Синго был в плохом настроении – он зажег свет и искоса взглянул на Ясуко. Потом схватил ее за шею и стал трясти. Шея в испарине.
Чтобы жена перестала храпеть, может быть, достаточно просто протянуть руку и дотронуться до нее, подумал Синго, неожиданно почувствовав к ней острую жалость.
Он взял лежавший у изголовья журнал, но было невыносимо душно и жарко; тогда он встал, вышел на веранду, широко раскрыл ставни и присел на корточки.
Была лунная ночь.
За ставнями висело платье Кикуко. Какого-то неопределенно-белого цвета. Наверно, выстирала его и забыла снять, подумал Синго, а может быть, нарочно оставила платье на улице, чтобы его вымыла ночная роса.
«Гья, гья, гья, гья», – послышался из сада стрекот. Это цикада, которая сидит на вишне, что растет слева, почти касаясь карниза. Неужели у цикады такой противный голос, – усомнился Синго. И все-таки это цикада.
Интересно, цикады тоже боятся страшных снов? Цикада подлетела и опустилась на сетку от москитов.
Синго схватил ее, но она не стрекотала.
– Немая, – пробормотал Синго. – Это другая цикада, не та, что верещала «гья».
Чтобы ее снова не приманил свет, Синго с силой подбросил цикаду к самой макушке вишни. Цикада так и не застрекотала.
Взявшись за створки ставней, он перегнулся через перила веранды и стал осматривать вишню, но так и не определил, села на нее цикада или нет. Лунная ночь кажется глубокой. И эта глубина ощущается как бесконечность.
Еще далеко до десятого августа, а цикады уже стрекочут.
Кажется, будто с листа на лист падают капли ночной росы.
Потом Синго услыхал стон горы.
Ветра нет. Вот-вот наступит полнолуние, все залито светом, и в сыром ночном воздухе чуть колышется тусклый контур деревьев, очерчивающий невысокую гору. Нет, колышется не от ветра.
Неподвижны и листья папоротника внизу под верандой, на которой стоит Синго.
В иные ночи слышен шум волн на болотистом побережье Камакура, и поэтому Синго подумал, не стон ли это моря, но нет, это был стон горы.
Он был похож на далекий стон ветра, и в Пем чувствовалась глубоко скрытая мощь, как в подземном гуле. Казалось, стонет у тебя в голове, и Синго, проверяя, не шумит ли у него в ушах, помотал головой.
Стон прекратился.
Стон прекратился, но Синго охватил страх. Он похолодел – а вдруг это весть, что настал его смертный час?
Стон ветра? Стон моря? Звон в ушах? Синго нужно было все обдумать спокойно. Может быть, он слышал один из этих звуков, подумал он. Нет, то был в самом деле стон горы.
Точно пронесся дьявол и заставил гору застонать.
Оттого что ночной воздух был полон влаги, гора, и так-то крутая, казалась мрачной, неприступной стеной. Гора подступала почти вплотную к дому.Синго и, хоть напоминала отвесную стену, походила скорее на половину огромного яйца.
Рядом с горой и за ней высятся другие горы, но застонала скорее всего именно эта гора, у дома Синго.
Из-за верхушек деревьев там и тут проглядывают звезды.
Задвигая ставни, Синго вспомнил один странный случай.
Дней десять назад он ждал приятеля в новом чайном домике. Того все не было, и гейша пришла пока только одна – две другие опаздывали.
– Снимите галстук. Жара невыносимая, – сказала гейша.
– Угу.
Синго позволил гейше снять с себя галстук.
Они не были близко знакомы, но, положив галстук в карман его пиджака, лежавшего у ниши, где висела картина, гейша начала рассказывать о себе.
Месяца два назад гейша и подрядчик, строивший этот чайный домик, полюбили друг друга и решили вместе покончить с собой. Но когда пришло время выпить цианистый калий, гейша засомневалась – хватит ли того количества, которое у них было, чтобы умереть без мучений.
– «Доза смертельная, это точно, – говорил мне тот человек. – Посмотри, каждая доза в отдельном пакетике, верно? Значит, насыпано сколько надо». Но я все равно не верила. Мои подозрения только усиливались. «Кто дал тебе порошки? Может быть, специально насыпали так мало, чтобы проучить нас обоих и заставить помучиться? Я тебя спрашиваю, какой врач или аптекарь дал тебе это, а ты твердишь одно – не могу сказать. Странно. Решили вместе умереть, а ты даже такого пустяка рассказать не можешь. Ведь потом я так и не узнаю».
«Просто фарс какой-то», – чуть не вырвалось у Синго, но он промолчал.
Гейша настояла на том, чтобы отложить самоубийство и совершить его только после того, как она попросит кого-нибудь взвесить цианистый калий.
– Вот тут он весь, я его с собой ношу. Подозрительная история, подумал Синго. В памяти осталось, что речь шла именно о подрядчике, строившем этот чайный домик.
