Леонид Леонов - Пирамида. Т.1

Роман Л.М. Леонова «Пирамида» задуман как произведение, подводящее итоги нынешнего цикла человеческой истории. Итоговость является основной характеристикой романа не только в отношении творчества старейшего русского писателя, но и в отношении всей русской, а отчасти и мировой литературы. В «Пирамиде» Л.М. Леонов перекликается с апокрифическими памятниками христианской мысли «Книгой Еноха», «Словом об Адаме», «Словом Мефодия Патарского», а также с выдающимися памятниками мировой литературы «Божественной комедией» Данте, «Фаустом» Гете и «Братьями Карамазовыми» Достоевского. Кроме того, в романе в полный голос зазвучали сокровенные мотивы творчества самого Леонова от антиутопии «Про неистового Калафата» из «Барсуков», образа ферта из «Конца мелкого человека», цирковой стихии из «Вора» и впервые появившейся в этом же романе «блестинки в глазу», которая, по мысли писателя, делает человека человеком, до попытки осмысления основ русской истории, и главным образом событий последнего столетия.

С предшествующим творчеством, и прежде всего «Вором», роднят «Пирамиду» приемы композиции и психологического анализа, связанные с участием автора в развитии сюжета. В романе продолжается исследование русского национального характера, начатое в ранних произведениях Леонова. Народная Русь с ее аввакумовским страстотерпческим началом, представленная такими образами, как дьякон Никон Аблаев, отец Матвей Лоскутов, горбун Алеша, ясновидящая Дуня, комиссар Тимофей Скуднов, противопоставлена чуждому, инородческому началу, олицетворяемому образами пустоцветов Сорокина и Бамбалски. Если кроткая русская девочка Дуня мечтает о том, чтобы отмолить у Бога грехи человечества, то одержимая династической гордыней пани Юлия Бамбалски жаждет стать прародительницей Антихриста.

Генезис такого характера, как Дуня, частично восходит к Беатриче. Несомненна связь с мировой литературой и образа профессора Шатаницкого, «резидента преисподней на Руси», пытающегося стать идейным руководителем эпохи русского лихолетья. Шатаницкий мельче Мефистофеля Гете, он скорее напоминает черта, являющегося Ивану Карамазову, или сологубовского мелкого беса, однако Леонов и не ставит перед собой задачи создания образа, равновеликого гетевскому. Его занимает другая проблема: писатель считает, что дихотомия Добра и Зла, бывшая основой человеческой нравственности, исчерпала себя в силу превышения Злом своих полномочий. Задуманное как своеобразная вкусовая добавка к Добру, оно стало зачастую перевешивать Добро на вселенской чаше весов, что объясняется несовершенством сочетания в человеке духовного и плотского начал. По Леонову, нынешняя форма жизни, возможно, будет заменена на какую-то иную, бесплотную, не связанную с той самой глиной, из которой, согласно апокрифу Еноха, был создан человек.

Для того чтобы наказать Зло, а заодно и исследовать позитивный опыт и неиспользованные потенциальные возможности человечества, на Землю направляется лазутчик из иных галактик Дымков, принимаемый многими за ангела. Но в результате интриг Шатаницкого Дымков попадает к Сталину, требующему от него помощи в построении общества, основанного на всеобщем равенстве, а именно укрощении похоти и мысли, на которых зиждется неравенство человеческое. Не желая участвовать в подобном социальном эксперименте, Дымков покидает Землю.

Замысел романа «Пирамида» относится ко времени Великой Отечественной войны. Карандашный его вариант был создан еще до «Русского леса». К 1962 г., по выражению писателя, «стала буйно расти нынешняя кожура» романа. Нам выпала честь подготовки книги в печать. Болезнь глаз не позволила Л.М. Леонову держать корректуру «Пирамиды» и полностью воплотить свой замысел. В частности, композиция трех частей «Пирамиды», подобно «Божественной комедии» Данте, должна была строиться на магии чисел. Ряд ключевых эпизодов, в том числе первомайского свидания «корифея» Шатаницкого и «еретика» Матвея Лоскутова, прихода Вадима-фантома с того света в отчий дом, разговора Сталина с Дымковым, компоновался нами из различных, не всегда идеально стыкующихся друг с другом. При этом за бортом предлагаемого вниманию читателя текста остались представляющие высокую художественную ценность страницы, которые безусловно со временем войдут в научное издание книги. Художник, бесконечно требовательный к себе и своим сотрудникам, Л.М. Леонов возвращается к роману каждый день, тщательно обдумывая не только каждый характер или эпизод, но и каждое слово, жест и взгляд своих героев. Позволяя себе иногда отвлечься от утомительной, много раз переписываемой то начерно, то набело, то вдруг вновь превращающейся в черновик, обреченный на очередную переработку, диктовки, он вспоминает Горького, Станиславского, М.В. Сабашникова, Есенина, и незримые нити протягиваются из серебряного века русской культуры в наш железный век ларьковой цивилизации. Наверно, никто из писателей сейчас уже так не работает над словом, как Леонов. Будучи поистине волшебником от русского языка, он тем не менее обращается к самым разнообразным словарям, энциклопедиям, справочникам, и бывает, что поиск единственного нужного слова продолжается месяцами. Наиболее интенсивно мастер работал над философскими и космогоническими эпизодами романа, но, несмотря на пятидесятилетние творческие поиски, художнику не было дано придать этим эпизодам окончательную завершенность. В этой связи можно вспомнить сон, увиденный Леоновым в девятилетнем возрасте. В разгар летней ильинской грозы он увидел в небесах Бога, начавшего творить над ним крестное знамение, однако по какой-то причине его не закончившего. Разгадку этой незавершенности Леонид Максимович ищет до сих пор. Не исключено, что она связана с некоторой «еретичностью» его мышления, отчасти переданной такому герою, как отец Матвей Лоскутов. Насмотревшись на ужасы русской жизни и пытаясь согласовать их с логикой божественной целесообразности, отец Матвей приходит к выводу, что готовится примирение Бога и дьявола, а поскольку предметом их изначального раздора, согласно Еноху, был человек, ибо Бог хотел отдать в подчинение «созданным из глины» «созданных из огня», то перед этим примирением человек будет уничтожен, причем собственными руками — путем «самовозгорания человечины». Как известно, подобный прогноз человеческого финала не вполне согласуется с православным богословием, и это «еретичество» заботит самого писателя, неоднократно консультировавшегося по вопросам теологии с иерархами русской православной церкви. Однако нельзя забывать и о том, что на протяжении всей своей истории православие развивалось в борьбе с различными ересями, и эта полемика давала полезную подпитку православной мысли. Элементы «еретического» мышления проникли в творчество большинства великих писателей: связанного с тамплиерами Данте; Гете, чей Фауст в начале своего пути рассматривает каббалистический символ макрокосма — шестиконечную звезду; отлученного от церкви Толстого.

Матвея постигает наказание за его попытку прикоснуться к испепеляющему знанию о судьбах Вселенной, и наказан он прежде всего отступничеством любимого сына Вадима. Переживающий духовный кризис отец Матвей говорит пришедшему к нему фантому, поначалу принимаемому им за сына: «С Богом не мудри, памятуя, что сказка должна быть страшная, сабля вострая, дружба прочная, вера детская...»

В эпилоге романа похожий на птицу ангелоид Дымков, предварительно открыв Дуне Лоскутовой пророчества о последних временах человечества, покидает Землю, так и не успев покарать царящее на ней Зло. Но на Земле остаются кроткая Дуня, неутомимый правдоискатель Никанор Шамин, пытающийся осмыслить трагедию своего народа Матвей, остается память о сраженном собственной совестью дьяконе Никоне Аблаеве, подлинном русском интеллигенте, профессоре Филуметьеве, о сохранившем в себе, несмотря на все перипетии истории, высокое человеческое начало комиссаре Тимофее Скуднове. В запечатленной Леонидом Леоновым народной Руси чувствуется героическая суриковская закваска. И образы этих героев ярче, чем их философские рассуждения, убеждают в том, что духовные возможности человечества еще не исчерпаны и что «созданные из глины», даже если им и суждено «торжественное, окончательное возвращение к солнцу, от которого все родились», достойно прошли свой земной путь.

И в наши дни, когда, говоря словами леоновского героя, «страх жизни сильнее страха смерти», роман «Пирамида» воспринимается как памятник сокровенным исканиям человеческой мысли, как обращенный к Богу вопль многострадального Иова, ожидающего ответа из бури, и как предостережение богам земным.

О. Овчаренко