Евгений Филенко
Мухосранские хроники (сборник)
© Филенко Е. И., 2015
© ООО «Литературный Совет», 2015
* * *
Кармазин и Вергилин
Кармазин сошел по крутым ступенькам вагонной лесенки на влажный после ночного дождика перрон. Аккуратно обогнул сонную проводницу в мятой застиранной форме и съехавшей набекрень пилотке, из-под которой торчали обесцвеченные кудряшки. Они с проводницей сразу друг дружке не понравились, и потому изрядная часть поездки была окрашена в серо-стальные цвета холодной ненависти. Кармазин даже воздержался от чая из нагревателя, опасаясь, что проводница специально для него подсыплет в кипяток какой-нибудь слабительной дряни, а в условиях единственного работавшего туалета и обилия пассажиров с детьми такое кому угодно могло испортить жизнь… Разумеется, всё это он себе выдумал, на то он и был литератор.
Теперь Кармазин стоял посреди скучного перрона, сознавая свое полное и безраздельное одиночество. Судя по всему, он оказался единственным обитателем фирменного поезда, кто сошел на этой станции. Ничего уже нельзя было изменить, обратной дороги не существовало. Все выборы были сделаны, все корабли сожжены, гордиевы узлы порублены в лоскутья, а рубиконы перейдены. Тем более что поезд счел за благо не задерживаться в этом унылом месте и спешно, с некоторым даже облегчением, снялся с места и унесся в радостные его пламенному мотору таежные дали.
Кармазин тяжко вздохнул. Он чувствовал, что вздыхать ему придется глубоко, много и по самым разнообразным поводам. Зрелище, открывшееся его взору, внушало любые ожидания, но только не оптимизм. Здание вокзала, очевидно, подвергалось беспощадному ремонту, принявшему хроническую форму с осложнениями. Стекла были частью выбиты, частью заклеены крест-накрест в милитаристском стиле, и все без изъятий заляпаны белой краской. Массивная, когда-то не лишенная купеческой респектабельности дверь нынче была небрежно расхлебенена, и за нею клубилась пыльная апокалиптическая тьма. Стены из грубого камня были анемично приукрашены давно осыпавшейся побелкой, а под самым коньком крыши раскинулась надпись, исполненная шрифтом, что был в явном родстве с римским капитальным письмом: «Мухосранск-пассажирская». Кармазин поддернул заплечную сумку, вытянул из колесного чемодана телескопическую рукоять и двинулся к разверстому вокзальному зеву. Его одолевали обильные мрачные предчувствия. Чемодан за спиной подскакивал на каждой выщермине древнего асфальта, и внутри что-то неприятно громыхало.
Все однако же оказалось не таким удручающим, как выглядело вначале. Адской темнотой наполнен был лишь условный предбанник, а за ним открывался небольшой и вполне чистенький зал ожидания. Окна с той стороны здания были целы и хорошо вымыты, отчего внутрь безо всяких препон проникали первые лучи слабого утреннего солнышка. Окошки касс были задраены, электронное табло бездействовало. Скамейки размещались вдоль стен зала, да еще два неполных ряда устроены были посередине. Из этого следовало, что вокзал города Мухосранск и в лучшую свою пору не знавал наплыва пассажиров. Зал был пуст, каждый шаг Кармазина гулко отдавался под низкими сводами и отскакивал от выкрашенных ядовито-синей краской стен. «Что я тут делаю? – думал Кармазин. – Надеюсь увидеть встречающих, с цветами и оркестром? Или обрести стаканчик утреннего кофе-американо с круассаном? Эй, очнись! Ты никому здесь не нужен, приятель. Как никому не был нужен и в том месте, откуда сбежал в эту глухомань. Хотя понятия «метрополия» и «глухомань» часто различаются лишь сопряженными с ними цифрами народонаселения. Все остальное несущественно: любой город, любой населенный пункт может показаться и мегаполисом, что бурлит и пучится в попытках явить миру свою эксклюзивность, и большой деревней, где все друг друга знают, не имея привычки даже здороваться при встрече, поскольку и без того никогда не разлучаются, а по тропинкам между избушек бродят коровьи стада и пастушеские лохматые собаки, сходные со своими хозяевами намного больше, чем те сходны с собственными родителями…» Кармазин вздохнул. От кофе с круассаном он бы сейчас не отказался. И даже с обычным рогаликом из пресного теста.
– Добро пожаловать, – услыхал он позади себя.
Голос был мужской, не лишенный приятности и преисполненный сочувственного гостеприимства. Он принадлежал человеку в бежевой куртке пиджачного покроя с отложным коричневым воротником и на громадных, как тележные колеса, пуговицах, то есть того ненавистного фасона, какой постоянно, с упорством обреченности, из сезона в сезон пыталась навязать Кармазину бывшая жена. Кроме заклятой куртки, ничего иного, оскорблявшего Кармазинские представления о прекрасном, в облике незнакомца не наблюдалось. Темные брюки, темные ботинки со шнурками. Редкие светлые волосы, зализанные от лоснящегося выпуклого лба к затылку. Простое, даже простоватое, лицо, с каким хорошо было бы, наверное, играть в самодеятельном театре роль Швейка или Санчо Пансы, то есть персонажей, за обезоруживающей внешностью которых скрывались природный ум, бездна здравого смысла и иронический взгляд на все потуги относиться к окружающей действительности всерьез. Незнакомец сидел на деревянной скамье в дальнем углу зала, в руках его была развернута газета, взгляд поверх набранных циклопическим кеглем шапок был внимателен и добр.
– Я только что прибыл, – зачем-то сказал Кармазин, ощущая неконтролируемый позыв к откровенности. – Фирменным, из…
– Я знаю, – мягко отвечал незнакомец. – Это единственный поезд в первой половине дня, который делает остановку в нашем славном городе.
– Теперь мне нужно найти автобус до центра, – продолжал Кармазин, не в силах сопротивляться этому почти гипнотически участливому взгляду.
– Не хочу показаться навязчивым, – сказал незнакомец, поднимаясь со своего места и приближаясь неспешным шагом через зал. Бархатный голос его наполнял собой все окрестное пространство. – О каком, в самых общих чертах, центре идет речь?
– Улица Святопармезанская, – сказал Кармазин и, не сдержавшись, смущенно улыбнулся. – Странное название, не так ли? Здесь и вправду есть такая улица?
– А еще Хамоноядная, Прошуттинской и пригород Верхние Камамберы, – серьезно промолвил собеседник. – Впрочем, большинство топонимов звучат вполне привычно для человеческого уха: Колодезная… Монастырская… Звероподобная… Позволите представиться? Вергилин. Просто Вергилин. Профессия – путеводитель на общественных началах.
«А есть такая профессия?» – хотел было удивиться вслух Кармазин, но счел себя не вправе ставить под сомнение содержательность трансцедентального документа под названием «классификатор профессий», где среди прочих упоминались обкатчик клюквы, дверевой и древопар, флюсовар и халвомес, а также незабвенный боец скота.
– Кармазин, – назвался он. – Литератор.
И мысленно напомнил себе, что ни этой профессии, ни производных от нее в том самом классификаторе не присутствовало. Хотя, возможно, для них был учрежден какой-то иной реестр, недоступный широкой публике.
– Писатель? – уточнил Вергилин, подавшись вперед в предупредительном поклоне.
– Красной книжечки у меня нет, – сказал Кармазин напряженным голосом. – Знаком качества не отмечен. Следовательно – литератор неопределенной художественной ориентации.
– Ну что же, – сказал Вергилин. – Вы в прекрасной компании. Николай Васильевич и Федор Михайлович, не говоря уж об Александре нашем всем Сергеевиче, также не имели удовольствия состоять в творческих союзах, да и Лев Николаевич с Антоном Павловичем не поспели… Надолго к нам?
– Как получится, – осторожно промолвил Кармазин, все еще сознавая свою избыточную словоохотливость, от какового порока много претерпел и с каковым всю жизнь безуспешно боролся.
– У вас есть где остановиться?
– Собственно, туда я и направляюсь…
Ему не без труда удалось избежать лишних подробностей о небольшой квартирке в трехэтажном, старинной архитектуры, домике на Святопармезанской, что досталась ему от дальнего родственника, вдруг решившего отряхнуть родной прах и податься в тепло и неизвестность исторической родины, а напоследок внезапно явить чудеса альтруизма, то есть свойства, согласно поверьям русского народа неназываемому этносу нисколько не присущего. А также умолчать и о причинах, вынудивших его покинуть просторную и комфортабельную обитель в большом, чего тут скромничать, городе, сколь самонадеянно, столь и опрометчиво полагавшем себя культурной столицей вселенной. Вместо этого Кармазин вдруг сощурился и спросил таинственным голосом:
