Радуясь возможности облачиться в знаменитую униформу, которую надевали для особых церемоний и королевских визитов, Бальтазар Джонс натянул красные чулки. Втянув живот, застегнул на себе красные штаны, которые — как он решил — сели, пока висели в шкафу. Надев камзол с вензелем королевы, вышитым золотыми нитками на груди, он застегнул плоеный воротник и увидел в зеркале, как должен выглядеть человек, посвятивший жизнь служению своей стране. Больше не было волнистых волос, оттенок которых его жена, художница-самоучка, побуждаемая не столько талантом, сколько надеждой, однажды назвала оттенком мумии, коричневым пигментом, сходным по цвету с пыльными останками древних египтян. За годы роскошные, пышные волны превратились в невысокую серую растительность, которая однажды вдруг сделалась белой. Его некогда гладко выбритые щеки теперь скрывала такая же белая борода, которую он отпустил, чтобы защититься от проклятой сырости.
Сидя на краю кровати, он закрепил красно-бело-синие банты сбоку на коленях и на черных лакированных ботинках. Перешагнув через Миссис Кук, он отправился в ванную, где стоял такой пронизывающий холод, что, принимая ванну, было впору натягивать шерстяную шапочку. Начищая зубы с тщанием, какого требовала встреча с ее величеством, он молился, чтобы пуговица на штанах не отскочила, когда он будет кланяться.
По пути к Средней башне, вид которой неизменно приводил туристов в восхищение, он не отвечал на вопросы сослуживцев, по какому случаю облачился в парадную форму. Выйдя за стену, он остановил черное такси, поскольку не мог вести машину сам из-за пышного плоеного воротника. Закрыв дверцу, он поудобнее устроился на заднем сиденье и придвинулся к стеклу.
— В Букингемский дворец, пожалуйста, — сказал он, расправляя полы камзола на украшенных розетками коленях.
Преподобный Септимус Дрю вернулся со своей утренней прогулки вдоль заросшего травой крепостного рва, некогда зловонного и по этой причине осушенного еще в девятнадцатом веке. Во время прогулки святой отец размышлял об уроке в воскресной школе для детей обитателей Тауэра, на котором он собирался объяснить, как так вышло, что единороги в Библии упомянуты, а крысы, к примеру, нет. Он уже входил в крепость, когда заметил, как Бальтазар Джонс в парадном мундире усаживается в такси, и его снова кольнуло сожаление из-за того, что они больше не дружат.
В прежние времена бифитер был постоянным гостем за его обеденным столом, и они вместе наслаждались пуляркой под бутылочку «Шато Мусар». Вечера они проводили в таверне «Джин и дыба», сидя за кружкой английского эля и придумывая объяснения тому, откуда в барной стойке взялось пулевое отверстие. Когда позволяла погода, их можно было часто увидеть на Тауэрском лугу за игрой в кегли, причем оба свято блюли негласный уговор не замечать, как жульничает соперник. Капеллан научился не вспоминать о том, что бифитер, отставной солдат, некогда готов был стрелять и убивать людей, защищая страну, а Бальтазар Джонс прощал другу его необъяснимое увлечение религией.
Их взаимная привязанность была настолько сильна, что даже Милон сумел преодолеть свой изначальный страх перед капелланом, который, как поговаривали, совсем спятил, слушая, как Анна Болейн в своей могиле барабанит по крышке гроба всеми одиннадцатью пальцами. Мальчик приходил к святому отцу, они вдвоем усаживались на скамейку снаружи у входа в церковь, и капеллан рассказывал истории, которые не входят в путеводители для туристов Тауэра. И когда однажды Милон спрятался, а потом его обнаружили в «каменном мешке», тесной камере, где взрослый человек не может встать в полный рост, он так и не признался, кто рассказал ему об этом потайном месте.
Но после смерти мальчика бифитер только раз принял от капеллана приглашение на ужин, а его ботинки для игры в кегли так и валялись на дне гардероба. Несмотря на все усилия святого отца заманить его в «Джин и дыбу», Бальтазар Джонс ходил туда один, предпочитая теперь компанию одиночества.
Вернувшись в свой дом, выходивший окнами на Тауэрский луг, капеллан наполнил ванну, в которой не смог толком полежать из-за отчаянно низкой температуры в ванной комнате. Выбрал трусы, которые должны были помочь ему приобрести достойный вид, необходимый в предстоявшем деле. Надел свои любимые вельветовые брюки горчичного оттенка, которые оставляли открытой порядочную часть тощей лодыжки по причине поразительной длины ног, и, пошарив в ящике с носками, достал одну пару, которую ни разу не надевал с тех пор, как эти носки прибыли с рождественской почтой. Облачившись в алую рясу, он протопал в ванную, тихо радуясь новым носкам. Перед пятнистым от старости зеркалом он старательно причесал волосы точно так, как причесывал с восьми лет, и тщательнее обычного почистил зубы. Однако, несмотря на все усилия, поглядев на свое отражение, он увидел всего лишь человека, который дожил до тридцати девяти лет, так и не познав величайшего божьего дара — женской любви.
Он ненадолго зашел в церковь, радуясь, что еще есть время до появления в Тауэре туристов. Нажав на холодную ручку, он спустился по трем ступеням и прошел в крипту, где и остался сидеть в одиночестве, надеясь, что женщина, разбередившая струны его души, еще вернется. Прошел час, он вынул из своего портфеля журнал «Частный детектив» [6] и полистал его в поисках малоприличных историй о своих коллегах. На некоторое время он даже забыл о неприятностях, зачитавшись рассказом, где фигурировали смотрительница маяка, зюйдвестка, бутылка абсента и цветная капуста. Но отсмеявшись и отложив журнал, снова принялся думать о женщине, которую надеялся увидеть. Пока следующий час медленно сползал в небытие, священник размышлял о том, как же так вышло, что его никто никогда не любил.
Женатые друзья делали все возможное, чтобы вытащить его из трясины холостяцкой жизни. На все совместные обеды они неизменно приглашали какую-нибудь добрую христианку, которая, как считали они, составит для него идеальную пару. Не теряя надежды, капеллан каждый раз являлся чисто выбритый, с очередной бутылкой любимого «Шато Мусар». Поначалу всем казалось, что друзья угадали. Женщин мгновенно пленял обходительный священник, который по долгу службы был вынужден жить в Тауэре. Несмотря на прическу, внешностью капеллан обладал весьма приятной. К тому же он говорил, что обожает готовить — просто бальзам на душу современной женщины, — и рассказывал о самых выдающихся случаях побега из крепости, которые всех изумляли или заставляли хохотать еще до того, как заканчивался коктейль. К тому времени, когда гости рассаживались за столом, женщина рдела румянцем, стремясь к союзу. Однако, несмотря на столь обнадеживающий старт, вечер неизменно заканчивался провалом, потому что кто-нибудь из гостей обязательно спрашивал: «А сколько народу умерло в Тауэре?»
Капеллан, которому этот вопрос уже начал надоедать, знал по опыту, что отвечать следует как можно короче. Скрестив под столом свои поразительно длинные ноги, он отвечал:
— Несмотря на распространенное убеждение, в Тауэре обезглавили всего семь человек.
Но каждый раз то ливанское марочное, то какой-нибудь гость, обладающий удивительными познаниями в истории, вынуждали его сказать больше, и преподобный Септимус Дрю принимался выкладывать всю печальную правду:
— Но, конечно, здесь не только рубили головы. Генрих Четвертый, как говорят, был заколот в Уэйкфилдской башне. Многие верят, что два малолетних принца были убиты Ричардом Третьим в Кровавой башне. В правление Эдуарда Первого видный сановник по имени Генри де Брэй пытался утопиться, бросившись в Темзу из лодки, когда его везли в Тауэр. Потом он покончил с собой в камере. В тысяча пятьсот восемьдесят пятом году восьмой герцог Нортумберленд застрелился в Кровавой башне. Кстати, сэр Уолтер Рэли тоже пытался совершить самоубийство, когда был узником Тауэра. Кто там еще? Ах да, во время Гражданской войны казнили девятерых роялистов. Еще трое бунтовщиков из шотландской «Черной стражи» были расстреляны перед своим полком напротив церкви. Им было приказано заранее надеть саваны. Кого еще я забыл? Ах да. Беднягу Томаса Овербери. Он сидел в Кровавой башне, и его кормили отравленными пирожными и желе. Он умирал медленно и мучительно, несколько месяцев, и в конце концов его добили с помощью клизмы, начиненной ртутью. Очень болезненная смерть.
Считая, что святой отец сказал все, гости выдерживали скорбную паузу. Но как только они снова брались за ножи и вилки, капеллан продолжал:
— Был еще герцог Кларенс, которого утопили в бочке его любимой мальвазии в башне Байворд. Саймона Садбери, архиепископа Кентерберийского, вытащили из Тауэра во время Крестьянского восстания и обезглавили за стенами крепости. Его мумифицированную голову вы можете увидеть в Саффолке, в церкви Святого Георгия в Садбери… На чем, бишь, я остановился? Ах да. Арабеллу Стюарт, кузину Якова Первого, заточили в крепость, где она и была убита, предположительно в Доме королевы. Ее призрак имеет обыкновение душить спящих. Во время Первой мировой войны в Тауэре расстреляли по обвинению в шпионаже одиннадцать человек разных национальностей. Во время Второй мировой, в тысяча девятьсот сорок первом, расстреляли немецкого шпиона. Он, кстати, был последним, кого казнили в Тауэре. У нас до сих пор хранится стул, на котором он сидел в крепости. Полагаю, стоит упомянуть еще примерно сто двадцать пять узников, которые были казнены, в основном через усекновение головы, на Тауэрском холме за стенами крепости, куда стекались толпы любопытных, желающих посмотреть на казнь. Но я назову только некоторых…
