...И вот приходит мама домой, лицо зеленое, глаза несчастные. Тащит эти чертовы сумки-авоськи на кухню, где сама их разбирает, рассовывает, расставляет. Никогда к этому занятию она почему-то не привлекала ни меня, ни брата. И не только к этому...
Так и осталось для меня загадкой, отчего мама абсолютно не приучала нас к помощи по дому. Максимум — сбегать в магазин за хлебом. Никогда ни я, ни Сашка не помогали ей с уборкой или готовкой, сроду не таскали сумок. Всё она сама.
Правда, иногда у неё случались срывы.
— Да что же это такое! — орала она со слезами. — Я бьюсь, как рыба, и ни одна сволочь никогда не поможет!
Интересно, что эти крики всегда относились только ко мне. Брата, как правило, в такие моменты не бывало дома. Мне становилось ужасно стыдно, я тут же хваталась за тряпку и начинала вытирать пыль с пианино... Сашка же не делал ничего и никогда. Или от меня это тщательно скрывали (шутка). Но я действительно не помню братика ни в одной ситуации «помочь в уборке квартиры» или «сбегать за хлебом».
Что ж, спасибо тебе, мама, на домашнем фронте ты меня не эксплуатировала никогда. Хотя есть один нюанс: готовить я так и не научилась, всю домашнюю каторгу, когда сама стала хозяйкой, осваивала так, будто я из детского дома вышла. Кое-чему научилась. Например, преуспела в уборке помещений: мой дом друзья в шутку называли «операционной», настолько в нем всегда было чисто, может даже чересчур.
Я повторила твою ошибку, мама: я тоже никогда не заставляла свою дочь что-то делать в доме, и тоже выросла неумёха еще та. Теперь мой взрослый уже пупс заявляет:
— Своим будущим детям я бездельничать не дам. А то они к двадцати годам не будут уметь ни полы вымыть, ни пуговицу пришить, — и с укором смотрит на меня. Абсолютно права моя девочка! Пусть только хватит ей на это сил и не сработает дурная наследственность. В общем, посмотрим, как у неё получится...
Это плохо, очень плохо, когда ребёнок вырастает, ничего не умея, не зная ни про домашнее хозяйство, ни про отношения мужчины и женщины (мужа и жены), ни про рождение и воспитание детей. Я случайно нашла точный образ себя — юной девушки и начинающей хозяйки: девица из детского дома. Ничего не умевшая и не знавшая. Не умевшая отличить любовь от увлечения, не умевшая строить отношения и ничего не понимающая в том, как надо подходить к созданию семьи. Когда родилась дочка, я не имела понятия об элементарных вещах, которым учат именно мамы, а, к примеру, пеленать младенца, держать ребёночка на руках, делать подгузники меня учила сестра мужа.
Посмотрите на кошку с котятами, сучку со щенками, да любую тварь с детёнышами: все мамки учат практической жизни своих детей, все им что-то мурлычат, мяучат, лают, показывают, рассказывают... Ну что ж, меня учили чему-то другому, пожалуй, тоже важному и нужному, но не имеющему никакого отношения к обыденной, практической, каждодневной жизни. А ведь надо было жить именно каждый день, просто — жить. Этому-то я и не научилась...
Иногда представляю себе картинку, как мама зовёт меня-девочку:
— Доча, иди сюда, будем вместе готовить борщик, я тебя научу, расскажу секретики, а заодно поболтаем...
Неужто бы я отказалась? Да ни за что на свете! Но мама предпочитала всё делать сама, в мрачном одиночестве, с трагически поджатыми губами. Она говорила, что любит ДУМАТЬ во время готовки, мытья посуды... То есть, она была в эти моменты очень занята своими мыслями, наверно, сюжетами своих произведений. Похвально. Красиво. Все интеллигенты ахают. Мамочка всегда либо писáла, либо думала, либо читала. На меня у неё, работающей дома и не ходящей никогда «в присутствие», времени совершенно не оставалось. Интеллектуалка!
О, если бы мама учила меня, как надо пеленать ребёночка, как надо учить малыша говорить, читать, ходить и так далее, я была бы счастлива. Я не наделала бы столько ошибок, сколько наляпала «выпускница детского дома». Самое грустное, что мои ошибки в воспитании дочки были очень глупыми, ужасно стыдными! Я их давным-давно самостоятельно осознала и что-то даже попыталась исправить, но обидно, что я могла бы избежать стольких глупостей, если бы мама научила меня самым простым материнским премудростям.
Я не знаю, почему она этого не делала. Возможно, из дикого «совкового» ханжества: как это возможно говорить с дочерью о её будущих детях? О её замужестве? Боже, это же разврат какой-то! Советская педагогика, очевидно, была рассчитана на воспитание бесполых существ. А, может, моя мать сама была «девицей из детского дома»? Тогда привет тебе, бабушка! Что ж, в таком случае эта порочная цепь, надеюсь, прервётся на мне. То есть, я сама её порву.
Кромешная зимняя тьма. Яростно звенит будильник, как гнусный палач, как гестаповский «мясник», как распоследняя сволочь. И дело даже не в том, что я, как всегда, не выспалась, а в том, что его отвратительное верещание знаменует собой начало очередного мучительного дня — дня, полного тревоги, страхов и то и дело подступающей к горлу тошноты.
А сегодня день вообще особенный: контрольная по математике. Я по-прежнему одна из лучших учениц в классе (лучше меня только Олечка, подружка моя дорогая, до сих пор родной человечек), но вот с точными науками у меня любви не сложилось. Кое-что, вроде бы, ясно, а что-то почему-то ускользает, не хочет вкладываться в мои извилины, все время выпирает непонятками и выливается в проблемы при решении задач и примеров. А потому к моему постоянно тупому, как хроническая зубная боль, страху перед школой в дни всяких проверок и испытаний добавляется острейшая боль дырявого и воспаленного зуба. У-уф, сравнила... Но, ей-богу, примерно так оно и чувствовалось.
У меня редко возникали проблемы с уроками дома, но, порой, что-то не очень склеивалось с той же математикой, физикой или химией, а я, как ребенок обязательный и ответственный, просто обязана была разобраться в теме. И вот я шла с учебником к старшим товарищам, жившим со мной на одной жилплощади. Как я уже говорила, моя супер-отличница мама НИ РАЗУ в моей жизни, начиная с четвертого класса, не смогла мне помочь ни по одному предмету... кроме русского языка, где мне помощь была не нужна (ха, ха, ха).
— Дождись папу, он тебе поможет, — нахмуренно посмотрев в учебник, говорила мама. Или: — Сашка сейчас дома, обратись к нему.
Простое умозаключение я, очевидно, в силу особенной своей тупости (не зря же проблемы с математикой!), сделать не смогла: вот, оказывается, чего стоили все ее «пятёрки», золотые медали, награды и доски почёта. В «Пындровке» (условно говоря), среди необразованных, нечитающих людей не очень сложно быть первой. И, наверное, с маминой стороны было не слишком-то умно постоянно бахвалиться этим своим вечным первенством на деревне. Но мама страстно и любой ценой жаждала моих «пятёрок», золотой медали, наград и досок почёта, таких же, какие были у неё, не считаясь ни с логикой, ни со здравым смыслом, не желая думать и рассуждать на эту тему. Видимо, только всё это могло оправдать в её глазах моё ненужное появление на свет.
Музыкалка превратилась в пытку: четыре раза в неделю я ездила на троллейбусе на все эти сольфеджио, хоры, «музлитературы» и прочую муру, совершенно не понимая — зачем?
— Так надо! — твердила мама. — Бросить не позволю.
Музыкалку я тоже боялась, тем более, что дважды в год с самого первого класса там были экзамены. Каждый раз испытание, каждый раз потные ладони, больной живот, тошнота и рвота в туалете, чтоб не дай бог, никто не увидел.
Сладкие мечты: приезжаю на занятия, а музыкалка сгорела. Или умерла моя училка по игре на фортепиано, и пока мне не могут подобрать новую. Или... Однажды утром я не проснулась от будильника. Потому что умерла... Первый раз я удивилась этой мысли. А потом она стала приходить ко мне всё чаще, как очень привлекательная альтернатива этой серой жизни, в которой нет места и времени для гуляний с подружками, нет радости от общения со сверстниками, ибо всё и всегда напрочь перебито страхом: как и что будет с учёбой? Какие я получу отметки? Сумею ли ответить на уроке на «пятёрку», в крайнем случае, на «четвёрку». Потому что когда я получаю «четвёрки», мама всегда спрашивает:
— А почему же не «пять»?
И часто в такие моменты возникают «другие дети».
— Вот у Инны Николаевны дочка учится во французской школе и, между прочим, в музыкальной тоже. У нее одни «пятёрки» и там, и там.
— А дочь Льва Семёновича заняла первое место на олимпиаде по ботанике. Такая умничка!
— Ты плохо выучила, потому что вчера устала после музыкальной школы? Я не понимаю, а как ДРУГИЕ ДЕТИ справляются и с тем, и с этим? Ты какая-то особенная, что ли?
Мне стыдно, мне ужасно стыдно, чувство вины душит меня. И я опять понимаю, что маме не повезло с дочкой. Так, может, всем было бы лучше, чтоб меня не было?
Когда моя дочь пошла в школу, для меня было совершенно ясно, что я никогда, ни за что на свете не буду ругать её за плохие отметки. И это данное себе слово я держала крепко! Когда у дочки что-то не ладилось в учёбе, и я видела её огорчение или озабоченность, моими главными эмоциями были жалость и желание ей помочь, освободить от дискомфорта. Я сделала всё, чтобы она вообще не боялась уроков, учителей и оценок.
