Не было серьезного сопротивления уже и потом, в самом Гуш-Катифе, да и здесь, в Северной Самарии. Слезы были, еще какие были слезы, причем с обеих сторон – плачущие солдаты входили в дома и выводили из них плачущих поселенцев. Были полные боли выкрики тех, кто отказывался сам выходить и кого приходилось вытряхивать за руки – за ноги. Были демонстративно поднятые руки, как в варшавском гетто, – драться не велят, ругаться запрещают, так хоть жестом... Ох, как газеты тогда к этим поднятым рукам прицепились! Рыдающих десятилетних детей, которых вышвыривали из домов, где они родились, сердитые дяди из прессы и с телевидения величали провокаторами. Даже его, Коби, это шокировало. Да, не любят наши СМИ поселенцев! Как сорок лет назад, после Шестидневной войны, поверили, что едва мы вернем арабам Иудею, Самарию и Газу с Голанскими высотами, и тут же наступит долгожданный мир, так и сейчас верят, хотя ему, Коби, как военному, ясно – арабы хотят войны и только войны. Отца бы в этом убедить! А что до Размежевания, то не было настоящего сопротивления. Казалось бы, что может быть проще? Пятьдесят человек перегородили один перекресток, когда ехали автобусы забирать «выселенцев» из того же Канфей-Шомрона, так с ними два часа ни армия, ни полиция не могли справиться. Трижды оттесняли пытавшихся разогнать их полицейских. Если бы так они заняли все перекрестки – тогда все, конец Размежеванию! Так почему же не заняли? Потому, что надеялись бородатые и их жены с молодняком, что Размежевания и без того не будет, что в последний момент откажутся солдаты и офицеры выполнять приказ, причем не двое-трое, а в массовом порядке:
«Смоль, ямин, смоль!
Мефакед, ани ло яхоль!
Правой, левой, правой!
Командир, я не могу!»
Уже виделось им, как Коби и его товарищи по оружию братаются с изгоняемыми из домов братьями по крови, и под торжественные аккорды хэппи-энда поселенцы возвращаются в свои нетронутые бульдозерами дома, защитники отечества умаршировывают в родные казармы, а оскандалившееся правительство уползает в отставку. Щас. Нет, понятно, что никакого удовольствия от участия в этом сволочизме ни Коби, ни другие не получали. Коби до сих пор не может забыть, как он за день до начала операции зашел в поселение, приговоренное к расправе. И первое, что увидел – поселенца, стригущего газон. Аккуратно так стриг, каждый кустик обрабатывал, каждый цветочек обходил... Словно дочке кудри расчесывал. У Коби аж в горле запершило.
Но – приказ есть приказ. Что это за армия, если в ней каждый делает лишь то, что считает нужным?! Коби от избытка чувств врезал кулаком по пластиковому белому столу, покрытому пятнами и разводами от теплой колы, которую они вчера пили с приезжавшим проверять его подполковником Моти Сабагом.
Ну ладно, хватит воспоминаний. Надо решать, что сейчас делать. Те, что придут в ночь на семнадцатое, от себя самих пятимесячной давности будут отличаться, во-первых, тем, что летом перед ними лишь светилась перспектива стать обездоленными, а теперь они уже вкусили этой радости, во-вторых, тем, что они понимают – на сегодняшний день солдаты им враги, и речь пойдет не о том, чтобы их убеждать, а о самом настоящем прорыве.
Есть и третий фактор. Поселенцы – народ дисциплинированный. Слово рава для них – ого-го! Так вот у этих – зловредный рав Фельдман. Известная личность. Вон, кстати, его брошюрка лежит на полке за «видиком» между пустой пачкой из-под «Ноблесса» и забытым кем-то карманным молитвенником в пластиковом переплете. Называется «Мой дом Канфей-Шомрон». Юные поселенцы в оранжевых майках перед Размежеванием у ворот армейских баз такие раздавали.
А после они же чуть график Размежевания не сорвали, не давая в течение пяти часов солдатам и полицейским подняться на крышу синагоги в Канфей-Шомроне – один из немногих случаев серьезного сопротивления... Камни, правда, не кидали, но воду и краску на атакующих лили от всей души. Газеты писали, что и кислоту лили. У некоторых солдат и полицейских, обильно политых юными поселенцами, действительно, появились кожные раздражения на лице и заболели глаза. Против рава Фельдмана, возглавлявшего оборону крыши, и студентов его ешивы завели уголовное дело. Газеты зашлись в экстазе.
Потом вдруг обнаружилось, что у самих поселенцев точно так же лица и глаза распухли. Помимо этого выяснилось, что вода, которую они лили на осаждавших, была сама родом из полицейских и армейских шлангов и использовалась именно против ешивников, а они вынуждены были вычерпывать ее и сливать вниз, чтобы под ними не провалилась крыша, огороженная довольно высокой стенкой. Так что в водице-то кислота была, да вот кто ее туда налил? Напрашивающийся вывод сделан не был, и вместо того, чтобы открыть новое дело, просто закрыли старое, а газетчики, мужественно отказавшись от погони за сенсацией, вообще ничего не сообщили. Рава Фельдмана, продержав три месяца в тюрьме, выпустили.
И зря! Он теперь совсем озверел. Кричит, что их отказ от насилия власти использовали в своих целях. Ясно, что сейчас уже все пойдет по-другому. Сейчас с этими «выселенцами» шутки плохи. Их можно убрать только силой, и притом беспощадной силой. А приказ лепечет: «Силу не применять». Гениально. Итак, еще раз. В ночь на семнадцатое января сего года группа бывших жителей бывшего поселения Канфей-Шомрон, ликвидированного по плану Размежевания в августе прошлого года, выходит из поселения Элон-Море, чтобы горными тропами проникнуть на территорию Канфей-Шомрона и возродить его. Кстати, откуда это известно? Видно, ШАБАКу{Служба внутренней безопасности Израиля.} удалось некогда внедрить своих ребят в Канфей-Шомроне или в Элон-Море, а то и завербовать кого-то из поселенцев. Над канфей-шомронцами сейчас, должно быть, особо трудятся – те без средств к существованию, без будущего, без постоянной крыши над головой, а есть которые и вообще без крыши: живут в палатках, и неизвестно, когда и что их ждет. Вот уж, действительно, вербуй – не хочу. Хотя с другой стороны, вряд ли ШАБАК сильно преуспел в вербовке – не удалось даже выяснить, ни сколько поселенцев отправляется в дорогу, ни в какое точно время, ни, хотя бы приблизительно, по какому маршруту. Так, небось, какого-нибудь стукачка хиленького вербанули... Не то что в арабской среде – толпы информаторов. Ну, да не это важно. Главное – что он, Коби Кацир, командующий ротой, расквартированной здесь, получил приказ не допускать на территорию бывшего поселения его бывших жителей. При этом дабы на фоне наэлектризованной обстановки в стране не произошло нечто явно нежелательное для правительства, строжайше наказано не применять никакой силы.
Теперь посмотрим, как, скорее всего, будут развиваться события. Отряд в несколько десятков поселенцев выходит ночью из Элон-Море, карабкается в темноте по скалам, затем через перевалы спускается в долину и ползет прямо под окнами арабских деревень. В случае если хоть кто-то из арабов мается бессонницей и заметит ночных странников, весь отряд в течение ближайших двух часов будет вырезан в полном составе. Кстати, идут поселенцы, судя по всему, без всякого оружия, чтобы их потом не обвинили в попытке вооруженного нападения на армию. Так вот, если они все же доходят целыми и невредимыми, то их встречает Коби Кацир со своими девяноста орлами. Поселенцы сносят к чертовой бабушке весь заслон и спокойно разбивают палатки на месте своих бывших и будущих домов. Солдатам, которые пытаются помешать этому или обрушить только что выросшие шатры Авраамовы, они, отрекшись от былого пацифизма, дают в ухо. Отвечать строго-настрого запрещено. Коби вынужден рапортовать наверх, что приказ не выполнен, и просить о подкреплении. Подкрепление прибывает, причем в таком количестве, что, навалясь, можно эвакуировать не десятки, а сотни людей, обойдясь при этом без выбитых зубов, но у офицера, не выполнившего приказ (который выполнить невозможно!) – неприятности. Впрочем, не такие уж большие. Все бы ничего, если бы... Если бы не папа.
Коби окончательно загрустил, вспомнив вчерашний отцовский крик по телефону: «Ты что, смеешься? На следующий же день все газеты, все телеканалы раструбят, что сын Йорама Кацира либо никудышный офицер и не может выполнить элементарный приказ, либо, что еще хуже, потворствует правым экстремистам».
Рассмотрим другой вариант. Его орлы, орудуя дубинками или прикладами «эм-шестнадцать», развешивают тумаки направо и налево, при этом часть ночных туристов уползает на карачках, утирая кровь с бородушек, других на вертолетах увозят в «Меир», «Бейлинсон», «Гиллель-Яфе» и прочие капища израильской медицины. В общем, победа полная. А на следующий день правые поднимают шум – бедные, лишенные крыши над головой поселенцы при попытке вернуться под отческую сень, дабы в последний раз облобызать родные камни, зверски избиты солдатами. К ответу палачей!
«Позвольте-позвольте! – возражают армейские чины. – Вот наш приказ – четко и ясно сказано: никакого насилия. А что некий капитан Яаков Кацир самоуправство проявил, так в семье не без урода».
