Заливались флейты, рокотали барабаны. Расставленные у почерневшей каменной ограды лилии вдруг вспыхивали румянцем.
Один из священнослужителей преклонил колена, раздвинул стебли цветов и, зачерпнув сакэ, разлил его по бутылочкам из белого дерева, которые уже держали другие жрецы; бутылочки понесли в храмы — всё это, сопровождаемое звуками музыки, напомнило о том, что у богов праздник, и воображение рисовало картины пиршества там, во мраке за распахнутыми створками.
Тем временем перед первым храмом начали свой танец молодые девушки. Все как на подбор красавицы в венках из веток криптомерии, их черные волосы были завязаны бело-красным с золотом шнуром. Поверх широкой красной юбки на каждой девушке было белое шелковое одеяние, украшенное серебряным узором из длинных листьев, на груди сходилось несколько слоев красного и белого.
Девушки появились из цветочной тени — немыслимого количества лилий, выставивших тычинки черепахового цвета, прямых, распустившихся, надломленных, — в руках девушки сжимали букеты лилий.
Зазвучала музыка, и девушки, в четырех углах, начали свой танец: высоко поднятые цветы опасно закачались — они гордо взмывали вверх, потом клонились в сторону, встречались, расходились, и прочерчивающая воздух мягкая белая линия становилось жесткой, похожей на клинок.
Поднявшие такую бурю цветы понемногу никли, и хотя музыка и движения были спокойными и утонченными, лилии в руках танцовщиц выглядели игрушкой жестокой забавы.
…Бывший в числе зрителей Хонда словно опьянел. Он никогда еще не видел столь редкостного по красоте действа.
После бессонной ночи сознание воспринимало предметы и явления смутно, сегодняшний праздник лилий и вчерашний турнир кэндо смешались в сознании: мечи воспринимались как букеты лилий, а цветы превращались в белые клинки, тень от длинных ресниц, падающая на густо набеленные щеки мягко двигающихся в танце девушек, походила на блеск маски кэндоистов…
После того как почетные гости совершили подношение священных ветвей, двери в храм были снова заперты, а ближе к полудню церемония закончилась, и празднество продолжалось в помещении для гостей, где было приготовлено угощение. Настоятель подвел к Хонде, чтобы представить, мужчину средних лет, позади мужчины следовал молодой Иинума в фуражке с белой полосой, поэтому Хонда сообразил, что перед ним Сигэюки Иинума. Он отрастил небольшие усики, оттого Хонда сразу его не узнал.
— А-а, так это господин Хонда?! Очень рад встрече. Ведь девятнадцать лет прошло. Я слышал, вы вчера были очень добры к моему сыну Исао, вот ведь совпадение! — с этими словами он достал из кармана пачку визитных карточек и, найдя свою, протянул ее Хонде. Аккуратного Хонду покоробило, что уголки карточки были слегка обтрепаны и испачканы. На карточке было напечатано «Глава школы Сэйкэн Сигэюки Иинума». Хонду поразила общительность и открытость Иинумы — раньше он таким не был. Неряшливый вид, который придавали ему выглядывавшие из выреза кимоно волосы, росшие на груди, квадратные плечи, мрачные, тоскливые, глядящие чуть исподлобья глаза — все это, если присмотреться, было прежним, но манера держать себя, несомненно, изменилась.
Иинума обратил внимание на должность Хонды, указанную в визитке:
— Позвольте заметить, вы стали выдающимся человеком. Я слышал здесь ваше имя, но постеснялся навязываться на правах старого знакомого. Да, вы совсем такой же, как прежде. Будь молодой господин жив, вы были бы ему лучшим другом. Да что там… я слышал, что вы на самом деле были преданным другом и очень заботились о нем. Все говорили, что вы вели себя достойно.
Хонде казалось, что над ним слегка издеваются, и, слушая, как Иинума свободно говорит о Киёаки, решил, что тот не заметил возрождения своего молодого господина в сыне или, если уж идти в предположениях дальше, делает это специально, вежливо предупреждая: «Не касайся этой тайны».
И все-таки, глядя на Иинуму и стоящего позади него в ожидании молодого Исао, Хонда думал, что все слишком обыденно: жир и чешуйки, скопившиеся за годы на коже Иинумы, издавали сильный «запах бытия», присущий вполне определенным вещам, и бессвязные мысли, преследовавшие Хонду прошлой ночью, представлялись ночными грезами, более того, ему начинало казаться, что он обманулся по поводу увиденных им на теле Исао трех крошечных родинок.
Однако Хонда, несмотря на то что сегодня вечером его ждала работа, неожиданно для самого себя обратился к отцу и сыну с вопросом:
— Сколько вы пробудете в Кансае?
— Мы собирались вернуться в Токио сегодня ночным поездом.
— Жаль, — Хонда секунду подумал, а потом решился:
— Может быть, сегодня вечером перед отъездом вы с сыном приедете к нам на ужин? Выдался редкий случай, мы сможем спокойно поговорить.
— Это очень большая честь. Еще и с сыном…
Хонда повернулся к Исао:
— Пожалуйста, без стеснения, обязательно приходи. Ты ведь возвращаешься тем же поездом?
— Да, — Исао нерешительно взглянул на отца, но тот ответил, что они охотно воспользуются любезностью Хонды и посетят его, закончив после обеда дела в Осаке.
— Соревнования, в которых вчера участвовал ваш сын, меня просто поразили. Как жаль, что вы не могли присутствовать! Победа, от которой холодеет в груди, — вот что это было, — сказал Хонда, всматриваясь в лица отца и сына.
В этот момент он заметил, что к ним приближается худой, но с хорошей выправкой старик в пиджаке и красивая, лет тридцати женщина.
— Генерал Кито с дочерью, — прошептал Иинума на ухо Хонде.
— Генерал Кито? Тот поэт?
— Да, да.
Иинума весь напрягся, его тихий голос был исполнен величайшего почтения.
Кэнсукэ Кито был отставным генерал-лейтенантом, но пользовался известностью как поэт. Хонда по совету знакомых как-то пролистал сборник его стихов «Синий небосвод», высоко оцененный критикой, которая увидела в нем возрождение стиля стихов из сборника «Кинкай».[11]
Иинума чрезвычайно учтиво приветствовал генерала, затем представил ему Хонду:
— Это Сигэкуни Хонда, судья Апелляционного суда Осаки.
Было бы еще терпимо, если бы Иинума, представляя его, сказал бы о том, что они давние знакомые, но Иинума представил Хонду официально, желая подчеркнуть собственную значимость, и Хонде волей-неволей пришлось принять подобающий его профессии внушительный вид.
Генерал, однако, воспитывался в армии, весьма требовательной по части субординации, и выглядел человеком, знающим все эти тонкости; легкая улыбка мелькнула в уголках глаз, где выделялись прорезанные смехом морщинки, и он очень естественно произнес:
— Кито.
Читал когда-то ваши произведения, сборник «Синий небосвод» и еще что-то.
— Вот уж, наверное, были муки.
Старик обладал привлекательностью военного, не скрывавшего своего возраста, без всяких претензий на значительность. Чистота незаполненных на склоне жизни лет у человека, которому профессией было определено умереть молодым, а он продолжал жить, напоминала чистоту бумаги на раздвижных стенах «сёдзи» со старыми, хорошего качества деревянными рамками, не перекосившимися и не искривившимися, стены, пронзаемые лучами зимнего солнца, стены, за которыми угадываются остатки снега, — вот какое впечатление производил этот крепкий старик.
Пока они беседовали, Хонда услышал, как рядом красивая женщина, которую назвали дочерью старика, обратилась к Исао:
— Говорят, ты вчера одержал блестящую победу: один вывел из строя пятерых? Поздравляю.
Хонда мельком взглянул в сторону женщины, и генерал представил:
— Моя дочь Макико.
Та вежливо склонила голову.
Хонда мгновение с нетерпением ожидал, когда поднимется узел волос и откроется лицо. Вблизи отчетливо были видны и белизна кожи почти без косметики, и просвечивающие, словно морщинки на плотной бумаге, следы возраста; серьезное лицо было неуловимо печально, уголки слишком плотно сжатых губ, казалось, не могли изобразить даже подобие улыбки, но в глазах стоял нежный живой блеск.
Пока Хонда беседовал с отцом и дочерью о красоте праздника, жрецы в белой одежде и штанах хакама соломенного цвета стали приглашать гостей, которые все еще вели разговоры, к столу.
Отец с дочерью, встретившие знакомых, прошли с ними вперед, и сразу толпа людей отделила их от Хонды и Иинумы.
— Красивая женщина. Она, наверное, замужем? — словно рассуждая сам с собой, спросил Хонда.
— Разведена. Ей, наверное, уже года тридцать два, тридцать три. Нашелся же мужчина, который упустил такую красавицу, — отозвался Иинума неопределенным тоном, скривив губы под усиками.
Люди толкались в вестибюле помещения для гостей там, где снимали обувь, кто-то старался пройти вперед, кто-то уступал дорогу. Когда Хонда, увлекаемый людским потоком, вошел в зал, то смог за людскими спинами разглядеть огромное количество лилий, украшавших белые скатерти.
