Тихо и незаметно день перешел в вечерние сумерки. Легкий осенний туман с речки пополз, крадучись, сквозь деревья, а вокруг бледного солнца образовался легкий дымчатый ореол – дальний предвестник зимы.
Но судья не собирался покидать нашу компанию:
– Две женщины и мальчик?! Одни в лесу, во власти ночи? И Джуниус Кэндл со своими дурнями и неизвестно какими намерениями в голове! Нет уж, я остаюсь с вами!
Из всех нас наверняка именно судья Кул чувствовал себя на своем месте, в своей тарелке здесь, на дереве. Было приятно видеть те перемены, которые вдруг произошли в нем за последний час: он почувствовал себя снова мужчиной, а не дряхлеющим пенсионером, более того, он почувствовал себя защитником. Он освежевал белок своим перочинным ножом, тогда как я натаскал сучьев и подготовил костер на земле под деревом для нашей сковороды. И затем судья самолично занялся приготовлением ужина. Долли открыла бутылку с вином: оправданием послужило то, что становилось довольно прохладно.
Блюдо из белок получилось весьма вкусным, их мясо было нежное, и судья, видя наше одобрение, гордо заявил, что нам следовало бы отведать жареного сома в его исполнении. Затем мы выпили вина в тишине, и запах листьев и дыма, исходящий от догорающего костра, будил в нас воспоминания об осенних деньках нашего прошлого, и нет-нет да и вылетал у кого-нибудь из нас глубокий вздох. В глиняном кувшине плясал огонек свечи, а вокруг нас сквозь черные ветви завертелся беспорядочный хоровод мотыльков. Затем, как-то внезапно, мы вдруг почувствовали чье-то постороннее присутствие в кромешной безлунной беззвездной тьме – нет, мы не слышали даже, как шелохнулась листва под ногами незнакомца, мы просто почувствовали, что он или оно рядом.
– Кажется, кто-то или что-то здесь есть, – прошептала Долли, выражая наше общее мнение.
Судья схватил свечу, ночная мелочь поспешила подальше от пляшущего огня свечи, и где-то на верхушке дерева снежная сова тяжело порхнула в темноту.
– Кто там?! – грозно, по-солдатски спросил судья. – А ну-ка, отвечай, кто там?!
– Это я, Райли Хендерсон, – донеслось из темноты.
Да, это был Райли Хендерсон собственной персоной. Он отделился от темных деревьев, и его вздернутое вверх, насмешливое, ухмыляющееся лицо было искажено в дрожащем свете свечи.
– Я лишь пришел посмотреть, как вы тут. Надеюсь, вы не в обиде на меня: я ни за что никому бы не сказал, где вы, если бы знал, из-за чего поднялась вся эта шумиха вокруг вас.
– Никто не винит тебя, сынок, – сказал судья, и я вспомнил, что именно судья Кул защищал Райли в его борьбе против Хораса Холтона – родного дяди Райли: между судьей и Райли уже установилось взаимопонимание. – А мы как раз наслаждаемся тем прекрасным вином, которым нас угостила мисс Долли, я уверен, что мисс Долли с удовольствием примет тебя в нашу компанию.
Кэтрин запричитала, что на дереве нет места – еще одна унция лишнего веса и доски рухнут, сказала она. Но, так или иначе, мы подвинулись поближе друг к другу, давая место и для Райли, который не успел влезть к нам и устроиться поудобнее, как Кэтрин схватила его за волосы:
– А это тебе за то, что ты целился в нас сегодня утром, хотя я тебя предупреждала не делать этого, а это, – с этими словами она дернула Райли за волосы еще раз, четко цедя слова: – А это тебе за то, что ты навел на нас шерифа.
В этой ситуации Кэтрин показалась мне совсем несносной в своем нахальстве, но Райли все было нипочем: он лишь вполне добродушно мычал в ответ, что она могла бы найти кого-нибудь более достойного для подобной нахлобучки прямо перед сном. Потом он рассказал, что городок взбудоражен, как растревоженный пчелиный улей, и немалую роль в этом сыграли преподобный отец Бастер и миссис Бастер. Миссис Бастер просто сидела весь день у парадного входа в свой дом, выставив на обозрение горожанам свою шишку на голове. Шериф Кэндл, по словам Райли, уговорил Верину подать официальное заявление в полицию на получение ордера на наш арест по поводу того, что мы якобы украли собственность, принадлежащую ей.
– А насчет судьи у них тоже появилась идея, – продолжал Райли. – Они задумали арестовать вас за нарушение общественного спокойствия, а также за то, что вы препятствовали отправлению правосудия, – это то, что я слышал, и еще, мистер Кул, наверное, мне не следовало бы говорить вам об этом, но по дороге в банк я встретил вашего младшего сына Тодда и спросил его, что он собирается предпринять по поводу возможного ареста его отца, и тогда он сказал, что ничего он делать не будет, он сказал, что они все знали, что что-нибудь дурное да и произойдет с вами и что вы сами напроситесь на неприятности.
Нагнувшись, судья Кул задул свечу – казалось, тем самым он хотел просто скрыть выражение своего лица от нас, и в темноте кто-то из нас заплакал – это была Долли, и ее плач явился для нас чем-то вроде тихих уз любви и сострадания друг к другу, невидимой нитью, охватившей нас как бы по кругу и привязавшей нас друг к другу. Судья Кул мягко произнес:
– А когда они придут, нам нужно быть наготове, – теперь слушайте меня…
– Мы должны хорошо знать нашу позицию – это основное правило. Следовательно, во-первых: что нас свело вместе здесь? Неприятности? Да. У мисс Долли и ее друзей неприятности, у нас с тобой, Райли, неприятности. Наше место здесь, на дереве, иначе мы бы не оказались здесь. – Долли успокоилась при уверенном спокойном голосе судьи, а тот тем временем продолжал: – Сегодня утром, когда я отправился в этот поход на стороне шерифа, я был уверен, что моя жизнь прошла не связанной ни с чем и ни с кем – абсолютно без следа. А сейчас, я полагаю, что все-таки мне повезло. Кстати, мисс Долли, помните те года, еще когда мы были детьми, я помню вас, чопорную и краснеющую всякий раз, когда вы проезжали в фургоне вашего отца, и вы тогда не слазили с него, чтобы мы, городская ребятня, не увидели, что на вас нет обуви.
– У них-то обувь была, у Долли и у Той Самой, а вот у кого не было обуви, так это у меня, – вмешалась Кэтрин.
– Все те годы, что я вас видел, я не знал вас, мы были чужие во всем, я не понимал вас, но сегодня я впервые увидел, кто вы, – вы – личность и в вас есть что-то языческое.
– Языческое? – переспросила Долли, встревоженная, но заинтригованная.
– Да, да – вы личность, личность, которую невозможно оценить просто на глаз. Личности воспринимают нашу действительность такой, какая она есть, со всеми ее недостатками, со всеми ее противоречиями, и они всегда навлекают на себя неприятности. Мне же никогда не следовало бы быть судьей, ибо, находясь на этом посту, я часто принимал не ту сторону, какую бы следовало, – закон не допускает никаких отклонений от стандартных рамок – помните старого Карпера, того самого, что ловил рыбу здесь, на этой реке, в плавучем доме-лодке? Его выгнали из города за то, что он хотел жениться на той малолетней черной красавице – кажется, теперь она работает у мистера Постума, – но тогда она любила его, надо было видеть, как она любила его, надо было видеть, как я видел, когда ловил рыбу: как они были счастливы вместе! Для него она была тем… тем… кем никто никогда не был для меня, например – для него она была единственным человеком на свете, от которого он ничего не мог скрыть. Но, черт возьми! Если бы он все-таки женился на ней, шериф должен был бы арестовать его, а я должен был бы судить его. Иногда я представляю в моем воображении, что все те, кого я когда-то признал виновными, приходят ко мне и признают меня виновным: вот поэтому-то, может быть отчасти, я хочу хотя бы перед смертью принять именно ту сторону, быть на правильной стороне.
– Вы теперь как раз на той правильной стороне, Та Самая и тот еврей…
– Тихо, – сказала Долли.
– Единственный человек на свете… – Райли был все еще под впечатлением от рассказа судьи про старого рыбака и его любовь. В его голосе сквозила просьба рассказать о той любви еще.
– Я имею в виду, что всегда нужен человек, которому ты можешь рассказать все без утайки. Мы ведь всю жизнь прятали самих себя… Но так и не упрятали – и вот мы сидим здесь, пятеро дураков, на дереве, хотя для нас это большое счастье, если только мы знаем, как воспользоваться им: это же здорово, нам больше не надо думать о том, что мы из себя представляем на людях, – мы свободны быть тем, кто мы есть на самом деле. Если б нам знать, что нас никто отсюда не погонит… эта неопределенность, что все еще сдерживает нас, заставляет нас скрывать себя… В прошлом я все-таки открывался для незнакомцев – людей, что вскоре исчезали, сходили на следующей станции, – все они, если собрать их вместе, составили бы в сумме того самого человека, но я нашел-таки его, того человека, здесь – это вы, Долли, ты, Райли, все вы… с дюжиной разных лиц… вы все так многогранны.
– Но у меня не дюжина лиц, – прервала судью Кэтрин. Долли это замечание ее подружки не понравилось: если не можешь нормально поддержать разговор, то, может быть, лучше отправиться спать?
