Ознакомительная версия.
— Снимок, — сказал Бравик. — Рассказывай про снимок.
— На банкет заехал Володя Панченко. Конечно, он тогда был для меня никакой не Володя, а Владимир Николаевич. И любой автор почел бы за сказочную удачу у него издаться. Потому что все знали: если он берет автора, то это по-настоящему и надолго.
— И ты с ним в тот день познакомился, так? — спросил Никон.
— Да. Когда Панченко вошел, то Шорохова, главный редактор «Перспективы», мне шепнула: Дмитрий Николаевич заинтересовался вами и Гольдбергом.
— Это кто? — спросил Худой.
— Хороший прозаик, сейчас его много издают. В том сборнике была его повесть «Переводы с кельтского». Шорохова берет меня за локоть, отводит в сторону и шепчет: Геночка, я вам очень симпатизирую, если Владимир Николаевич вас пригласит к сотрудничеству, то считайте, что вы выиграли в лотерею. Я, говорит, вчера созванивалась со Стасовой, она сказала, что Панченко очень понравились ваша вещь и Гольдберга, и он одному из вас предложит издаться.
— Оставался бы ты доктором, ей-богу, — сказал Никон. — Геморроя меньше.
— И еще Шорохова сказала: у Владимира Николаевича есть свои особенности, некие ритуалы; если он с вами отсядет в сторонку и нальет коньяку — так считайте, что договор у вас в кармане.
— То, что он пригласил именно тебя — это известно, — сказал Бравик. — Так значит, это было именно в тот день?
— Именно в тот день. Он вошел, полюбезничал с Шороховой, выпил с Ситковским, потом подошел ко мне. Геннадий, говорит, крайне рад вас видеть, давайте отойдем в сторонку, хочу кое-что с вами обсудить… И тогда я почувствовал: все, я в дамках. Сбылась мечта идиота. Старик Державин нас заметил.
— То есть он выбрал тебя, а не Гринберга, — сказал Никон.
— Гольдберга, а не Гринберга… Да, он выбрал меня. Мы сели в углу, он достал из кармана пиджака фляжку «Реми Мартен», мы выпили. Он сказал, что хочет выпустить серию прозы — внятной, лаконичной, но и с некоторым, так сказать, метафизическим привкусом. Потом картинно пожал мне руку — как Молотов Риббентропу. Дальше вы знаете. С тех пор я живу на гонорары.
— Итак, в тот день тебе очень повезло, — обобщил Бравик и стал протирать очки.
— Те самые слова: «очень повезло». Правда, я не помню, чтоб там был Вовка. Наверное, он привез меня, а потом ушел.
— А Гольфмана Панченко к сотрудничеству не пригласил? — странным голосом спросил Худой.
— Гольдберга, а не Гольфмана. Нет, не пригласил. Он пригласил меня. Марк — человек независтливый, этакая кошка, которая гуляет сама по себе. Недавно перевел Луи-Рене Дефоре, зарабатывает дай бог каждому. Когда Панченко усадил меня за стол и налил коньяку, Марк издали мне показал вот так. — Гена сложил пальцы в колечко, в знак «ok». — Дескать, удачи. Славный мужик, энциклопедически образован, читает курс современной французской литературы в МГУ.
— Понятно, — сказал Бравик. — Гейхман всем хорош, но выбрали все-таки тебя.
— Гольдберг, а не Гейхман.
— Худой, открой вторую фотографию, — сказал Бравик.
Худой опять открыл фото с врачами и медсестрами.
— Слева — это ведь Сережа Здешнев? — спросил Гена.
— Да, это Серега, — подавшись к монитору, сказал Никон. — Но я что-то не помню эту фотку.
— Это же у тебя в отделении, так?
— Ну да, это перед моим кабинетом… — Никон почесал шею. — А, понял. Я знаю, когда это было. Это Восьмое марта, девяносто восьмой. Сейчас пойдем в ординаторскую, выпивать и закусывать. Странно, что меня нет на снимке.
— Откуда ты знаешь, что это именно девяносто восьмой? — спросил Бравик. — Есть какие-то отличительные детали?
— Вот отличительная деталь. — Никон прикоснулся указательным пальцем к монитору. — Крендель в галстуке — это Миша Подзолкин. Он через месяц перешел в больницу министерства путей сообщения. Хорошо, что сам ушел.
— Родственник чей-то? — понимающе спросил Бравик.
— Родственник… Сын, блин. Сын начальника департамента Минздрава. Прикинь.
— Да, я помню, ты говорил. — Бравик вынул из кармана носовой платок, высморкался. — Да, от этой публики лучше избавляться.
— Редкостное говно. Холуй, врун, руки из жопы. Они вместе со Здешневым проходили ординатуру в пятидесятой. Так Миша зимой каждое утро без двадцати восемь приезжал домой к завкафедрой и грел его «Волгу». Снег с капота сметал, стекла чистил. Прикиньте.
— Не надо про снег, — сказал Бравик. — Что у тебя может быть связано с этой фотографией? Припомни: какие были события неподалеку?
— События, говоришь… — Никон почесал макушку и призадумался. — Павлины, говоришь.
— Чего ты чешешься, невротик? — сказал Гена. — Ты вспоминай, а не чешись.
— Да только одно, пожалуй, событие было, — сказал Никон. — В феврале Подзолкин попал в неприятную историю, у него погиб больной. Но Мишу отмазали, и в апреле он перешел в больницу МПС.
— Так, погиб больной, — сказал Гена. — И чего?
— Миша прооперировал камень лоханки, началось кровотечение из почки в мочевой пузырь, развилась тампонада. Надо было делать ревизию и убирать почку, а он тянул. Стали переливать кровь, развился ДВС-синдром, больной погиб. Больной был непростой, его по телику часто показывали. Шут гороховый, балаечник.
— Музыкант? — спросил Худой.
— Юморист, типа. От него вся гопота кипятком писала. И потом, он был из этих сфер… — Никон покрутил рукой над головой. — Зять чей-то. Я тогда, слава богу, был в отпуске. А то б все шишки на меня повалились.
— Чего это ты пошел в отпуск в феврале? — спросил Бравик. — Тебя в июле-то не выгонишь.
— Действительно… — Никон опять почесал затылок. — А, ну да. Я пошел в отпуск потому, что Вова подарил нам с Катей аренду коттеджа.
* * *
Никон высыпал в сковороду с жареной картошкой мелко нарезанный лук, помешал лопаткой и прикрыл крышкой.
— Так-с, — плотоядно сказал он и потер ладони. — Накатим-с.
Гаривас свернул пробку с бутылки «Баллантайнз», достал из стенного шкафа стопарики, разлил. Друзья чокнулись, выпили.
— Слушай, у меня к тебе дело, — сказал Гаривас, выдохнув в кулак.
— Что случилось?
Никон пальцами выудил из плошки квашеную капусту.
— Нет, ничего не случилось. — Гаривас опять разлил по стопарикам. — У меня есть знакомый, Илюхин Андрей Иванович… Собственно, не знакомый, а герой нашей публикации. Хороший мужик, с Валдая, содержит три отельчика. Бывший подводник, капитан второго ранга. В прошлом году восстал против местного начальства. Охуевшие морды, понастроили себе дворцов в природоохранной зоне… Обычная история. Мужик выступил в местной прессе, и его натурально начали разорять. Владик написал статью, а тут еще назначили нового генпрокурора. Я на пресс-конференции подпустил: дескать, как вы прокомментируете такой вот случай в свете последнего высказывания господина президента о вседозволенности иных региональных руководителей? Дворцы никто не тронул, но от кавторанга отступились.
— Все равно съедят. — Никон захрумкал капустой, иллюстрируя участь кавторанга. — Подождут, мрази, а потом съедят.
— Мужик на той неделе был в Москве, приехал в редакцию, говорит: всегда буду рад принять вас с супругой, и Владислава, само собой. Я поблагодарил, объяснил, что нам нельзя ни борзыми щенками, ни дохлыми котятами. Он говорит: вы уж мне позвольте отомстить, пусть тогда кто-нибудь из ваших близких у меня отдохнет. Короче, я договорился насчет тебя. Сколько ты в отпуске не был?
— Давно… — Никон вздохнул. — Два года.
— Бревенчатый коттедж, камин, баня, телик, видео. Полный пансион, красота вокруг неописуемая. — Гаривас наставил на Никона указательный палец. — Кстати! Лов там совершенно восхитительный!
— Лов? — Никон моргнул и подобрался. — Хороший лов?
— Кавторанг обещал показать омуты, куда зимой набиваются сазаны. При коттедже есть снегоход, пешня, удочки, вся байда. Короче, решай. Два года без отпуска — это неправильно. Деформирует психику. Ты пойми: тишина, иней на ветках, девственный снег, баня, рыбалка, вечером полешки в камне потрескивают.
— Соблазнительно… — Никон почесал затылок. — Не знаю. Не люблю, когда бесплатно. Бесплатно всегда дороже.
— Прекрати. Кавторанг пригласил со всей душой. И Катя отдохнет.
— Не знаю, ей-богу…
— Работы сейчас много?
— И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел. Сейчас немного разгребли, а последние две недели — караул. Вчера оперировал опухоль надпочечника с прорастанием в нижнюю полую вену, потом две простатэктомии. Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть.
— Пусть негры в Америке работают, — твердо сказал Гаривас. — А тебе, массаракш, пора в отпуск. Баня, рыбалка, на лыжах по лесу походишь. Даже не сомневайся.
Выпили по второй, и Гаривас сказал:
— Значит, решили. Завтра звоню кавторангу, он вас встретит в Вышнем Волочке. Две недели зимней сказки, Никон. Имеешь на это полное, законное право. Да, и мой тебе совет: возьми с собой «Войну и мир». Почитай — не торопясь, с душой. Посиди над лункой, попарься в бане, вкусно кушай… Сделай себе, массаракш, настоящий отпуск.
Ознакомительная версия.
