Едва в пригороды Манилы вступили войска японской императорской армии, Монтеро одним из первых поспешил к ним с приветствиями. На радиаторе его автомобиля развевался флаг Страны восходящего солнца. Он засвидетельствовал почтение офицерам оккупационной армии и заявил, что готов им служить и выполнять любое их распоряжение. Супруга Монтеро донья Хулия и дочь Долли были солидарны с ним. В памяти Мандо одно за другим всплывали события той поры…
Молодой человек, которому едва исполнилось двадцать один год, поступил в услужение к семье Монтеро. Там звали его Андоем. Жалованья он не получал, хозяева кормили его и платили за учебу в колледже. Выкраивать время для занятий было трудно, так как приходилось выполнять множество разнообразных поручений. То он прислуживал дону Сегундо и другим членам семьи, то отправлялся за покупками, то разбивал клумбы в саду. Он служил шофером доньи Хулии и даже убирал комнату Долли. Долли была вполне взрослой девушкой, перед самой войной она окончила аристократический женский колледж, но родители по-прежнему считали ее ребенком и не чаяли в ней души. Андоя всячески третировали в доме Монтеро, он без конца выслушивал брань из уст хозяина либо хозяйки, а то и получал затрещины.
Вчера, когда они втроем беседовали у костра и настала очередь Мандо рассказать, что его привело к партизанам, он ограничился лаконичным: «Я — филиппинец. Разве этим не все сказано?» Однако у Мандо была и еще причина, о которой он умолчал.
В тот злополучный день, когда дон Сегундо отправился в пригород Манилы приветствовать японские войска, за рулем его автомобиля сидел Андой. Американцев к тому времени в Маниле уже не было. Неподалеку от штаба японской армии дон Сегундо велел остановить машину и послал Андоя разузнать, к кому ему следует обратиться. Сам же остался ждать в машине.
У входа в штаб стоял на посту японский солдат, Андой осторожно приблизился к нему и приветствовал его по-английски. В ответ японец с размаху ударил Андоя по уху. Потом крепко выругался и ударил еще раз. Андой весь напрягся и готов был уже воспользоваться приемами каратэ, которыми владел в совершенстве. К счастью, в этот момент появился японец в штатском. Он спросил солдата, в чем дело. Оказывается, солдат рассвирепел, потому что Андой не отдал ему честь. Кроме того, его оскорбило приветствие на английском языке.
Японец в гражданском подошел к автомобилю дона Сегундо и проводил его в штаб, Дон Сегундо вернулся минут через пятнадцать в отличном расположении духа..
По всему было видно, что замысел его удался и он нашел общий язык с японскими офицерами. Но Андою он не простил инцидента с солдатом. Его оплошность могла погубить все расчеты дона Сегундо. По дороге в город он на чем свет стоит ругал Андоя. Называл его дураком за то, что тот не поклонился японскому солдату в пояс, да так, чтобы голова коснулась колен; корил за лень — не удосужился, мол, выучить хотя бы несколько японских слов. Дон Сегундо сожалел о деньгах, потраченных на обучение юноши, которого он-де считал своим приемным сыном, и, наконец, всячески возмущался нерадивостью, унаследованной им, как он считал, от деревенских родителей.
Внутри у Андоя все кипело от обиды, но он сдержался. Помогла природная выдержка и скромность. В то время у него и в мыслях не было причинить кому-либо зло, даже в отместку за нанесенную ему обиду.
Вспомнил Андой и о том, как скверно относился дон Сегундо к его покойному отцу, — тот, как и Андой, был у него слугой и только позже стал шофером. А его бедная мать… Она обстирывала всех Монтеро до тех пор, пока болезнь не свалила ее с ног.
Оскорбление, нанесенное японским солдатом, грубая, унизительная брань хозяина — все это не только причиняло тяжелые душевные муки, но и рождало желание каким-либо способом оградить себя от подобных испытаний. Когда же он прослышал о том, что дон Сегундо Монтеро донес в японскую военную контрразведку о якобы поддерживаемых Андоем связях с партизанами, решение созрело мгновенно: надо бежать в лес!
Андою были отвратительны пресмыкательство и раболепие семьи Монтеро. При всей своей бедности и униженности положения Андой на такое не был способен. Тогда ему было еще невдомек, что Монтеро пресмыкаются перед японцами отнюдь не потому, что питают к ним любовь или хотя бы уважение. Они боялись лишиться комфорта и богатств и готовы были любой ценой сохранить свое благополучие. Ради этого они согласны были терпеть всяческие унижения. В годину суровых испытаний Монтеро и им подобные обнаружили постыдную слабость характера и с невероятной легкостью променяли достоинство человека на раболепную услужливость врагам.
В лесу для Андоя началась новая жизнь. С прошлым было покончено. Алехандро Паминтуан или Андой в прошлом, он стал теперь Мандо Плариделем. И с тех пор так и звался — Мандо.
…Первые лучи утреннего солнца, проникшие сквозь густую листву и усеявшие бликами тропинку, по которой они шли, не развеяли печальных воспоминаний Мандо.
Долгие размышления Мандо привели его к мысли о том, что если примирение с японцами — тяжелая моральная пытка для честного человека, то борьба с ними в горах, без крова и пищи, вечные лишения и смертельная усталость — не менее трудное испытание физическое. На всем протяжении уже довольно длинного пути парням без конца приходилось то карабкаться вверх по откосам, то спускаться вниз по крутым склонам, цепляясь за острые камни и колючие лианы. При малейшей оплошности они рисковали сорваться в бездонную пропасть. Они переправлялись вплавь через широченные реки, переходили вброд горные потоки. Случалось и балансировать на скользком стволе кокосовой пальмы, переброшенном через стремнину, и месить болотную грязь, поминутно рискуя увязнуть с головой, и продираться сквозь заросли когона и талахиба, острые стебли которых в кровь иссекали им руки и ноги. Много неприятностей причиняли болотные и речные пиявки. Присосавшись к телу, они целыми днями пили их кровь. И в довершение ко всему, их одежда всегда была мокрой, потому что здесь, в горах, не прекращались ливни, хотя на равнине в это время негде было укрыться от жаркого августовского солнца.
Лишь изредка им выпадало счастье отведать немного вареного риса с кокосовым маслом, а чаще всего приходилось довольствоваться плодами гуавы и кокосовыми орехами, сорванными по дороге. Однако случались и такие дни, когда у них не было ни росинки во рту.
Мандо и его спутники несказанно обрадовались, когда на закате дня увидели впереди дымок. Они ускорили шаг и через некоторое время добрались до маленькой хижины. На каменном очаге перед входом стоял чугунок.
Мандо представился, и их пригласили войти. Поговорив с хозяевами, все трое отправились к ближайшему пруду и как следует помылись. Они попросили у мужчины его старую одежду, потому что их нуждалась в основательной стирке.
Когда они вернулись в дом, на большом плетеном блюде уже дымились вареные плоды кассавы. Впрочем, кассавой их называют в городе, а здесь — камотенг-кахой. Она служила единственным лакомством бедняков во время войны. Кустики кассавы сажают на расчищенном участке в лесу или за домом и быстро получают плоды; это очень неприхотливое растение, не требующее никакого ухода. По прошествии нескольких месяцев корни кассавы готовы к употреблению, по вкусу они напоминают ямс или батат. В тяжелые годы войны кассава заменяла и рис и хлеб.
В чашках, изготовленных из отполированной скорлупы кокосовых орехов, хозяйка подала имбирный напиток с медом.
— Никогда не пробовал ничего подобного, — сказал Мандо. — Вкуснее всякого кофе и чая.
— В этих местах плохо с продовольствием, — ответил старик, — но зато есть такие вещи, каких в городе не сыщешь.
Хозяин-старик рассказал, что в Дилимане, городишке, находящемся примерно в десяти милях отсюда, разместился довольно крупный японский гарнизон. Солдаты рыскали по окрестностям и всячески демонстрировали свою силу. Старик сказал это тоном, каким обычно в деревне сообщают недобрые вести или предупреждают о появлении бандитов и колдунов.
— А сюда, к вам, наведываются японцы, отец? — поинтересовался Мандо.
— Редко, — ответил тот. — Только когда им нужно бывает нарубить дров или набрать камней. Но они никогда не задерживаются здесь дотемна.
Старик рассказал также, что недавно в Дилиман приезжал большой отряд японцев из главного города провинции. До них дошли слухи, будто бы там частенько останавливаются партизаны, и они решили проверить, так ли это.
— В городе сейчас плохо, — продолжал старик. — Партизаны причиняют японцам много беспокойства, а те никак не могут их переловить и поэтому вымещают зло на мирных жителях. Горожане бегут в деревни. Здесь живут по нескольку семей под одной крышей.
