В загустевшей, потемневшей комнате его прикосновение уверяло ее, что он не может солгать, но она все равно сказала:
— Если ты меня обманешь, я умру, — и он еще теснее прижал ее к себе, готовый предательски расплакаться, поскольку она ни разу даже его не заподозрила за то долгое время, что они прожили вместе. Она бы скорее решила, что ей изменяют кружки с гербами коронации, стаффордширская керамическая статуэтка принца Альберта или латунная рама кровати или неверна ее собственная одежда. Ли занимал самое важное место среди всего этого имущества, которое она покупала на распродажах или ей добывал где-то Базз; они к тому же вместе совершали вылазки на городскую свалку и рылись там в золе, надеясь отыскать что-нибудь ценное. А пока Ли был на работе, продолжали красть и возвращались домой с целыми охапками вещей, по большинству — совершенно ненужных.
Ли обманывал себя тем, что поскольку он эмоционально не привязан к этой девушке, Каролине, то по большому счету нельзя считать, что он изменяет жене. В пору раздумий, последовавшую за неизбежной катастрофой, у него было достаточно времени иронически поаплодировать масштабам прежнего самообмана, пока же он не имел для этого ни времени, ни склонности — да и намеков на катастрофу не было никаких, ибо ему казалось, что наконец удалось установить равновесие и все так и будет продолжаться вечно.
— Спать с Аннабель — все равно что читать Сэмюэла Беккета на голодный желудок, — сказал он Каролине, провожая ее по пустынным улицам домой в первые предрассветные часы. Хотя говорил он это в первую очередь, чтобы прояснить ситуацию самому себе и таким образом найти возможные оправдания (ибо какие-то предчувствия вины у него все-таки были), она расслышала в его словах лишь обольщение; этим он ее и заинтересовал. Когда они вошли в ее комнату, Ли заморгал от света и с любопытством принялся изучать ее плакаты на стенах и бумажные цветы. Он и забыл уже, насколько далек от девичьей нормы их мрачный интерьер, плод трудов Аннабель. Мгновенно смутившись, Каролина притормозила пальцы на застежке своей меховой куртки, поскольку что-то в его манере предполагало: хоть они и вернулись к ней в комнату с одной-единственной целью, само действие — слишком интимно для людей, едва знакомых друг с другом.
«Поступай правильно, потому что это правильно», — подумал Ли, однако девиз абсолютно не помог, ибо подразумевал лишь вопрос о природе правильного.
От смущения и сомнения Каролина рассмеялась; зазор между ними немедленно исчез. Бессодержательная сексуальность — самое пуританское из всех наслаждений, поскольку это чистый опыт, лишенный какого-либо сверхчувственного значения, и Ли неожиданно оценил железную волю супруги своего преподавателя этики — та была достаточно сильна, чтобы избежать опасностей эпилога, чреватого разглашением секретов и сбором информации. Каролина рассказала ему, что она кое в кого влюблена, а этот кое-кто влюблен еще кое в кого, а взамен Ли почувствовал себя обязанным предложить ей несколько моментальных снимков поведения Аннабель: например, как она рисовала тем зимним утром свое дерево-обманку; как покручивала в пальцах его пенис и спрашивала: «А это для чего?»; как ее бил. Но он осознавал, что это не столько картинки действительных событий, хотя все происходило на самом деле, сколько в каком-то смысле понятия, которыми он вынужден их описывать, и понятия эти превращают сами события в неподвижные кадры экспрессионистских фильмов, абсурдные и неестественные. Поэтому Ли еще некоторое время не закрывал рта, хотя, пытаясь формулировать и связно излагать некие истины, касавшиеся определенных аспектов их с Аннабель взаимоотношений, он раздувал такие детали сверх всякой меры и, как только показал Каролине избитую Аннабель, понял, что зашел слишком далеко.
Они с Аннабель иногда играли в шахматы — ей нравилось брать в руки черные и белые фигуры китайского набора из слоновой кости, который Базз откуда-то ей приволок; она впадала в задумчивость, глаза ее слепо приклеивались к доске, а рука ласкала коня или ладью — пока Ли грыз ногти и ожидал какого-то поразительного, нелогичного хода, разбившего бы всю его математически выверенную атаку.
— Она играет в шахматы по велению страстей, а я — в соответствии с логикой, и она обычно выигрывает. Однажды я съел ее ферзя, а она меня стукнула.
Хотя, припоминал он, недостаточно сильно для того, чтобы надо было вязать ей руки ремнем, ставить на колени и бить, пока не свалится набок. Она подняла к нему осветившееся странной радостью лицо; ее бледность и почти сверхъестественный блеск в глазах поразили его и даже повергли в трепет. Он задыхался от слез, омерзительное существо.
— Будешь знать, как брать моего ферзя, — нагло заявила она. На плечах и груди у нее он увидел синяки, когда она сняла свитер перед тем, как лечь спать. Она задумчиво погладила себя и произнесла: — Мне бы хотелось перстень с лунным камнем.
Ее душевная простота изумила его, но он чувствовал себя достаточно виноватым, чтобы на следующий же день отправиться на поиски кольца с лунным камнем. Но в городе лунные камни не продавались, и вместо этого в букинистическом магазине он купил ей репродукцию «Офелии» Миллеса — у Аннабель часто бывало такое же выражение лица, — и она, казалось, удивилась и удовольствовалась подарком, хотя Ли подозревал, что она все же затаила на него обиду.
— Зачем она так? — спросила Каролина. — Она что, хотела тебя унизить?
— Наверное. Хотя это довольно окольный путь.
Но Ли уже грызла совесть за то, что он рассказал эту историю таким образом, чтобы выставить в хорошем свете самого себя, ибо этим он предавал Аннабель, поскольку не знал, кем она его видела, когда он ее бил. Когда он вернулся домой, уличные фонари меркли один за другим и пели птицы. Он часто уходил из дому без Аннабель — с его друзьями ей было скучно — и возвращался поздно, но на сей раз она проснулась, когда он скользнул в постель, и сказала:
— У меня был плохой сон. Наступило утро, а тебя все не было, и ты так и не вернулся.
Ли закрыл глаза и вжался лицом в подушку, но не смог сдержаться и взял ее кошмарную, жаркую, липкую руку в свою — он знал, что, кроме него, у нее нет друзей, хоть он ей и не очень нравится.
— Иногда я застаю ее врасплох у зеркала — она репетирует улыбки, — сказал Ли своей новой любовнице, и это было до некоторой степени правдой: он часто замечал, как Аннабель улыбается себе в зеркале, и не мог понять, чем это она занимается, если не репетирует улыбку.
— Ох, дорогуша, судя по всему, она действительно сука, — сказала Каролина с напускной легкостью; с воображением у девочки было туговато.
Его лицо сделалось непроницаемым, будто моментально утратило способность принимать какое бы то ни было выражение, и Каролина в тот же миг поняла, что влюбленная женщина не должна позволять себе приоткрывать истинные чувства к жене своего возлюбленного. Одно это знание стоило бы всего эмоционального опыта, приобретенного к концу их романа, однако она успела усвоить столько грязи об отношениях мужчин и женщин, что чуть не решила вообще никаких отношений ни с кем больше не завязывать: если она влюбилась в Ли, чтобы отвлечься, то лекарство оказалось гораздо хуже самой болезни.
Она изучала английскую литературу и знала обоих братьев в лицо, а также была наслышана об их репутации; их окружал притягательный ореол опасности, поскольку Базз был мелким правонарушителем, и вокруг их треугольного хозяйства витали всевозможные слухи. Каролина видела жену пару раз на улице и выбросила ее из головы: сама она была гораздо симпатичнее Аннабель, гораздо страстнее и трижды внятнее. Каролина сама поразилась той всепоглощающей ревности, которую начала испытывать к этой бледной тени. Будто волей-неволей приняла на себя роль Другой Женщины, а теперь приходится учить весь традиционный сценарий от и до, как бы ни калечил он ее достоинство. Поэтому в тот же вечер, когда Аннабель до смерти перепугалась луны и солнца, только гораздо позже, Каролина ввалилась в квартиру Ли с какими-то приятелями: Базз давал вечеринку, и Каролина воспользовалась предлогом, чтобы проникнуть к Ли в дом.
Плавленым воском Базз лепил свечи ко всем плоским поверхностям в доме, и Ли помогал ему, отчасти надеясь, что начнется пожар и весь дом сгорит к чертовой матери: Базз рассказал ему о сцене на склоне холма. Он попробовал поговорить об этом с Аннабель, та не могла или не хотела ему ничего отвечать, и теперь он пребывал в дикой депрессии. Полуголый Базз разукрасился черными и красными полосами грима. Кровать Аннабель он задвинул в угол, расчистил среди их общего мусора достаточно места для танцев и распахнул двойные двери, чтобы объединить комнаты в одну, Г-образную. К тому времени как в сопровождении прикрытия прибыла Каролина, вечеринка громыхала на весь квартал, а хозяева затерялись среди гостей.
