Чуть только весна вступила в свои права, Августин дель Вайле пригласил Соммерсов и Джекоба Тодда в одно из своих наследованных земельных владений. Путь туда оказался настоящим кошмаром; всадник мог добраться туда на лошади за четыре-пять часов. Путешественники всей семьей, к тому же еще и с гостями, выехали чуть свет, и даже далеко за полночь все еще не удалось попасть куда нужно. Члены семьи Вайле ехали в повозках, запряженных волами, в которых везли с собой столы и диваны, обитые плюшем. К тому же, шел целый караван самок мула, нагруженный багажом, и люди верхом на конях, вооруженные примитивными мушкетами, чтобы защищаться от разбойников с большой дороги, которые, как правило, ожидали своих жертв за поворотом гор. Изнуряющая медлительность животных отягощалась многочисленными выбоинами на дороге, в которых застревали повозки, а также частыми остановками на отдых, когда слуги подавали судки из лукошек, что были вечно окружены роем мух. Тодд совершенно не разбирался в сельском хозяйстве, однако же, было достаточно всего лишь взгляда, чтобы понять, что это плодородная земля давала все в изобилии; плоды тростника гнили прямо на земле, и никто даже не трудился их собрать. На даче везде царил тот же стиль жизни, который годами ранее наблюдался в Испании: взору открывалась многочисленная семья, объединенная путанными кровными узами и непоколебимым гостеприимством. Ее щедрый хозяин являл собой сильного патриарха и феодала, который держал в твердой руке судьбы всех представителей своего рода, и хвастался, будучи высокомерным, набросками собственного происхождения, что брали начало аж с первых завоевателей-испанцев. Мои прапрадедушки, - рассказывал тогда этот человек, - прошагали более тысячи километров, неся на себе тяжелые железные доспехи, пересекали на своем пути горы, реки и самую засушливую пустыню мира, и все это для того, чтобы основать город Сантьяго. Среди своих он чувствовал себя наделенным властью и порядочностью, хотя за пределами социального класса, к которому принадлежал, слыл за некоего мошенника. Поговаривали, будто потомство молодого человека из незаконнорожденных, к тому же, с дурной славой непременно уничтожить более чем одного из своих жильцов. Она четко проявлялась в известных приступах дурного настроения мужчины, но эти мнимые смерти, равно как и другие многочисленные прегрешения, никогда не разглашались. Жене было где-то около сорока лет, хотя на вид представляла собой дрожащую и задумчивую старушонку, вечно носящую траур по своим, скончавшимся в детстве, сыновьям и придавленную тяжестью корсета, религиозных обрядов и нрава того мужа, что уготовила ей судьба. Возмужалые сыновья вели совершенно праздный образ жизни между обеднями с песнопениями, прогулками, послеобеденным сном, играми и развлечениями, тогда как дочери, точно загадочные нимфы, плавно перемещались по постоялым дворам и садам, шурша нижними юбками и непременно под присмотром своих компаньонок. Их сызмальства готовили к добродетельной жизни, согласно принципам веры и самопожертвования; судьба дочерей виделась в выгодном замужестве и материнстве.
В деревне молодые девушки помогали задавать корм быкам, что даже отдаленно никак не вязалось с ярким стоящим зрелищем и смертью в Испании. Никаких тут не было роскошных костюмов, хвастовства, страсти и славы, напротив, все это напоминало перебранку пьяниц, дерзнувших мучить животного нападками с копьями, опрокидывая старинные испанские монеты корнадо в самую пыль под взрывы смеха и проклятий. Самым опасным в корриде было выводить с арены для боя быков разъяренного и потерпевшего неудачу зверя, но все же чудом живого. Тодд ощущал в душе спокойствие, что быка избавили от последнего достойного действия публичной казни, ведь его доброе сердце англичанина предпочло увидеть мертвым скорее тореро, нежели животного. По вечерам мужчины играли в карты на взятки, в так называемые «ломбер» и «рокамбор», внимательно, точно какие-нибудь выдающиеся личности, слушая правдивую историю об армии скромных и незаметных слуг, чьи взгляды всегда были обращены в пол, а голоса доносились исключительно в виде шепота. При этом отнюдь не казалось, что они и впрямь настоящие рабы. Трудились, чтобы иметь какую-то защиту, крышу над головой и часть посевов; теоретически эти люди считались свободными, но оставались со своим хозяином-тираном, ситуация у которого складывалась достаточно суровая, и все же им просто было некуда пойти. Рабство отменили уже более десяти лет назад без особой суматохи. Торговля африканцами никогда не давала достаточного дохода в этих краях, где не наблюдалось обширных плантаций. В то же время здесь ничего не напоминало судьбу индейцев, согнанных с их земель и возвращенных в нищету, равно как и не было намека на жителей деревни, что, подобно животным, меняли территорию и обосновывались на земельных владениях. Также речь не шла и о грузе, представлявшем собой рабов-китайцев и полинезийцев, нужных для разработок залежей гуано, что были родом с острова Чинча, расположенного к юго-востоку от Перу. Да, не высаживаться с судна не было проблемой: закон на материке запрещал рабство, но о море в нем не было сказано ничего. Пока мужчины играли в карты, мисс Роза, не подавая вида, скучала в обществе сеньоры дель Вайле и ее, казалось, бесчисленных дочерей. Элиза же, напротив, скакала галопом по полю вместе с Паулиной, самой младшей дочерью Августина дель Вайле, что не разделяла несколько вялое поведение женщин этой семьи. Она всего лишь была немного старше Элизы, но в этот день девочки веселились словно ровесницы; волосы обеих развевались по ветру, и солнце било в лицо, точно подстегивало кнутом вьючных животных.
Сеньориты
Элиза Соммерс была на вид девочкой худой и маленькой, с утонченными чертами лица, будто выведенными пером. В 1845 году, когда только-только исполнилось тринадцать лет, и начались вырисовываться груди и талия, она все еще казалась соплячкой, несмотря на то, что уже смутно начинала проглядывать изящность в жестах, которая, должно быть, и являлась лучшим признаком ее женской красоты. Неусыпный присмотр мисс Розы за ее прямой спиной осуществлялся с помощью палки, что заставляла ее держаться прямо благодаря металлической спице, закрепленной на спине в течение нескончаемого количества часов занятий на пианино и вышивания. Слишком вырасти не удалось, поэтому и сохранился тот же самый обманчивый детский вид, что не раз выручал ее в жизни. В глубине души сама она была таким ребенком, что в подростковом возрасте все еще спала, свернувшись в кроватке, которая так и стояла с самого детства, в окружении кукол со всех сторон и сося палец. Пыталась подражать равнодушному поведению Джереми Соммерса, потому что считала таковое признаком внутренней силы. С годами порядком подустала притворяться скучающей, но тренировка существенно помогла как следует владеть своим характером. Девочка принимала участие в заданиях для слуг: день занималась выпечкой хлеба, на другой молола кукурузу, следующий выставляла на солнце матрацы, а затем кипятила белое белье. Проводила часы напролет, скорчившись за занавеской в гостиной, жадно проглатывая одну за другой книги классиков из библиотеки Джереми Соммерса, романтические произведения мисс Розы, устаревшие газеты и все книги, до которых только могла дотянуться, каким бы докучливым занятием это ни казалось. А еще добилась того, чтобы Джекоб Тодд подарил ей одну из своих Библий на испанском языке, которую, хотя и с огромным терпением, старалась понять, потому что все обучение проходило на английском языке. Девочка погрузилась в Ветхий Завет, завороженная чуть ли не на грани болезни пороками и страстями королей, что совращали чужих жен, пророками, которых словно наказывали тяжелые удары судьбы, и отцами, дающими жизнь собственным дочерям. В полной хлама комнате, куда обычно складывалось старьё, удалось найти карты, книги о путешествиях и документы по мореплаванию дяди Джона, что были ему нужны для уточнения границ мира. Нанятые мисс Розой преподаватели обучали девочку французскому языку, письму, истории, географии и немного латыни, словом, гораздо большему, нежели могли дать лучшие колледжи для девочек в столице, где, по слухам, и обучали разве что молитвам и хорошим манерам. Беспорядочное чтение рассказов капитана Соммерса взывали к работе ее воображение. Дядя-мореплаватель появлялся дома с ворохом подарков, переполошив фантазию девочки совершенно невероятными историями. Это были сказания о темнокожих императорах на тронах из натурального золота, о пиратах-малазийцах, что собирали в жемчужные ящички человеческие глаза; там шло повествование и о принцессах, которых сжигали на тех же погребальных кострах, куда ранее отправляли их мужей преклонного возраста. Стоило ему приехать, как сразу же все откладывалось, начиная со школьных заданий и вплоть до уроков пианино. Так и прошел этот год в ожидании молодого человека и в отмечании булавками на карте воображаемых широт открытого моря, откуда и куда якобы направлялось его парусное судно. Элиза мало общалась с другими своими ровесницами, жила в замкнутом мире дома своих благодетелей, в вечной иллюзии, будто нигде, кроме Англии, так и не была. Джереми Соммерс все выписывал по каталогу, начиная с мыла и кончая ботинками, носил совершенно невесомую одежду зимой и предпочитал пальто летом, потому что все еще руководствовался календарем северного полушария. Девочка внимательно слушала и наблюдала, сама же была характера веселого и независимого, никогда не просила о помощи и владела редким даром по собственному желанию становиться невидимой, теряясь среди мебели, занавесок и обоев в цветочный рисунок. Тот день, когда юная особа проснулась в перепачканной чем-то красноватым ночной сорочке, и стал моментом, в который мисс Роза сообщила ей, что та истекает кровью буквально снизу.
