Из окружающих артерию тканей я создал канал, просил ослабить жгут и на место кровотечения накладывал «заплатки» из жировой ткани, аккуратно пришивая их. Примерно таким же приемом я сблизил впритык концы нервов.
Каждое утро, приходя на работу, я прежде всего заходил в палату, в которой лежал мой пациент, и нюхал его руку.
Забавна наблюдательность больных. Они сказали, что в отделении очень немного настоящих врачей. Только Петр Андреевич Балабушко и Петр Васильевич Яшунин нюхают руку, а остальные просят больного подвигать пальцами.
Через несколько дней уже не было сомнений в том, что операция удалась. За сенсацию ухватились корреспонденты газет, радио, телевидения. Я объяснял им, что, только увидев отдаленные результаты и опубликовав статью в научном журнале, смогу дать им интервью. Где-то в конце ноября приехали в больницу журналисты из телевизионной программы «Голубой огонек». Хотели в новогоднем «Огоньке» усадить за один столик моего пациента и меня. Пациент с радостью согласился. Я снова сослался на необходимость сперва опубликовать статью в медицинском научном журнале. Статья была опубликована в 1970 году в журнале «Хирургия».
Уже в Израиле несколько лет назад корреспондент «Литературной газеты» Григорий Кипнис показал мне машинопись, которую он взял вместе с другими материалами в Париже, у вдовы Виктора Некрасова. В Киеве с Некрасовым мы были очень дружны. Но никогда он не говорил мне, что в сценарии документального фильма, который он планировал вместе с режиссером Рафаилом Нахмановичем, описан случай реплантации предплечья. Только здесь, в Израиле прочел я этот сценарий.
Но самая забавная история (тогда она вовсе не показалась мне забавной, как раз наоборот) с моим пациентом произошла через несколько месяцев после операции. Он пришел ко мне с жалобой на то, что его выписывают на работу 19 сентября, а работать он еще не в состоянии. Дело в том, что он жил не в нашем районе. Я мог дать ему больничный лист на время пребывания в нашем отделении и еще на две недели. Затем лист продлевали в поликлинике по месту жительства. Я тут же позвонил его врачу, хорошему ортопеду, с которой мы были в приятельских отношениях:
— Валя, как ты можешь? Это ведь реплантация конечности. Первая в мировой практике операция, во время которой удалось пришить руку. У него еще не восстановилась чувствительность пальцев и кисти. Ведь он слесарь-сантехник, а не министр.
— А что я могу сделать? Девятнадцатого будет ровно четыре месяца, как он на больничном листе. Больше я не имею права дать. После этого переводят на инвалидность.
— Так переведи.
— Не могу. У него нормальная рука.
Кончилось тем, что я снова поместил его в наше отделение, удалил фиксатор из лучевой кости (эту операцию можно было сделать и через год, и через три) и продержал его на больничном листе еще два месяца.
Именно этот пациент принес мне букет изумительных роз. Зная его материальное положение, я обрушился на него. Но он тут же меня успокоил:
— Доктор, я не покупал. Я украл розы в ботаническом саду.
И еще несколько раз, несмотря на категорические запреты и напоминание библейского «не укради», он приносил мне ворованные букеты.
По традиции к каждому пятилетию нашего институтского выпуска я сочиняю очередную шуточную поэму. В речи по поводу тридцатилетия, произнесенной уже в Израиле, есть такие строки:
Там был коньяк. Порою рислинг
Сменялся марочным вином.
И тут я к пьяницам причислен —
Тут виски дарят в основном.
К цветам и спиртным напиткам можно добавить торты, бонбоньерки, книги, граммофонные пластинки (сейчас компакт-диски) и прочие эквиваленты гонорара. Есть подарки, глядя на которые вспоминаешь пациентов, которые их подарили, вспоминаешь бессонные ночи, операции. Вот стоит, опираясь на книги, уникальная курительная трубка, подаренная очень высокопоставленным военачальником, отцом юноши, направленным ко мне из Москвы. Если придется к слову, я расскажу об этом случае. Вот красивый золоченый чайный сервиз, вызывающий воспоминания. А кто преподнес мне Дон Кихота, талантливо изваянного скульптором Кавалеридзе? Напрочь не помню. Что уж говорить о съеденных конфетах и выпитых коньяках! А цветы, увы, такие недолговечные!
Но один маленький букетик анютиных глазок никогда не изгладится из моей памяти.
В кустанайской областной больнице знали, в каком бы обессиленном состоянии я не находился после нескольких суток непрерывной работы, стоило только произнести, что врач собирается сделать ампутацию, я тут же вскакивал и шел в больницу. Ненавижу даже само слово «ампутация».
В тот вечер я пластом лежал в своем жилище абсолютно уверенный в том, что никакая сила до утра не поднимет меня с постели. Но вдруг раздался стук в оконное стекло, и санитарка прокричала:
— Ион Лазаревич, Нариман Газизович хочет ампутировать руку.
Доктор Исмагулов был отличным хирургом. Зря он бы не прислал санитарку. Я тут же вскочил и пошел в больницу.
Заключенный, бандеровец, работал на кирпичной фабрике. Правая рука, вся — плечо и предплечье, попала в трансмиссию. Рука была в ужасном состоянии. Восемь переломов. Огромная скальпированная рана вся в грязи.
Доктор Исмагулов был прав. Самым простым и разумным решением была ампутация.
Заключенный бандеровец!.. Для меня слово бандеровец звучало враждебно и зловеще. Но передо мной лежал тяжело травмированный пациент. И не было никакой идеологии. Было только идущее из глубины души желание оказаться наиболее полезным этому несчастному человеку. Ампутации не будет!
Мудрствуя, как бы получше выкроить ткани, я зашил рану. Вот когда пригодились знания геометрии! Сопоставление отломков костей длилось несколько часов. Конечно, проще было бы прооперировать и закрепить отломки металлическими фиксаторами. Но как можно оперировать в условиях такой инфицированной раны? Вот уже сопоставлены отломки плечевой кости над локтевым суставом. Но в это время сместились отломки выше. Снова сопоставляю. И так раз за разом. Наконец, сопоставлены все отломки и зафиксированы гипсовой повязкой.
Я не обольщался. Я понимал, что такая рука не может быть полноценной. Естественно, не будет движений в локтевом суставе. Но все же — своя рука.
К счастью, мой пессимистический прогноз (кстати, научно вполне обоснованный) оказался несостоятельным. Когда после сращения отломков я снял гипсовую повязку, в локтевом суставе были движения. Они увеличивались по мере лечения, обеспечивая почти полную функцию руки.
Прошло несколько месяцев. 29 октября 1954 года я завершил свою деятельность главного (единственного!) ортопеда-травматолога Кустанайской области и возвращался в Киев. Вечер. Заснеженный перрон кустанайского вокзала. Ветер гонит поземку. На перроне собрались провожающие. Директор крупного зернового совхоза настойчиво пытается всучить мне чек на две тонны пшеницы. А я, став в третью позицию, отказываюсь, демонстрируя свое бескорыстие. Идиот! Как я жалел об этом в первые месяцы в голодном Киеве! Директор свиносовхоза притащил жареного поросенка. И прямо здесь, на морозном перроне, мы закусываем поросенком спирт, принесенный патологоанатомом больницы.
И вдруг на перроне появился заключенный бандеровец Костя. Уже это явилось началом необычного. Комендант не та личность, которая запросто дает увольнительную заключенному, да еще вечером.
Костя расстегнул телогрейку и вынул из-под полы маленький букетик анютиных глазок.
Все ахнули! Цветы в конце октября? В Кустанае! Где и летом не видят цветов! И поросенок, и две тонны пшеницы, и даже с большими усилиями добытый спирт померкли в сравнении с этим бесценным гонораром.
Могу ли я его забыть?
Но бывали гонорары, не имеющие материального эквивалента.
Карета скорой помощи доставила жертву дорожного инцидента. Я вошел в смотровую комнату приемного покоя, когда пациентка уже лежала на кушетке. Если быть точным, на кушетке лежала не вся пациентка. Значительные части ее огромного тела повисли в воздухе по бокам кушетки. Катя, дама лет двадцати пяти с лицом миловидным, словно случайно доставшимся ее необъятному телу, была возбуждена, чрезмерно реагировала на малейшее прикосновение. Я посчитал это естественным, так как вся она была в ссадинах и кровоподтеках. К счастью, кроме перелома лучевой кости левой руки, при осмотре я не обнаружил у нее серьезных повреждений.
Катю надо было отвезти в рентгеновский кабинет. Перенос с кушетки на каталку оказался весьма сложным и сопровождался душераздирающим воплем пациентки, хотя медбрат, санитар и шофер кареты скорой помощи знали свое дело. Следует заметить, что мужчины оказались джентльменами. Перенос Кати был уже не в их компетенции. Но они соразмерили вес и габариты Кати с возможностями женского персонала пропускника.
