Но через неделю после того, как рукописи первых двух альманахов легли на стол главного редактора на подпись, Анохину предложили покинуть издательство без шума. Причина нашлась: у альманахов должны быть составители, и в качестве составителя одного из них Дмитрий поставил имя Гали Сорокиной, своей жены.
Года через два молодой поэт, бывший член редколлегии несостоявшегося журнала, в буфете ЦДЛ сказал Анохину, посмеиваясь, что не из-за жены его убрали из издательства, это был предлог, просто кое-кому из друзей Димы, руководителей "Молодого рабочего", с которыми он делился своими замыслами, не понравились его бурная деятельность и быстро растущая популярность среди молодых писателей, поэтому его подставили и убрали.
Но у Анохина не выходил из головы свой журнал. Шел восемьдесят девятый год. Были разрешены кооперативы, и Дима предложил Николаю Дугину открыть кооператив «Глагол», взять в кредит сто тысяч рублей (по тем временам эта сумма равнялась ста тридцати тысячам долларов), купить бумагу и начать выпускать свой журнал. Анохин считал Николая человеком, не лишенным деловых качеств в отличие от Кости Куприянова. Дугин с интересом отнесся к этой идее, но, когда узнал, что нужно брать кредит, задумался и отказался, сказал, что сейчас пишет роман, сильно занят им. Ему будет некогда уделять время кооперативу, а обузой он не хочет быть. Тогда Дима обратился к Косте, и они открыли кооператив «Глагол». Анохин смотался в Сыктывкар, сумел убедить начальника отдела сбыта комбината продать вагон бумаги. Своими руками выгрузили этот вагон, перевезли в типографию, своими руками перекатали трехсоткилограммовые рулоны на склад, а когда вышла первая книга, своими руками перевезли весь ее стотысячный тираж в магазин. Успех был большой. Кредит сразу же вернули. Как только «Глагол» ожил, Дугин поступил к ним на работу сначала как наемный редактор, а потом как-то незаметно стал соучредителем. Работал он больше Кости, который при первой же трудности уходил в запой.
Анохин, работая в "Молодом рабочем", помог Дугину выпустить книгу, помог вступить в Союз писателей. Диме он нравился: спокойный, начитанный. С ним приятно было поговорить, посидеть на даче за винцом. Он был худощав, сильно сутул, от этого казался ниже ростом, носил небольшую бородку. Глаза у него были непонятного цвета. Все в них было — и желтизна, и зеленца, и чернота, и серые точки видны. Были они глубоко посажены и почти все время прикрыты веками. Но когда он их вскидывал на тебя, в них чувствовались неприятная острота, блеск, а иногда проскальзывала хитреца. Однако неприятное впечатление от них всегда скрашивала чуть застенчивая улыбка, никогда не сходившая с его губ. Он редко повышал голос, редко сердился. Если чувствовал себя раздраженным, то старался молчать, ничего не говорить, уходил в себя. Однажды Дугин признался Анохину, что когда он сильно раздражен, то начинает считать про себя до ста. Досчитает и успокоится.
В те дни Совет Министров СССР учредил издательство московских писателей, и Анохину, зная его активную деятельность, предложили возглавить, организовать работу нового издательства «Москва». Жаль было оставлять кооператив, где уже было все налажено, выходила книга за книгой, но Дмитрию казалось, что в государственном издательстве развернуться можно будет мощнее, да и Николай Дугин настоятельно советовал идти туда, и Анохин согласился, страстно окунулся в организацию нового дела, начал работать как одержимый. Де-вяностый год стал золотым годом в его жизни. Как он кипел, как метался из города в город по типографиям и бумкомбинатам! Создавал малые предприятия по распространению книг. Тогда же было создано акционерное общество «Беседа», в учредители которого, помимо «Глагола», Дмитрий включил своих друзей Костю Куприянова, Николая Дугина, жену Галю, а коммерческим директором назначил Андрея Куприянова, брата Кости. Тот был прекрасным снабженцем, а в те годы добыча материалов была главным делом в работе частных фирм.
Книги в то время пользовались необычайным спросом, особенно подписные издания. И Дмитрий решил объявить от имени «Беседы» подписку на собрания сочинений Валентина Пикуля в двенадцати томах, "Белого дела" в шестнадцати томах, Чейза в восьми томах и "Зарубежного детектива" в шестнадцати томах. Некоторые кооперативные издательства давали объявления в "Книжном обозрении" о подписке и просили присылать деньги за последний том в банк на их расчетный счет. Но Анохин сделал по-иному. Он напечатал абонементы точно такие, к каким привыкли читатели в прежние годы. В Ленинграде и Киеве открыл малые предприятия на свои собственные деньги для того, чтобы они могли распространять абонементы. Никто из соучредителей «Беседы» не верил в успех этого дела. Однако возражать открыто Анохину не смели. Он был на вершине успеха, авторитет его был непререкаем. Да он и слушать никого бы не стал. Но что начнется такой ажиотаж, Дмитрий сам не ожидал. Он съездил в Ленинград, чтобы проверить, как там идет подписка, и с ужасом увидел, что в центре города, в переулке, неподалеку от Невского проспекта, замерзшие покупатели, дело было в декабре, жгут костер, заняв с вечера очередь на подписку. Утром в магазин войти было невозможно. Он был забит людьми. Народ его не пустил внутрь, думая, что он хочет влезть без очереди. Пришлось стучаться в служебный вход. Продали абонементов на немыслимую для сегодняшнего времени сумму, на несколько миллионов долларов.
Все удавалось в тот год Анохину, и снова казалось ему, что он крепко схватил Бога за бороду, частенько ловил себя на том, что любуется собой в душе, когда мгновенно, легко, без колебаний принимает важнейшие решения, снова говорил друзьям, что случай, судьба никакой роли не играют в жизни человека, что все только в его собственных руках: надо действовать, действовать и всего добьешься, все получится.
Каким интересным, насыщенным было то время! Ни дня покоя, ни часа отдыха! Удивительный год! А сколько сделано! Вспоминает сейчас Анохин и удивляется: неужто все это уложилось в один год? Да, за один год удалось организовать, поставить на ноги новое издательство «Москва». Создать на пустом месте и так, что о нем заговорили. Он начал строить свою типографию, купил дом в Кисловодске, три склада ломились от бумаги, купил и привез ангар под склад, выходят журналы и газета, действуют малые предприятия. Но это было по замыслу Анохина всего лишь начало, фундамент дела, развернуться он надеялся в следующем году. В тот год он был счастлив как никогда. К нему всегда была очередь в кабинет, несмотря на то, что дела решал он быстро, четко. Дома, по вечерам, телефон не умолкал ни на минуту. Галя раздражалась, сердилась, называла свою квартиру телефонной станцией. Ему звонили из других городов, забывая, что в Москве три часа ночи. В Союзе писателей, в ЦДЛ Анохин ни на секунду не оставался один. Едва он входил туда, как его сразу же окружали писатели, и начинались вопросы, просьбы, предложения. Такая жизнь ему понравилась, пришлась по душе.
Да, начало было энергичным, мощным, красивым, а кончилось все крахом! Крахом еще более стремительным, чем рождение издательства. Анохин не почувствовал, не увидел начало разложения, исток будущего краха. Не заметил лишь потому, как понимает теперь, что по отношению к людям — романтик. Он всегда был занят делом, некогда было приглядываться, вникать в причины поступков окружающих людей. Своими заместителями и заведующими редакциями в издательство «Москва» он взял своих друзей по литературе, и они-то, не понимая многих его действий — а объяснять им у него времени не было, — когда посчитали, что издательство встало на ноги, решили убрать его, написали письмо в Секретариат с требованием переизбрать директора. Анохин вызвал ревизионную комиссию, и, когда полностью отчитался перед Секретариатом, сам подал заявление на расчет, решил уйти в «Беседу», где руководителем считался Николай Дугин, но все решения принимал Дмитрий.
Анохин предложил Дугину собрать учредителей и сложить с себя полномочия президента, чтобы его, Дмитрия, снова избрали им.
— Не спеши! — ответил Дугин, усмехаясь. — Я подумаю, слагать с себя эти полномочия или не слагать!
— Почему так? — опешил Анохин.
— Главным редактором я могу тебя взять в «Беседу», а о президентстве забудь.
Анохин ушел от него ошеломленный. В шоке. Что делать, не знал, решил успокоиться, обдумать свое положение, а потом что-то предпринимать. Чтобы никто не узнал, в какое положение он попал, уехал из Москвы. Взял путевку в Дом творчества, в Ялту.
Утром и днем в Ялте Дима дописывал роман, а вечером они с Галей гуляли по набережной, по весеннему парку с цветущими деревьями, где запах моря смешивался с запахом цветов. Дима молчалив был, думал, думал, но думал он не о героях своего романа, а о том, как вернуть себе «Глагол» и «Беседу», отобрать у своего друга Дугина, которому он сам их передал. Вспоминалось, как советовал Дугин ему идти директором в «Москву». Николай знал, что Костя Куприянов не сможет по своему характеру быть руководителем, а значит, председателем Правления «Глагола» будет он, Дугин. А теперь он стал президентом акционерного общества, у которого вот-вот должны появиться огромные деньги. И переизбрать его по Уставу невозможно, ведь у «Глагола» пятьдесят процентов акций, которыми распоряжается Дугин как директор, плюс небольшой процент собственных акций как частного лица. Он один мог решать все вопросы, несмотря на то, что ни к открытию «Глагола», ни к открытию «Беседы» никакого отношения не имел и в делах «Беседы» совершенно не принимал участия.
