* * *
В тот вечер Лили, в халатике, встав на коленки, локтями опершись на туалетный столик, поправила свечи по обе стороны зеркала. Открыла шелковый бювар и продолжила письмо к тетушке:
"Сам дом елизаветинский отчасти…"
Прервалась, погляделась в зеркало. В глазах плясали несчетные блестки свечного пламени. Глаза сияли счастьем. Стекали на плечи яркие волосы, щеки пылали. Какой день! В дневнике - она новый завела - отводилось на каждый день по странице, и была такая детская дурь - не выходить за эти рамки, вот почерк и делался то тесней, то просторней. Уж в такой-то вечер, конечно, придется писать поубористей.
"Сам дом елизаветинский отчасти". Лили вгляделась в зеркало, в густые тени огромной, важной гостевой с высокоспинными креслами, обитыми кретоном с таким крупным, крупным рисунком. Яркий огонь в камине - для уюта, для настроенья развели, конечно, не то чтоб погода требовала - этих теней не разгонял, только делал их странными, фантастическими. И был еще деревянный резной экран, смешной, прелестный, прямо привет от ранних викторианцев. А на каминной полке немыслимые фарфоровые китайские овечки с китайским густым руном - об них можно спички зажигать.
Нет, Лили вовсе не находила комнату такой уж мрачной. Она ждала - ах, да теперь разве уж вспомнить, чего ждала от Холла? Ричард порой говорил о нем так, как будто это тюрьма да и только. Но ведь он просто обожал свой дом; буквально обожал. Я-то, конечно, я-то все бы тут нашла безупречным, неважно, чем это оказалось бы на поверку. Но все и на самом деле оказалось так хорошо!
"…только фасад перестроили, - вдруг решительно побежало перо, - распашные оконные рамы справа от крыльца заменили подъемными аж во времена прапрадедушки мистера Вернона".
Ричард прямо поразился, и так он весь сиял, когда она за ужином расспрашивала его отца насчет этих окон. Потому что, он объяснил, она же с дороги все углядела, когда они въезжали в ворота. Они ведь даже вокруг дома пока еще не обходили.
- Лили все замечает, - он хвастал, и давай рассказывать, вот мол, ходит по старым церквям - не во время службы, конечно, - рулеткой меряет длину нефа, ширину алтаря и так далее, и делает карандашные зарисовки резьбы и лепнины, и все складывает в блокнот. - Ей бы архитектором быть, - и он хохотал, он вгонял ее в краску. Но миссис Верной была такая милая и внимательная и расспрашивала про Святую Марию на Стрэнде, про Святого Клемента Датского1. А потом мистер Верной рассказал, как несколько окон, выходящих на конюшни, во времена Оконного налога пришлось замуровать. А потом еще рассказал, медленно, уютно перекатывая слова, историю про кавалера, который перед самой Гражданской войной повадился в дом к барышне, к своей зазнобе.
1. Старые лондонские церкви.
2. Оконный налог существовал с 1696 по 1851 г.: бесплатно разрешалось иметь только пять окон, все остальные облагались налогом.
Верноны стояли за парламент1. Как-то ночью мать этой самой зазнобы обнаружила, что при кавалере секретные бумаги; и в их числе смертный приговор ее супругу. Вышел кавалер из дому на другое утро, а с ним слугу отправили, брод через реку показать. И отвел этот слуга по приказу хозяйки кавалера на такое место, где течение побыстрей и поглубже вода. И утонул кавалер, а девица все видела из окна и лишилась рассудка. "Говорят, наведывается темными ночами в тот лес за домом. Откуда и название Девичий лес", - и мистер Верной расцвел медленной, прелестной улыбкой. За обедом он не прикасался к своему спиртному. А тут взял свой стакан шабли, стакан портвейна, виски с содовой, ликер и выпил залпом, все подряд. Подмигивая и улыбаясь. Такая прелесть, так смешно. Как будто мальчик лекарства глотает. Милый, милый.
Все, все были милые. Ей необыкновенно обрадовался Кент, кучер, это ясно было по тому, как он поднял руку к своей кокарде, когда они с Ричардом влезали в карету на вокзале в Стокпор-те. Стокпорт, Ричард говорил, жуткая дыра, а ей все тут очень даже нравилось, пока гремели по брусчатке. Ну, конечно, не то, что юг; серость, задымленность и скука, каких она не видывала и в Лондоне - но во всем ведь можно найти романтику. И в этом смысле мистер Верной очень помог, за ним дело не стало. "Всегда говорят, - он сообщил доверительно, - что Стокпорт похож на Рим - и то правда, небось, на семи холмах построен".
Потом еще долго катили по грязным, вихлявым дорогам, мимо разбредшихся далеко один от другого домов, через канал - высокой аркой моста, - вниз по крутому скату, под стон рессор. Ричард показывал некоторые соседние "места", в полях, среди деревьев. Непривычные названия веселили сердце. И он держал ее за руку.
Мистер Верной стоял на крыльце, когда они подъезжали. Не такой высоченный, каким запомнился Лили в доме у тети, в Кенсингтоне, но тут дело в том, наверно, что все Верноны оказались рослые необычайно. Целуя его, оглянулась на высокую темную девушку сзади - конечно, Мэри, сразу догадалась - и пожала ей руку, и все время, все время спиною чувствовала зал, выложенный плитами, с высокими креслами подле камина, с древними портретами по стенам. Да, глаза у Мэри, как у Ричарда, красивые глаза, хотя сама-то она отнюдь не такая красавица. Сразу она понравилась, к себе расположила. Застенчивая, неловкая. И до того большая. Может, надо было ее поцеловать? Улыбнулись друг другу. Так и засело то первое впечатление: прелестные глаза на некрасивом, очень бледном лице.
Далее была представлена миссис Беддоуз, экономка. И миссис Беддоуз, слегка присев, проговорила:
1. Речь идет о войне (1642-1649) между роялистами (кавалерами), сторонниками короля Карла I, и парламентом.
- Добро пожаловать в Холл, мисс.
Ах, боже ты мой, какие тонкости! Хотелось прямо на шею кинуться к этой миссис Беддоуз. В глазах накипали слезы. Ах, все тут были слишком, слишком добры! Мистер Верной, высокий, медленный, сутулый, с пшеничными усами, лепными морщинами у милых глаз, говорил: "Небось, комнату свою посмотреть хотите?" И Мэри, дичась, стесняясь, вела по резной, изумительной, от старости скособоченной лестнице, отворяла дверь: "Надеюсь, тут будет уютно".
- Какая прелесть.
Постояли, вопросительно глядя друг на друга. Мэри улыбнулась быстро, странно. А какой у нее голос оказался - хриплый, милый.
- Вот и хорошо, - она сказала. И все. Тут садовничий мальчишка принес багаж. Явилась миссис Беддоуз: вещи распаковывать. Весь дом ходуном ходил.
- Я этого дня неделями ждала, мисс, - сказала мисис Беддоуз, оставшись с Лили наедине. - И хозяин с хозяйкой тоже, прямо вы не представляете.
Ну что на это скажешь? Тогда, как и потом, когда сжимала руку миссис Верной и целовала ее в гостиной под огромной хрустальной люстрой, хотелось крикнуть: спасибо вам, спасибо - за то, что живете в этом доме, за то, что вы так несказанно хороши. Хотелось себя вести, как школьница. Но раз уж ты взрослая, так вести себя неприлично, и вот надела самое свое лучшее платье - розовое с серебристой искоркой - чтобы им всем понравиться.
Ну и что про все про это расскажешь тете? Напишешь в дневнике? Ах, невозможно. И я так устала.
Но она не сразу легла в постель. Сидела, гляделась в зеркало, от счастья глупая, и прижимала к губам обручальное кольцо.
* * *
"Неужто я здесь всего-навсего две недели? - попозже писала в дневнике. - Утром ездили по деревне с Мамой и Папой…"
Чуть не каждое утро ездили по деревне. Сперва останавливались у бакалейной, потом у мясной, потом у рыбной лавки. Лавочники выбегали, стояли, кланялись каретному окну. У табачника мистер Верной запасался своим табачком, выбирал роман пострашней, а Лили с миссис Верной самостоятельно отправлялись дальше, к бедным домишкам на задворках за методистской церковью. Кента засылали внутрь, со свертками, и женщины выходили благодарить Лили с миссис Верной, утирая о передник ладони. Могли бы и книксен сделать, Лили считала, она же видела, как книксен делают - в одной деревне в Саффол-ке, иногда там гостила летом. Вот что единственно было не очень хорошо в Чейпл-бридж - люди такие неотесанные, бесцеремонные. Поклонись, голова не отвалится, нет, только кив-
нут слегка. А женщины в шалях и деревянных башмаках, в полдень толпой валившие с фабрики, те даже и не поклонятся, только посмотрят на тебя, не то чтобы с неприязнью, а так, будто ты выставлена в музее. Ну никакой благодарности. Однажды она до того возмутилась, что не выдержала, крикнула в справедливом негодовании, когда уже карета катила прочь:
- По-моему, вы чересчур к ним добры, мамочка. Люди этого класса, к сожалению, не в состоянии оценить то, что для них делается.
У миссис Верной были удивительно тонкие, бледные греческие черты. Да таких красавиц поискать, это уж точно. Миссис Верной прикрыла тогда глаза и ответила:
