Кокрофт часто с удивлением задавал самому себе вопрос: чего он ждет, почему много лет назад не воплотил в жизнь свой прекрасный план? Но сначала он подошел бы к театру, где в сотый раз дают «Мышеловку», и, стоя у главного входа, сообщил бы прибывающей публике, чем закончится этот старый детектив и как зовут убийцу, а после прошел бы пешком через весь город и, забравшись в Альберт-холле на самый верх, накинул бы петлю на шею. Но сейчас был один из тех редких моментов, когда Кокрофт искренне радовался, что так никогда и не решился совершить ничего подобного. Если бы он покончил с собой, то сейчас не лежал бы на кухонном столе в ожидании, когда его член окажется во рту Боснийца и этот молодой, сильный и красивый мужчина высосет его до последней капли.
Кокрофт расстегнул молнию на брюках. Босниец опустил глаза и взглянул на гордо стоявший член, который поглядывал на него снизу вверх своим одиноким глазом, похожим на раскосый глаз монгола-кочевника. Он наклонился, приблизил лицо к ширинке Кокрофта, но сразу же выпрямился и отступил на шаг назад.
— Душ, — сказал он. — Прежде чем я сделаю это, прими душ. — Нет, он не собирается брать в рот нечто, пахнущее застарелым потом и мочой.
Кокрофт послушно отправился в ванную. Минут через пять он снова вернулся на кухню и остановился на пороге, кутаясь в длинный махровый халат.
— Пойдем в спальню, — сказал Кокрофт.
Босниец никогда раньше не видел комнаты старика. У него не было ни малейшего желания оказаться там. Они поднялись по лестнице на второй этаж. Посреди комнаты стояла просторная двуспальная кровать. Среди скомканных простыней и мятых подушек были разбросаны фотографии обнаженных мужчин; на одной из них Босниец узнал мальчика в серебристых шортах — он лежал возле бассейна и, улыбаясь, смотрел в камеру, в руке у него был высокий бокал с коктейлем. Кокрофт лег на спину, распахнул халат и раздвинул ноги: его возбужденный член взметнулся вверх, словно маленькая антенна; на фоне черных с проседью волос он казался неестественно розовым. Босниец взял член в кулак и прижался губами к головке, затем осторожно приоткрыл рот и полностью затолкал его внутрь. Старик сдавленно застонал.
— Эй, — сказал он, — зубы, поаккуратней с зубами.
— Хорошо, — невнятно пробормотал Босниец, перекатив пенис за щеку.
Пытаясь половчее пристроиться на кровати, он на миг поднял голову и выпустил пенис изо рта.
— О, пожалуйста, не останавливайся, у тебя здорово получается.
— Не волнуйся, я сейчас продолжу, только сяду поудобнее.
Он снова полностью взял пенис в рот и начал активно работать языком, стараясь ровно держать голову и следовать за ритмичными движениями бедер старика. Кокрофт задыхался и стонал. Он нежно ерошил коротко стриженные волосы на затылке Боснийца и одновременно старался как можно ближе прижать голову молодого человека к своему животу.
Через некоторое время, показавшееся Боснийцу вечностью, пенис старика начал пульсировать, и он почувствовал, как струя отвратительной жидкости ударила ему в рот и тошнотворным теплом растеклась по нёбу. Пенис начал быстро уменьшаться в размерах. Босниец приподнял голову, но пальцы старика жестко надавили ему на затылок.
— Подожди, еще не всё, — задыхаясь, прошептал он. Брызнула еще одна слабая струйка.
Босниец выпустил член изо рта и судорожно сглотнул. Он спустился на кухню и выпил целую пинту воды, но по-прежнему чувствовал во рту омерзительный привкус. Он выпил еще пинту. Привкус остался. Тогда он пошел в ванную и почистил зубы.
Кокрофт лежал на кровати, в полном недоумении уставившись в потолок.
— О-ох, — произнес он, — а-а…
Кокрофт планировал поездку в Губбио задолго до появления в его доме Боснийца. Но теперь, зная, что у него будет попутчик, он с особым удовольствием думал о предстоящем путешествии. Когда назначенный день наконец настал, Босниец уселся в кабину — на законное место Тимолеона Вьета. Пес жалобно скулил и обиженно поглядывал на хозяина, пока тот привязывал его к поручню в кузове, и начал тоскливо выть, когда они тронулись в путь. Кокрофт волновался. Он был уверен: Тимолеон Вьета прекрасно понимает, что происходит между его хозяином и поселившимся у них в доме молодым человеком. И не одобряет этих отношений.
В 1929 году на окраине маленького городка в предгорьях Альп жила молодая мать. Она так сильно ненавидела своего новорожденного сына, что однажды отнесла ребенка в лес, положила в сугроб и ушла. Вечером муж женщины вернулся с работы. Ему хотелось поскорее увидеть своего первенца, и он спросил жену, где ребенок. Она лишь смотрела в пол и вполголоса напевала что-то неразборчивое. Чем настойчивее допытывался муж, куда она дела ребенка, тем громче становилась песня женщины. Он пришел в бешенство и жестоко избил жену. Он наносил ей удар за ударом, целясь кулаком в лицо. Когда-то это лицо казалось ему самым красивым на свете. Наконец, захлебываясь кровью, которая бежала из рассеченной губы, женщина призналась, что она сделала с ребенком. Муж побежал к соседям, умоляя их о помощи. Новость быстро разнеслась по всему городку. Мужчины и юноши, побросав все свои дела, выскочили на улицу. Они закрыли лавки и, оставив женщин присматривать за детьми и поддерживать огонь в очаге, отправились в лес на поиски ребенка. Уже почти стемнело, когда они наконец нашли его. Он весь посинел и лежал в сугробе без движения. Мальчик был похож на упавшую с дерева сосульку, которая по форме немного напоминала новорожденного младенца. Они завернули его в тулуп и бросились к доктору. Доктор был предупрежден и, заранее подготовив все необходимое, дожидался своего пациента. Он выгнал из операционной столпившихся там людей и приступил к работе. Мужчины отправили по домам юношей и подростков, а сами остались стоять под дверями операционной, с тревогой прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Когда мужчины услышали слабый плач ребенка, они начали кричать и прыгать от радости. Отец ворвался в комнату, схватил сына на руки и крепко прижал к груди.
Мальчик остался жив, но лишился нескольких пальцев на ногах, также у него был отморожен кончик носа и все пальцы на руках, остался только один — указательный палец на правой руке. Когда муж пришел в дом и стал собирать вещи, женщина ходила за ним по пятам и все время повторяла, что сама не понимает, почему так поступила. Это было какое-то наваждение, но сейчас она пришла в себя. Она просила прощения и говорила, что они должны постараться забыть о случившемся и жить как прежде. Но муж не желал ничего слушать, он забрал сына и ушел. Все жители городка ополчились против матери несчастного ребенка, а родственники со стороны отца зорко следили за тем, чтобы она и близко не подходила к мальчику. Иногда она издали видела его на улице и с криком: «Дитя, мое дитя!» — бросалась навстречу. Но бдительные родственники быстро уводили ребенка, прежде чем женщина успевала подбежать к нему. Вскоре мужчина забрал сына и уехал из города. Никто не говорил ей, куда они направились. На все свои расспросы женщина всегда получала один и тот же ответ: ребенка увезли очень далеко, и она больше никогда его не увидит.
Любовь к потерянному сыну свела женщину с ума. Она отправилась на поиски мальчика. Она стала ходить из деревни в деревню, из города в город, мечтая хотя бы издали взглянуть на него. Все, что у нее было, — это небольшой мешок, в котором лежали детские игрушки. Так, прося милостыню и питаясь объедками, которые ей иногда бросали повара в отелях и ресторанах, она до глубокой старости бродила по деревням и улицам разных городов, выкрикивая его имя: «Арольдо, Арольдо, Арольдо!»
Арольдо всю жизнь носил кожаные перчатки или прятал свои изуродованные руки под длинными рукавами одежды. Однако он всегда помнил: его руки такие, какие они есть, даже если их никто не видит. Он был слишком робок и никогда не решился бы не то что ухаживать за женщиной, но даже просто подойти и заговорить с ней. Он знал: ни одна женщина не захочет взять его за руку, и уж конечно кому захочется поцеловать мужчину, у которого на лице вместо носа бесформенная темно-багровая нашлепка. Он ходил из города в город в поисках какой-нибудь случайной работы, пока однажды не оказался на автозаправочной станции. Бензоколонка находилась на обочине старого шоссе, машины появлялись довольно редко, однако после первого же дня работы Арольдо понял, что останется здесь до конца своих дней. Платили ему очень мало, но это была стабильная работа. К тому же с годами его все меньше и меньше волновало, что подумают люди, взглянув на его изуродованные руки и безносое лицо.
Прихватив обеими культями шланг, он засунул его в бак пикапа. Своим единственным пальцем он нажал на крючок и стал ждать, пока бак наполнится. Водитель, какой-то иностранец, все время смотрел на руки Арольдо. Как только Арольдо повесил шланг на место, его руки тут же исчезли под длинными рукавами рубашки. Иностранцу пришлось положить деньги не в протянутую ладонь, а в эту ужасную клешню, скрытую под тканью рубашки. Арольдо взял деньги, не сказав ни слова. Иностранец поблагодарил его на плохом итальянском, сел в машину и уехал.
