Она поднялась из своего очертания, повернулась спиной и увидела, что он уже наметил контуры четырех скелетов.
Анил разбудил стук в дверь. Она не пошевелилась. Весь вечер она ощущала себя вялой, неспособной думать. Даже во время чтения она сонно пребывала в объятиях не отпускавших ее абзацев. Ее удерживало что-то в формулировке упреков Авы Гарднер в адрес Синатры. Завернувшись в простыню, она открыла дверь. Сарат протянул ей лампочку и исчез. Он был в рубашке и саронге. Она хотела попросить его… Она выдвинула стол на середину комнаты и выключила свет. Вывернула, захватив простыней, горячую лампочку. Она боялась, что ее ударит током. За окном шумели волны. С усилием откинув голову, она ввинтила в патрон принесенную Саратом лампочку. Любое действие давалось ей с трудом, требовало времени.
Анил без сил лежала на кровати, ее вновь бил озноб, в горле застрял стон. Порывшись в сумке, она нашла две маленькие бутылочки виски, которые захватила с самолета. Сарат снял с нее одежду и обвел контур ее тела. Он сделал это или нет?
Зазвонил телефон. Это была Америка. Женский голос.
— Алло! Алло! Лиф? Боже, это ты! Ты получила мое письмо.
— У тебя уже появился акцент.
Нет, я… Это легальный звонок?
— У тебя голос скачет то вверх, то вниз.
— Да?
С тобой все в порядке, Анил?
Я заболела. Сейчас очень поздно. Нет-нет. Все хорошо. Я ждала твоего звонка. Просто я заболела и поэтому чувствую себя еще дальше от всех. Лиф, у тебя все в порядке?
Да.
— Расскажи мне о себе.
Настала тишина.
— Я не могу вспомнить… Я забываю твое лицо.
У Анил перехватило дыхание. Она отвернулась в сторону, чтобы вытереть щеку о подушку.
Где ты, Лиф? — На линии был слышен шум, шум большого расстояния. — Твоя сестра с тобой?
— Моя сестра? — спросила Лиф.
— Лиф, послушай, ты помнишь, кто убил Черри Баланса?[6]
Щелчок и тишина. Она прижимала трубку к уху.
В соседней комнате Сарат лежал с открытыми глазами, не в силах не слышать плач Анил.
*
Протянув руку над тарелками с завтраком, Сарат взял Анил за запястье. Большой палец на пульсе.
— Сегодня днем мы поедем в Коломбо. Мы можем работать со скелетом в лаборатории на судне.
И держать скелет при себе, что бы ни случилось, — добавила она.
— Мы будем держать при себе все четыре скелета. Весь комплект. Для маскировки. Скажем, что все они древние. У вас больше нет температуры.
Она отняла руку:
— Я отщипну кусочек с пяточной кости Моряка. Чтобы у меня было его удостоверение личности.
— Если нам удастся собрать больше образцов пыльцы и земли, мы сможем узнать, где он был похоронен в первый раз. И продолжить исследования на корабле.
— Здесь есть женщина, работавшая с куколками насекомых, — сказала Анил. — Я читала ее статью. Я уверена, что она из Коломбо. Она написала прекрасную дипломную работу.
Сарат посмотрел на нее с иронией:
— Я ничего о ней не слышал. Расспросите молодых врачей в больнице.
Они молча смотрели друг на друга.
— Я сказала своей подруге Лиф перед отъездом: «Быть может, я встречу человека, который меня погубит». Вам можно доверять?
— Вы должны мне доверять.
Они прибыли в доки Мутвала ранним вечером. Анил помогла Сарату отнести четыре скелета в лабораторию на борту «Оронсея».
Завтра можете отдыхать, — сказал он. Я должен раздобыть дополнительное оборудование, на это уйдет весь день.
После его ухода Анил осталась на корабле, ей хотелось немного поработать. Спустившись по лестнице, она вошла в лабораторию, взяла металлический ломик, который они держали у двери, и принялась стучать по стенам. Послышалась возня. Наконец в темноте все утихло. Анил зажгла спичку и двинулась вперед, держа ее перед собой. Когда она потянула вниз рукоятку генератора, раздалось слабое жужжание и электрический свет медленно заполнил помещение.
Анил сидела и смотрела на него. Жар понемногу отступал, ей становилось лучше. Она повторно начала осматривать скелет при свете серной лампы, суммируя факты его смерти — вечные истины как для Коломбо, так и для Трои. Одно предплечье сломано. Кости частично обгорели. Шейный отдел позвоночника поврежден. Возможно, небольшое пулевое ранение на черепе. Вход и выход.
По повреждениям костей она могла сказать, что случилось с Моряком перед смертью. Он поднимает руки к лицу, защищаясь от удара. В него стреляют из винтовки, одна пуля проходит сквозь руку, другая попадает в шею. Когда он падает на землю, к нему подходят, чтобы прикончить.
Coup de grace.[7] Самая маленькая, самая дешевая пуля двадцать второго калибра, в отверстие от которой легко проходит шариковая ручка. Потом его попытались сжечь, и в свете этого костра начали рыть могилу.
В больнице на Кинси-роуд рядом с дверью главного врача висело изречение:
Пусть смолкнут разговоры,
Стихнет смех.
Здесь смерть любезно согласилась
Помогать живым.
Строки на латыни, сингальском и английском. В стенах лаборатории, где она время от времени работала, когда нуждалась в лучшем оборудовании, она могла расслабиться, одна в большой комнате. Она обожала лаборатории. Сиденья у стульев спереди всегда были немного скошены, поэтому приходилось сидеть, слегка нагнувшись вперед. Постоянный наклон вперед, выражавший непритворный интерес к происходящему. По периметру вдоль стен стояли бутылки с жидкостью свекольного цвета. Она ходила вокруг стола, искоса поглядывая на тело, потом садилась на табурет, и время исчезало. Ни голода, ни жажды, ни желания оказаться в компании друзей или любовника. Лишь где-то вдалеке кто-то стучал по полу, бил деревянным молотком по старому бетону, словно пытаясь пробиться к истине.
Она встала у стола, прижавшись к нему бедренными костями. Скользнула пальцами по темной деревянной поверхности, чтобы ощутить песчинку, или осколок, или крошку, или что-то липкое. В своем одиночестве. Ее руки были темны, как стол, никаких украшений, кроме браслета, который звякнет, если мягко опустить на стол руку. Никаких посторонних звуков, пока Анил размышляет в тишине.
Эти помещения были ее домом. В пяти или шести домах ее взрослой жизни она поставила себе за правило жить ниже своих средств. Дом она так и не купила, а ее съемные квартиры оставались полупустыми. Хотя в ее жилище в Коломбо был маленький бассейн, в котором плавали цветы. Он казался ей роскошью, способной в темноте привести в замешательство вора. Ночью, вернувшись с работы, Анил сбрасывала сандалии и стояла в мелкой воде среди белых лепестков со скрещенными на груди руками. Она как бы раздевала день, снимая один за другим пласты событий, пока внутри не оставалось ничего. Постояв так немного, она с мокрыми ногами отправлялась в постель.
И сама Анил, и все другие знали, что она человек решительный. Ее звали Анил не всегда. В детстве у нее имелось два совершенно неподходящих имени, и она очень рано захотела стать Анил. Так звучало второе, неупотреблявшееся имя ее брата. В двенадцать лет она попыталась выкупить у него это имя, пообещав поддерживать его во всех семейных спорах. Он отказался от сделки, хотя знал, что больше всего на свете ей хочется заполучить это имя.
Ее кампания вызвала гнев и огорчение семьи. Она перестала отзываться на любое из двух своих имен, даже в школе. В конце концов ее родители смягчились, оставалось уговорить ее раздражительного четырнадцатилетнего брата отказаться от своего второго имени. Он заявлял, что когда-нибудь оно, возможно, ему понадобится. Два имени придавали ему больший вес, и, вероятно, второе из них отвечало другой стороне его натуры. К тому же оставался еще дедушка. На самом деле никто из детей не знал дедушку, которому когда-то и принадлежало это имя. Родители воздевали руки к небу, и наконец брат с сестрой заключили соглашение. Она отдала брату сто скопленных рупий, набор ручек, на который он давно зарился, найденную ею жестянку с пятьюдесятью сигаретами «Золотой лист», а также оказала сексуальную услугу, которую он потребовал после долгих препирательств.
С этого дня она не позволяла вносить свои прежние имена в паспорт, аттестат и прочие официальные документы. Позже, воскрешая в памяти детство, она острее всего вспоминала тоску по этому имени и радость, когда оно наконец-то ей досталось. В этом имени ей нравилось все: утонченная обнаженность и женственность, хотя оно и считалось мужским. Спустя двадцать лет оно вызывало у нее те же чувства. Она охотилась за желанным именем, как за любовником, которого она, увидев, возжелала, не соблазняясь более ничем.
Анил вспоминала покинутый в юности город, сохранивший атмосферу девятнадцатого века. Продавцы креветок на Дьюпликейшн-роуд, протягивающие свой улов проезжавшим мимо машинам, дома в Коломбо, выкрашенные в безупречно белый цвет. В этом районе-жили богачи и политики. «Heaven… Colombo seven…» — переодеваясь к обеду, напевал ее отец на мелодию «Cheek to Cheek», пока Анил вдевала запонки в манжеты его рубашки. Между ними давно был заключен молчаливый пакт. И она знала: когда бы отец ни вернулся с танцев, каких-то других занятий или экстренных операций, утром на рассвете он повезет ее по пустынным улицам в Оттерс-клаб — плавать. На обратном пути они остановятся выпить чашку молока с сахарными пончиками, завернутыми в глянцевую страницу из английского журнала.
