— Бартл! — хрипловатый голос ворвался в его дрему. — Бартл!
— Иду!
— Тебя только за смертью посылать… — слова потонули в лающем кашле.
— Иду.
— Где ты был?
Он прошлепал вверх по лестнице, сзади волочились шнурки башмаков.
— Задремал, — виновато сказал он.
— Охрипнешь, пока тебя дозовешься. Я уж подумала, ты ушел.
— Чаю принести?
— А что, завтрака не будет?
— Мы уже завтракали.
— Ты с ума сошел?
— Не понял… Хотя… вполне возможно.
— Вот и я о том же.
— Но мы действительно уже завтракали. Картофельная запеканка с мясом и мороженые сливы…
— Мне не интересно, что ты ел. Где Ричелдис?
— Дома, наверно.
— Она обещала прийти.
— А разве она собиралась?
— Черт, ну почему ты никогда не слушаешь? Я никогда не ошибаюсь. Ну почему все вечно говорят одно, а делают другое, совсем как мистер Багли.
— Брэндон.
— Багли.
— Твоего педикюрщика зовут Брендон.
— Тогда Бэмптон. Плевать, как его зовут. Он сказал, что придет во вторник, а потом, видите ли, оказалось, что вторник превратился в понедельник и что я должна была его ждать именно в понедельник.
— Может, мы перепутали день?
— Не делай из меня идиотку. Я еще не окончательно выжила из ума. И зачем, скажите на милость, назначать время, если все равно не придешь? Договариваться о чем-то, если не собираешься ничего делать? Кстати, у меня кончаются носовые платки. Ты слышал эту пьесу?
— Нет, я заснул.
— По радио.
Казалось, разговаривают двое глухих.
— Этим молокососам позволили пролезть на Би-би-си. А мы, выросшие на хороших постановках, вынуждены целыми днями терпеть это бесконечное обсасывание постельных утех. Возьми себе виски.
Он сделал большой глоток из горлышка бутылки, стоявшей у изголовья.
— Пойду поставлю чайник.
Идти было недалеко, от кухни Бартла отделяла его собственная, донельзя запущенная комната. Он поставил на поднос электрический чайник, коробочку с чайными пакетиками и замызганный пакет молока. Иногда они пили чай внизу в столовой, но в последнее время чаще устраивались в комнате Мадж, глядя из окна на верхушки деревьев, торчащие за пустырем, и скрашивая беседу изрядными порциями виски.
— Может, сходим купить вам носовых платков? — крикнул он в дверь.
Чайник сердито зашипел.
— Не может, потому что должна прийти Ричелдис, да и нога у меня побаливает, а все из-за этого мистера… Нет, я ничего не имею против этих бедных французиков, Эрик всегда был к ним так добр.
Эриком звали мужа Мадж. Услышав его имя, Бартл перестал прислушиваться. Мадж вполне может поговорить и сама с собой. Ее дальнейшие излияния занимали его не больше, чем бульканье кипящей воды.
Войдя к Мадж в комнату и аккуратно поставив поднос на тумбочку, он сказал:
— Я тут читал переписку Литлтона с Харт-Дэвисом. Потрясающе.
— Понаписали всякого о королевской семье… Можно подумать, читателям интересно, как часто принцесса меняет свои наряды. В конце концов, это ее личное дело. Я же не верещу на каждом шагу, как Ричелдис однажды напялила ту дурацкую шляпку, которая шла ей как корове седло. Она собиралась в… хотя нет… Ты этого наверняка не помнишь…
— Когда это было? — Его задело, что Мадж проигнорировала его слова о книге. Обычно она часами могла рассказывать о том, как однажды ей довелось сидеть рядом с сэром Рупертом Харт-Дэвисом на заседании в Лондонской библиотеке и какой он душка.
— Бурн и Холлингворт… — продолжала втолковывать она, словно Бартл был недоумком. — Она пошла к «Бурну и Холлингворту» купить себе шляпку, когда выяснилось, что Тэтти Корэм выходит замуж. За старого профессора… вылетело имя из головы… Неважно, понимаешь, это знакомство было нелепым. Вспомнила! Эллисон… Профессор Эллисон. Конечно, мужчина и женщина должны быть симпатичны друг другу, но опускаться до сомнительных подробностей, которые так любят смаковать эти юные дарования… Дичь какая-то! По моему глубокому убеждению, постель вообще уродует дружбу мужчины и женщины. Вот я дружила в основном с мужчинами, но мне и в голову не приходило переспать со стариной Джонатаном Кейпом… бр-р… ты меня понимаешь… или другим издателем…
— Рупертом Харт-Дэвисом, — вставил Бартл.
— Бедняжке принцессе Уэльской тоже, наверно, приходится несладко: то взывают к ее чувству долга и требуют родить наследника престола, то этот чертов журнал «Private Eye» и другие издания перемывают ей косточки, изображая лицемерное сочувствие несложившейся личной жизни… Не понимаю, с чего все такие сексуально озабоченные. В лучшем случае, это может интересовать демографов — рождаемость, смертность и все такое, но никак не журналистов.
Мадж сидела очень прямо, будто выступала на трибуне. Говорила быстро, с каким-то отчаянием, словно боясь, что повиснет тишина и хаос опять завладеет ее сознанием. Ей было все равно, о чем говорить, главное — говорить.
И все-таки она все еще была очень хороша. Копна седых волос кокетливо собрана на макушке. Из-под очков сверкают живые темные блестящие глаза.
— Пейте чай, а то остынет.
— Благодарю, — искренне произнесла она. — Ты так добр ко мне.
— Пустяки.
— Смотреть совершенно нечего… Сплошной секс.
— Вы про телевизор?
— Такое впечатление, что ты меня не слушаешь…
— Про радио?
— Ну при чем тут радио?! Радио… Меня окружали ярчайшие личности. Эрик водил с ними дружбу, хотя многие из них были коммунистами. Мы много раз встречались с де Голлем.
— Он-то уж точно вряд ли мог похвастаться победами на фронте любовных утех, — философски заметил Бартл.
— Чай некрепкий. Ты положил сахар?
— Две чайные ложки с горкой. И размешал.
— Капни немного виски, чтоб было вкуснее.
Бартл повиновался. Немного подумав, налил себе тоже.
Сочетание чая и виски подействовало благотворно. По телу разлилось тепло. Мир, который полчаса назад коробил своей грубостью и жестокостью, показался вполне благостным и уютным. Мадж щебетала. Ее монологи напоминали симфонию. Темы переплетались, хотя и редко были связаны друг с другом: принцесса Уэльская, нынешние сексуальные нравы в представлении средств массовой информации, генерал де Голль в частности и французы в целом…
— Я тут долго думала и пришла к выводу, что эта убогая мещаночка миссис Уайтхауз все-таки в чем-то права… — В дверь позвонили. — Это наверняка Ричелдис.
— Пойду посмотрю.
Болезнь жестоко изуродовала память Мадж. Она постоянно все забывала и путала, ее планы внезапно менялись, назначенные якобы встречи нередко оказывались плодом ее воображения. Если бы Ричелдис собиралась навестить мать, Бартл уж как-нибудь был бы в курсе.
Открыв дверь, он нос к носу столкнулся с невесткой. Рядом с ней переминался с ноги на ногу не по возрасту серьезный, с непропорционально большой головой, похожий на состарившегося гномика шестилетний Маркус.
— Привет, человек, — поздоровался Маркус. Так он привык обращаться к дяде.
— Привет, человечек. Не ждали, не ждали.
— Привет, человек. — Ричелдис чмокнула его в щеку. — Ты, похоже, только что проснулся.
— Рад тебя видеть, человечек. Твоя бабушка говорила, что ты придешь, но я, старый дурак, не поверил. У нас и к столу-то ничего нет.
— Какие пустяки, не беспокойся, Бартл.
Все трое поднялись по лестнице. Маркус продолжал монотонно бубнить:
— Мы собирались навестить бабушку, мы собирались навестить бабушку, правда, мама? Мы собирались навестить бабушку и этого человека, правда ведь?
На лестницу выплыла Мадж. Домашние тапки несколько диссонировали с ее царственным видом.
— Кто к нам пришел, кто к нам пришел, кто пришел навестить меня! — театрально воскликнула она, обнимая внука.
— Мы пришли попить с тобой чаю, бабушка.
— Знаю-знаю. Мы с Бартлом уже попили, но вторая чашка нам не повредит.
Мадж равнодушно подставила дочери щеку для поцелуя и взяла мальчика за руку.
— Осторожненько спускаемся, так, молодец, малыш.
— А тот человек тоже ходит с тобой за ручку?
— Конечно. Он любит твою бабушку.
— Этот человек твой муж?
— Ну что ты, конечно, нет.
— А вот мой папа, он ведь мамин муж, но он никогда не ходит с ней за ручку.
— Маркус, ну что ты несешь! — вмешалась Ричелдис и тут же обратилась к матери: — Ты вчера слышала по радио пьесу? Я поймала ее на какой-то волне, когда ехала в машине, — про девушку из Ист-Энда, которая во время войны влюбилась в кого-то из лидеров французского Сопротивления…
— Как же, как же, я только что говорила о ней Бартлу, но ему подавай беседы о Руперте Харт-Дэвисе сотоварищи.
Наскоро накрыли чай. В коробке нашлись остатки имбирного пирога. Ричелдис налила свежей воды в чайник, заварила бергамотовый чай. При виде общего запустения и состояния матери ее охватила тоска.
